которые обладают громадной разрушительной силой» (1). Большинство авторитетных специалистов, как и П.Л. Капица, считали, что, практическое, в том числе и военное, использование ядерной энергии – дело отдаленного будущего, особенно в условиях тяжелейших лет войны.
В мае 1942 г. Главное разведывательное управление (ГРУ) Генштаба Красной армии обратилось в АН СССР с вопросом о том, насколько реальна возможность практического использования внутриядерной энергии. Ответ, который дал академик В.Г. Хлопин, был, скорее, пессимистическим (2): «Что касается институтов АН СССР, то проводившиеся в них работы по данному вопросу временно свернуты как по условиям эвакуации этих институтов из Ленинграда, где остались основные установки (циклотрон РИАНа), так и потому, что, по нашему мнению, возможность использования внутриатомной энергии для военных целей в ближайшее время (в течение настоящей войны) весьма мало вероятна» (3). Директор РИАНа и председатель Урановой комиссии просил ГРУ сообщить данные об этом, если они появятся, в Спецотдел АН СССР. Как известно, такого рода данные ГРУ направило в августе 1942 г. в ГКО на имя С.В. Кафтанова.
Одним из наиболее энергичных инициаторов возобновления работ по урану был в 1941-1942 гг. двадцативосьмилетний талантливый физик-экспериментатор сотрудник ЛФТИ, ученик И.В. Курчатова Г.Н. Флеров, который, служа в г. Йошкар-Ола и заканчивая там курсы при Военно-воздушной академии, в конце 1941 г. добился командировки в Казань и сделал там на семинаре ЛФТИ доклад о военном использовании ядерной энергии. Об этом он написал Курчатову, который в это время отсутствовал в Казани. Реакция участников семинара и, прежде всего, А.Ф. Иоффе была весьма сдержанная, и Флеров весной и летом 1942 г. обращался с предложением начать масштабную работу по атомным бомбам к С.В. Кафтанову, И.В. Сталину и секретарю Сталина (4). Впоследствии Кафтанов вспоминал, что письмо Флерова, как и разведматериалы,
