|
— Евгений Ильич, я
предложил вам записать интервью о науке и вулканах, но вы сказали, что все
равно придется говорить о политике. Почему?
— Потому что проблемы
развития науки и технологий в России часто связаны именно с политикой.
Руководство нашей страны, похоже, до сих пор четко не представляет, для чего
же нужна наука? В Советском Союзе многие проекты возникали на фоне противостояния
с Западом. Развитие атомных технологий, космоса были нацелены на создание
новых типов вооружений. К сожалению, и сегодня в стране искусственно создают
такую атмосферу, будто вокруг находятся враги, которые хотят непременно на
нас напасть. Это очень печально, потому что на самом деле все, конечно, не
так. А обстановка, на мой взгляд, нагнетается, чтобы отвлечь население от
других проблем.
— В советские годы
противостояние с Западом, о котором вы говорите, давало и определенный
эффект: космические и атомные технологии успешно развивались…
— В то время на
фундаментальные исследования страна выделяла 5% средств от общего
финансирования науки. 95% шло на решение прикладных научных задач — в
министерства, ведомства, «почтовые ящики». Подобная схема не была идеальной,
но она все-таки поддерживала развитие фундаментальной науки. Сегодня этого
нет. Более того, происходят довольно странные вещи. Страна вроде бы
повернулась к рынку. А рынок — это конкуренция, при которой, по идее, должны
создаваться более дешевые образцы различной продукции. Однако в России это
правило не работает по одной простой причине — воруют. Деньги, которые идут
на грандиозные стройки, типа космодрома Восточный, постоянно куда-то
исчезают.
— Фундаментальную науку
сегодня финансируют хуже, чем это было во времена СССР?
— Намного хуже. У нас в
институте, например, деньги в основном тратятся на коммунальные услуги,
потому что мы вынуждены платить за электроэнергию, воду, вывоз мусора — за
все, что касается существования здания, где мы работаем. И худо-бедно
остается на зарплату. Вот две статьи, на которые уходит институтский бюджет.
На оборудование, полевые работы, исследования денег нам не дают… К примеру,
недавно на Камчатке начал извергаться вулкан Камбальный. СМИ сообщали, что
это произошло неожиданно. Хотя в реальности учет возможности извержения
существовал. Раньше в подобной ситуации на вулкан отправили бы экспедицию,
чтобы организовать наблюдения. А сегодня, не имея средств, мы даже не могли
туда улететь.
— По телевизору много
говорят об инновационном центре «Сколково», о госкорпорации «Роснано». Они,
как сообщается, должны стимулировать развитие новых технологий и помогать
науке. Помогают?
— Я с этими организациями
не сталкивался, но мне известно, что в них тратятся серьезные деньги. Выгоды
от этого, насколько я понимаю, пока нет. Впрочем, есть оправдание: вложения в
высокие технологии окупаются не быстро. Ждем.
— Прочитав накануне
интервью вашу биографию, я с удивлением обнаружил, что вы, в свое время,
получили грант НАТО.
— Это так.
— На какие цели он был
предоставлен?
— На проведение
исследований сейсмичности в центральной Италии, где часто происходят
землетрясения. В принципе, ничего удивительного в этом гранте нет. В России
представляют НАТО в качестве исключительно военной, агрессивной структуры,
хотя альянс ведет множество гуманитарных и научных программ.
|
|
— На Камчатке сегодня
можно заниматься наукой на высоком уровне?
— Мы же занимаемся. Наши
ученые признаны коллегами из США, Японии, Франции, Италии. Их статьи
печатаются в лучших зарубежных научных изданиях.
— В свое время костяк
института вулканологии составляли выпускники МГУ. Почему сегодня они не едут
на Камчатку?
— Да, мы посчитали, что у
нас работало примерно 160 выпускников Московского государственного
университета. Сегодня мы тоже стараемся кого-то привлечь, но есть большая
проблема — отсутствие жилья для сотрудников. Денег, чтобы приобрести квартиру
за свой счет, у молодых ученых нет. В Москве у специалистов базовая зарплата
выше, чем на Камчатке — даже со всеми нашими северными коэффициентами.
— Сколько у вас в
институте зарабатывает, например, кандидат наук?
— Молодой сотрудник —
30-40 тысяч рублей в месяц, руководитель — 60-70 тысяч.
— Доходы руководителей
сопоставимы с зарплатами сержантов в камчатской полиции.
— Это не удивительно. В
России традиционно, в первую очередь, поддерживали силовые структуры.
|
|
— В Википедии сообщается,
что вам удалось предсказать ряд землетрясений. Где они происходили?
— Здесь, на Камчатке, в
районе Шипунского полуострова. Когда там произошло землетрясение с магнитудой
около 7, мы зафиксировали определенные аномалии в химическом составе
подземных вод. Потом в этом же месте произошло еще два события, которые имели
такие же аномалии. По ним мы и сделали прогноз.
— За какое время до
начала землетрясения вы его спрогнозировали?
— Где-то за
месяц-полтора. Раньше работы по прогнозу сейсмособытий велись очень активно.
Но сейчас интерес к ним уменьшается, потому что результатов немного. В
Японии, например, пришли к выводу, что эффективнее не предсказывать
сейсмособытия, а надежно строить здания. Так сегодня действуют и в Америке…
Дело в том, что неоправдавшийся краткосрочный прогноз может нанести больший
ущерб, чем само землетрясение. На некоторых территориях уже сталкивались с
подобными явлениями. После объявления прогноза уменьшалась деловая
активность, начинался отток населения, люди паниковали, снижалась
производительность их труда. В результате, возникало больше социальных
проблем, чем могло принести землетрясение, которое еще не факт, что случится.
— Как вы оцениваете
состояние Петропавловска-Камчатского, учитывая, что город построен в
сейсмоопасной зоне?
— Стабильное состояние.
Камчатка находится в лучшем положении, чем многие другие регионы. Люди, здесь
живущие, знают, что такое землетрясения, неоднократно их ощущали. Подобные
события, как правило, не вызывают паники. Хуже в тех местах, где землетрясение
— редкость. Там действительно бывает много неожиданностей.
— В Москве, например,
которую несколько лет назад немного потрясло…
— Нет, в Москве никогда
ничего серьезного не произойдет. Я говорю про Китай, Турцию, Иран.
Землетрясение там может случиться один раз в несколько сотен лет. Люди со
временем забывают об этом и строят не очень крепкие сооружения, которые,
условно говоря, через 300 лет опять разваливаются...
— Землетрясения зависят
от деятельности вулканов?
— Вулканы и землетрясения
связаны опосредованно. Это просто явления одного гигантского процесса. Он
называется — субдукция тектонических плит. Под дном Тихого океана находится
твердая поверхность, кора, толщиной 5-7 километров. Есть другая плита,
материковая, толщиной 35-40 километров, на которой расположена Евразия.
Тихоокеанская плита поддвигается под евразийскую со скоростью 8 сантиметров в
год. Из-за этих подвижек в местах соприкосновения плит нарастает напряжение,
периодически в земной коре происходят разломы, которые и вызывают
землетрясения в районе Камчатки, Курил, Японского архипелага.
Движение плит является
также и причиной извержений. Магму, раскаленный жидкий расплав, выдавливает с
глубины 100-110 километров, и она изливается на поверхность земли через
вулканические кратеры. Однако извержения не являются причиной мощных
тектонических землетрясений.
— Можно ли искусственно
вызвать извержение?
— Это исключено. Процессы
происходят на глубине до 100 километров. Мы туда не проникнем и ничего не
сможем сделать.
|