Версия для печати

Академик Николай Кудрявцев: Причина утечки умов за границу — не в низких зарплатах

Николай Кудрявцев в эфире Лайфа рассказал об изменениях в вузе, отношении к ЕГЭ и причинах высоких позиций института в мировых рейтингах.

Д. НАДИНА: Добрый вечер. Наш гость сегодня — Николай Кудрявцев, ректор МФТИ, доктор физико-математических наук, член-корреспондент РАН. Николай Николаевич, приветствую.

Н. КУДРЯВЦЕВ: Здравствуйте!

Д. Н.: Николай Николаевич, 5 российских вузов попали в топ-1000 рейтинга университетов, который составляет Саудовская Аравия. МФТИ, СПбГУ, МИФИ, МГУ в этом списке. МФТИ поднялся чуть выше. Мы всегда очень рады за наши вузы, которые занимают престижные места. Хотелось бы понять, этот рейтинг важен? И на какие рейтинги нужно обращать внимание?

Н. К.: Рейтингов, действительно, много. В мире принято три таких рейтинга, которые считаются самыми авторитетными. Это Times Higher Education, QS и ARWU — шанхайский рейтинг. Это рейтинг World University Ranking со штаб-квартирой в Саудовской Аравии. Он тоже очень авторитетный. Каждый из рейтингов делится на подразделы, которые связаны с предметными рейтингами, с общими рейтингами. В данном случае речь идёт об общем рейтинге. Там 5 вузов. Мы поднялись очень сильно, где-то на 35-е место.

"Обычно рейтинги устроены так, что они очень консервативны в оценке. Поэтому для нас это высокое достижение"

Д. Н.: В прошлом году ваш вуз был на строчке № 250, в этом году он поднялся и уже занимает № 216. МГУ выше всех. В прошлом году был на 59-м месте, а в этом году опустился довольно значительно на 77-ю строчку. МГУ, лучший вуз страны, 77-я строчка в каком-то рейтинге Саудовской Аравии. Мы ведь во всех рейтингах редко занимаем какие-то почётные места. С чем это связано? Неужели у нас такое плохое образование?

Н. К.: Ни в коем случае.

"Проблема связана с тем, что значимую часть во всех рейтингах составляет оценка экспертов, репутация образовательная и научная".

Чтобы получать здесь высокие баллы, а это, как правило, очень широкий опрос, где порядка 10 тысяч и более экспертов может участвовать, вам нужно быть хорошо известным, в том числе и для иностранных экспертов. Здесь, наверное, самый большой камень преткновения российских вузов. Мы не очень давно занимаемся этими темами. Наш институт, стыдно сказать, с 2013 года.

Д. Н.: А МГУ и СПбГУ? Они ведь раньше начали этим заниматься?

Н. К.: Они раньше начали. Они двигаются, занимают уже достаточно высокие места. Но, говорят, есть некое предвзятое отношение. Но я думаю, проблема не в этом.

"Проблема, как в фигурном катании, вас должны хорошо узнать, к вам должны присмотреться".

Д. Н.: Раньше часто жаловались наши преподаватели в вузе, и эксперты жаловались на то, что в этих рейтингах довольно серьёзное значение уделяется цитированию, тому, как активно исследованиями занимается вуз, как активно их цитируют в западных журналах научных. Мол, плохо у нас с этим делом, мы своим разработкам почему-то, во-первых, мало внимания уделяем в рамках вуза, во-вторых, даже если мы что-то разрабатываем, редко пишем публикации в научные журналы западные, редко добиваемся цитируемости. Сейчас начали этим заниматься?

Н. К.: На мой взгляд, это неправильная позиция. Современный учёный, как фундаментального, так и прикладного плана, конечно, должен быть известен во всём мире.

"Тот учёный, который не ездит на конференции, не имеет широкого круга контактов за рубежом, обречён на позиции сзади".

Поэтому это должно обязательно присутствовать. В наше время, когда я начинал, ведущие российские журналы переводились на иностранный язык, мы даже за это деньги получали в чеках, на которые в "Берёзке" можно было что-то купить, чего тогда не было. Сейчас сам бог это велел, и обычно это делают, потому что тебя должен знать весь мир.

Соответственно, улучшается ситуация с цитированием, существенно. Но ситуация с цитированием в этих рейтингах везде по-разному, но сделана примерно так: вы от текущего года отступаете 2 года назад и берёте высококачественные публикации за предыдущие 5 лет. Поэтому результат сразу не приходит. Вузы российские, я должен сказать, за последние годы резко двинулись вперёд в рейтингах, как специальных, так и общих. Именно благодаря тому, что стали заниматься и этим вопросом. Стали больше университеты привлекать учёных, а это в конечном счёте очень позитивно влияет на учебный процесс. И не только наш институт.

Д. Н.: Смотрю на лидеров этого рейтинга, который мы сейчас обсуждаем. Собственно, лидеры везде примерно одинаковые. Это всегда Гарвард, Стэнфорд, Массачусетский технологический университет, Кембридж, Оксфорд. Думаю, все наши слушатели, даже далёкие от темы образования, знают эти вузы, потому что это те места, куда стремится любой школьник, мечтает там учиться. Объясните мне разницу между обучением, условно, в Массачусетском технологическом и в МФТИ, разницу между обучением в Гарварде и МГУ. Почему это образование так высоко ценится, тебя там с руками готовы оторвать и миллионный оклад готовы дать, когда ты выпускник, а наше не ценится?

Н. К.: В том числе здесь причина в этих рейтингах. Одной из следствий этих рейтингов — это то, что вузы, занимающие высокие позиции, становятся более широко известными, и школьники, оканчивающие школы со всего мира, туда стремятся. Поэтому рейтинги здесь очень полезны. В целом российское образование — я технарь, поэтому буду говорить о естественнонаучном и техническом — оно, особенно естественнонаучное, в принципе, не уступает. Можно говорить, что мы где-то, может быть, немного старомодными бываем.

"Но, когда мы пытаемся делать какие-то улучшения, наши западные коллеги говорят, что нет, ни в коем случае, вы должны ваши традиции всячески поддерживать".

Я хорошо знаю, как обстоят дела в MIT, у нас есть международный совет, который возглавляет президент этого университета. Там ещё есть у нас ведущие вузы из Европы, Азии. В них много работает наших выпускников. В MIT. И они очень довольны. И в других местах то же самое. Образование российское не хуже. Оно, конечно, несколько другое. Говорят, что мы часто переучиваем.

Конечно, образование должно меняться. И от того принципа надо идти, что задача не вложить в студента все знания по предмету, которые могут быть, а его нужно зажечь. И тогда он более эффективно начинает сам образовываться. Сейчас — революция. Информация доступна, доступна очень качественно, очень быстро. Соответственно, её можно получать. Поэтому все системы образования надо менять, причём применительно к этим новым трендам. Это, наверное, то, где мы несколько отстаём.

Д. Н.: Я вот вчера наткнулась на публикацию. Там жаловалась доцент МГУ (она занимается там приёмом на журфак), что мы принимаем инопланетян. Кучу ошибок допустили в этом году на вступительных экзаменах и вообще проблемы с русским языком. И винит во всём ЕГЭ, потому что когда школьники готовятся к выпускным экзаменам, они насобачиваются только ставить в пустые квадратики буковки. И сознание толком не работает, и говорят плохо, думают непоследовательно, несистемно. Там целая отповедь по поводу ЕГЭ. Вы присоединяетесь? У вас такое же отношение к ЕГЭ?

Н. К.: Оно точно у нас не такое, потому что, во-первых, когда ЕГЭ вводилось, мы были одними из последовательных, ненастойчивых сторонников. Физтех принимает ребят со всей страны и СНГ. И мы стали ощущать, что география нашего приёма стала концентрироваться на центральной части России. Была трудная экономическая ситуация, не все родители могли обеспечить дорогу в Москву.

Д. Н.: То есть вам ЕГЭ помогает в отборе качественных студентов?

Н. К.: В самом начале, когда ЕГЭ только начиналось, не всё было совершенно, там было большое количество заданий, где надо было угадывать ответы. В том числе и по математике. Она делилась на A, B и C. Вот А — угадать, В — немного подумать, а С — нормальные задачи. Мы активно участвовали во многих действиях, которые были связаны с совершенствованием ЕГЭ в том числе. Поначалу, у нас в институте тоже было довольно много скептиков, я думаю, что 50/50. Поэтому мы вели тщательный мониторинг, что получается. В первые годы все признались, что отличников мы берём с олимпиад. А ЕГЭ даёт ребят более надёжных, которые неплохо учатся, они догоняют потом уже, по прошествии нескольких курсов. Сейчас всё уже, естественно, поменялось. Такое общее мнение всех преподавателей, кто связан с общими дисциплинами, на первых курсах, что

"ЕГЭ по физике, математике, информатике для нашего вуза даёт очень хорошие результаты".

Д. Н.: У вас же проходной балл 97?

Н. К.: Это неправильно. По прошлому году у нас средний балл ЕГЭ по трём предметам: либо математика, физика и русский, либо математика, информатика и русский — у нас два направления основных — средний балл составлял 93,8.

Д. Н.: Это как же надо изловчиться, чтобы так написать. Просто много говорят о коррупционной составляющей. Стобалльное ЕГЭ можно получить, только заплатив. Слухи ходят.

Н. К.: Это очень опасно. Потому что таких выпускников немного. Выпускник, показавший такие результаты и плохо знающий, сразу вызовет всеобщее внимание.

Д. Н.: Если говорить о ЕГЭ, о том, как дальше эти дети учатся. Условно, написал он на 94 балла ЕГЭ, поступил на бюджет, отучился, первую сессию прошёл, вторую сессию прошёл. А что его ждёт на 5 куре? За ним будут в очередь выстраиваться, как выстраиваются за выпускниками Оксфорда, Кембриджа и других значимых вузов?

Н. К.: Сейчас система бакалавр — магистр. Это окончание 4 курсов. Некоторые ребята идут работать в IT-компании, куда-то после 4 курсов, но их немного. Потом, как правило, возвращаются и получают магистерский диплом. Как правило, у нас 75—80% ребят не из Москвы и Московской области. Там ситуация финансовая похуже, и ребята начинают обычно с третьего курса подрабатывать. Что значит подрабатывать? У нас примерно половину времени студент проводит в базовой организации — организации, где он делает научную работу. И как только он туда приходит на третьем-четвёртом курсе, его сразу включают в научную работу. И он получает деньги ещё и оттуда. У него вместе это всё складывается. На него там смотрят. Если им довольны и ему нравится это место работы, то всё, он трудоустроен. За выпускниками не то что очередь стоит, у них в таком режиме нет проблем.

Д. Н.: Я знаю немало выпускников одного вуза, который активно поставляет кадры для наших космических компаний. Там проблема в том, что ты заканчиваешь на отлично, хорошо учишься, тебя приглашают на работу после практики. Тебе дают зарплату 18—20 тысяч рублей. Человек работает год, два года. Потом плюёт на это всё дело и уезжает куда-нибудь подальше, потому что невозможно. Молодой специалист живёт нежирно в наши времена. У вас то же самое?

Н. К.: Нет. Конечно, у ребят существенно больше оклады. Всё ещё зависит от сегмента, где они работают. По IT-сегменту они на первом месте. В этом году, я помню, среднее, что они продемонстрировали, работодатели, это 100—120 тысяч.

Д. Н.: Но это негосударственные компании, насколько я понимаю?

Н. К.: В основном негосударственные компании. Понимаете, если взять международный опыт, то очень многие разработки аэрокосмического плана, авиационного, они делают в небольших компаниях, где есть лидеры, где есть очень мощные мотивации. И результатом уже пользуются крупные компании, такие как Boeing, Airbus и другие. Они выступают вроде сборщиков этих направлений, разработок, которые делали другие.

"У ребят есть интерес к таким компаниям, где они могут очень быстро себя проявить. А в компаниях больших, государственных это достаточно долгая дорога в дюнах".

Д. Н.: А почему так? У нас ведь чиновники некоторые зарабатывают совершенно безумные деньги на госслужбе. Золотые парашюты. Устроился по знакомству, годик поработал — парашют получил. У нас немало ведь таких примеров. Почему у нас, условно, у чиновников всё хорошо, они там бумажки перекладывают, ни черта не делают в практическом значении, а молодым специалистам, которые ракеты разрабатывают, помогают строить, IT-шникам, которые безопасность могут организовать, почему им платят так мало? Это часть государственной политики у нас такой: не поддерживать молодёжь?

Н. К.: Государственная политика здесь ни при чём. Потом, знаете, у меня в круге общения есть все те слои, которые вы сейчас назвали. Я могу сказать, что есть определённые преувеличения.

"И хороший чиновник, поверьте мне, очень нужен".

Д. Н.: Он-то, конечно, нужен. Только у нас чиновников больше на душу населения, чем в брежневские времена.

Н. К.: Это другой вопрос. Я говорю, хороший чиновник очень нужен. Всё-таки в больших корпорациях нужна внутренняя оптимизация всего этого процесса. Он, на мой взгляд, несколько тяжеловесен на сегодняшний день.

Д. Н.: К вопросу о поступлении. У вас, вы говорите, 94 проходной балл. А если вот ребёнок 90 набрал. На бюджет не проходит он, да? У вас ведь платные места есть? Сколько стоит платное место?

Н. К.: Платные места немного отличаются, они стоят в районе 250 тысяч в год. Но это, я бы не сказал, что что-то вот! Государство, примерно, на нашего студента выделяет 240 тысяч. Мы меньше не можем. Соответственно, таких ребят у нас не очень много. Мы держим эту планку минимально возможной. Потому что мы не всех принимаем на платное. Мы принимаем на платное тех, у кого баллы высокие, но несколько не хватает. Есть спонсоры, из наших же выпускников, которые платят, чтобы ребята поступили на платное отделение. И эти платники, если честно сказать, не стопроцентные платники. У нас есть внутреннее положение, если он пару сессий сдаёт без троек, мы его переводим на бюджет. Поэтому к концу обучения их очень мало.

Д. Н.: А много вам денег государство выделяет на функционирование всего МФТИ?

Н. К.: Это очень сложная система. Есть госзаказ. Сейчас госзаказ 1,63 миллиарда рублей. У нас достаточно большая инфраструктура. Все студенты живут в общежитии, даже москвичи. Если совсем близко не живёт. Есть ещё деньги по программе развития "5-топ-100", есть деньги инфраструктуры. Мы достаточно сейчас мощно строимся, в настоящий момент два инженерных лабораторных корпуса, одно общежитие.

"Общежитие — это только слово, на самом деле это многоквартирный дом".

Поэтому получается значительно больше. На платниках мы зарабатываем мало. И делаем это для того, чтобы держать минимальную планку. А зарабатываем на научных исследованиях.

Д. Н.: Вот жизнь учёного в советское время, если объективно посмотреть, была довольно строго регламентирована. Учёный был уверен в завтрашнем дне, мог особенно не переживать по поводу своего материального благосостояния, потому что у него всегда был оклад. Если человек начинал заниматься наукой, это значит, что он рано или поздно получит квартиру, у него всегда будет зарплата, и он, может, даже подработает где-то как-то. Сейчас наукой можно заниматься так же стабильно, с уверенностью в завтрашнем дне или наука — это дело не вполне прибыльное, лучше идти в компании и там зарабатывать?

Н. К.: В IT-компаниях достаточно много науки присутствует. На ум приходит компания ABBYY, которую наши выпускники сделали. Это переводчики электронные, которыми все мы пользуемся. Это лингвистика и математика вместе. Чтобы это сделать, нужно делать научные разработки и исследования. Поэтому прямое кодирование — это задача не для наших студентов, выпускников, они этим не занимаются. То есть в IT тоже есть наука.

Конечно же, всё поменялось. В 70-е годы где-то количество учёных очень сильно увеличилось. И, честно говоря, светлых умов не так много. Поэтому сейчас это всё приходит в соответствие, что правильно. Конечно, спокойствие и уверенность в будущем должны быть. Но должен быть и компонент, связанный с реализацией собственных возможностей. Поэтому созданы гранты, фонды различные. Они как раз и дают такую возможность, что вы имеете стабильный доход, а также возможность зарабатывать, если у вас есть высокие достижения. Это правильная система.

"Судьба учёного не самая лёгкая из всех возможных профессий. Это тяжёлый труд, это прежде всего увлечённость".

Но этим и занимаются увлечённые люди, которые привыкли так. Одному вот надо, чтобы каждый следующий день в точности повторял предыдущий, что-то меняется — это уже стресс. Учёный живёт в другой парадигме. У него, наоборот, каждый следующий день должен отличаться от предыдущего. Он должен чувствовать это движение — возникает драйв. Сейчас всё и приходит в соответствие. Понятно, что сделать можно не всё и сразу, но в целом этот тренд заточен правильно. Он даст те плоды, которые мы получим в будущем.

Д. Н.: Первое, что приходит в голову — Лев Ландау, который потрясающую построил карьеру в Советском Союзе, издал учебник, который до сих пор пользуется невероятной популярностью, оставил после себя огромное наследие, кучу перлов, вроде "Хорошее дело браком не назовут". Совершенно очевидно, что человек самозабвенно занимался наукой, ни на что не отвлекаясь. И при этом был обеспечен. У нас сейчас такое возможно?

Н. К.: Понимаете, это не совсем корректное сравнение. Потому что в Советском Союзе после создания атомного оружия и средств его доставки, те учёные, которые принимали участие, себе могли ни в чём не отказывать. Поэтому сравнивать так тоже нельзя. Но в то время были и люди, которые работали в институтах исследовательских за зарплату, и это не было чем-то сверхъестественным. Если вспомнить то время, то многие сотрудники научных институтов и учебных институтов ездили в летнее время зарабатывать совсем не умственным трудом.

Д. Н.: Что у вас коррупцией? Вообще, у нас довольно много скандалов разворачивается. Каждый год начинают об этом летом говорить. И студенты, поступая в вузы, заранее наводят справки — со взятками или нет, можно самостоятельно сдавать или можно проплатить. Я лично знаю несколько вузов в нашем городе, где всё решают именно деньгами, по рассказам друзей, которые сами там учились и платили. У вас что с этим делом?

Н. К.: У нас совсем другой мир. За всю мою уже не маленькую историю как ректора не было ни одного случая. Я не знаю его и в предыдущие годы, а я в институте очень давно нахожусь. Есть ли смысл? Тебе тот или иной предмет нужно знать, чтобы потом освоить следующий предмет. Ведь образование так построено. Ты освоил, ты должен применять эти знания. Конечно, если ты можешь устроиться на хорошую работу, где никаких таких знаний не требуется, тогда, наверное, можно что-то там покупать. В нашей истории вы можете устроиться на работу по специальности и хорошо работать, только если у вас есть все эти компетенции. Поэтому абсолютно бессмысленно это делать. Я могу также сказать, что если такое случилось где-то, то этот преподаватель был бы сообществом моментально отвергнут.

Д. Н.: Недавно читала публикацию, что у вас реформирование института начинается. И вы собираетесь всё подстраивать под центральную ось, когда не на местах выбираются руководители, главы кафедр и так далее, а будут назначаться вами самолично. Что всё это значит? Зачем такая централизация? Зачем такая зависимость от ректора прямая для абсолютно всех кафедр?

Н. К.: Вы, наверное, какую-то одну часть прочитали. На самом деле, это самое тяжёлое дело, когда всё нужно принимать одному человеку. Высокие риски здесь сосредоточены.

"Институт последние лет 15 находится в постоянных инновациях и изменениях, позитив которых мы все чувствуем".

У нас никогда не было в институте серьёзной науки, мы опирались на наши базовые организации. Сейчас мы сделали за очень короткий срок науку внутри института. И она дала нам по 2015 году 40% высококачественных публикаций.

Мы участники программы "5-топ-100". Там анализируются и внедряются современные тренды. В этой программе вузам, которые участвуют (там это называлось стратегические академические единицы) было предложено разрабатывать свои программы развития с учётом современных трендов. Все эти стратегические единицы сообщество назвало школами. У нас 11 факультетов. После достаточно долгих обсуждений, мы остановились на создании 6 школ. Мы эти школы создаём на базе прорывных научных достижений, которые имеем на настоящий момент. И это в физтеховском стиле, когда наука и образование неразрывно связаны друг с другом.

"Мы планируем, что в научном сегменте института будет проходить до четверти студентов, а 75% студентов будет проходить на базовых кафедрах. Пропорция предыдущая была 5% и 95%".

Собственно, это делается. Возникает вопрос руководителей этих школ. Кто ими должен управлять? В этих школах предусматриваются советы, которые будут выявлять и выдвигать этих директоров, которые будут им напрямую подотчётны. То есть мы будем децентрализовывать центральную ветвь управления на 6 этих сегментов.

Д. Н.: Примем звонок. Здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ: Игорь, Санкт-Петербург. В МИФИ, я слышал, появилась кафедра теологии. В мире учёных произошло что-то новое? У вас в вузе планируется что-то подобное?

Н. К.: Это не на физтехе. Мы не планируем.

Д. Н.: Ещё один звонок. Здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ: Вы можете сказать навскидку во сколько обходится обучение одного студента от первого до последнего курса? Не кажется ли вам, что российские налогоплательщики, оплачивая из своего кармана через государственные дотации и субсидии вашему институту обучение, теряют и его мозги, и свои деньги, когда студенты отправляются продолжать своё обучение за границу?

Н. К.: Это очень интересная тема. Действительно, в 1990-е годы и в начале 2000-х много ребят уезжало. В основном из тех вузов как раз, где давали очень хорошее образование. Мы внимательно к этой проблеме относимся. Изучали в том числе почему. Оказалось, что не вопрос низкой оплаты является первым. Первым является отсутствие необходимого оборудования. Человек тогда теряет квалификацию. Мы его подготовляли, а он не может себя реализовать. Второе — они хотят где-то жить, семьи у них появляются. И только на третьем месте зарплата. Поэтому то, что мы делали в предыдущие годы, спасибо налогоплательщикам и государству, первое, что мы стали делать, — это закупать оборудование современное. Сейчас мы видим не только то, что при появлении современного прибора уже вокруг него ребята и сотрудники. Мы видим, что и из-за границы наши выпускники, которые уехали раньше, начинают возвращаться. Учёный должен иметь контакты во всём мире. Но здесь раздражало, что это дорого с односторонним движением.

"Вот когда это дорога с двусторонним движением — и от вас уезжают, и к вам приезжают — это то, к чему надо стремиться".

Д. Н.: Кстати, не кажется ли вам, что нужны государственные ограничения на выезд? Если отучился бесплатно, вернее за госсчёт, закончил школьник вуз, ему дали хорошее качественное образование, не нужно ли его ограничить в движении на 5 лет? Чтобы он отработал этот долг перед государством, в государственной компании или где-нибудь просто на родине?

Н. К.: Наверное, это можно сделать. Но результат, на мой взгляд, не будет достигнут.

"Креативная деятельность – научная и педагогическая – делается только по любви".

Если человека административно к этому принудить, то я думаю, эффект будет не такой, какой мы ожидаем. То есть ему должно хотеться здесь делать. Многие сейчас хотят вернуться, потому что у них здесь остались корни, родные. Условия ещё не конкурентоспособны по большому счёту, но они уже приемлемы. Они видят эту тенденцию, что мы решаем эту проблему. В девяностые годы я сам это пережил. Самое тяжёлое было не то, что была тяжёлая жизнь, когда мы картошку в лабораториях сушили на полу, а в том, что была неопределённость, потому что никто не говорил, что наука нужна, что образование нужно. Сейчас это на всех уровнях это повторяют: это очень важно.

Д. Н.: К разговору о ЕГЭ. Не кажется ли вам, что в ЕГЭ нужно что-то ещё изменить? Он прошёл уже довольно мощную трансформацию за последние 10 лет, тем не менее у вас есть какие-то претензии к нему?

Н. К.: Не то что претензии. Постоянно ЕГЭ совершенствуется. У меня коллеги этим занимаются, кто со школьниками. Они в этом смысле более компетентны, чем я. Я питаюсь больше информацией от них. То, что они говорят сейчас, что ситуация стала значительно лучше, и она их устраивает.

Д. Н.: Ещё один звонок. Здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ: Андрей, Санкт-Петербург. Сам в 2003—2005 годах учился в аспирантуре, прикладная химия. Какая нынче стипендия у аспирантов? Потому что в моё время это было 1500 рублей, на которые не прожить вообще, соответственно, ни о какой науке речи не шло вообще.

Н. К.: Стипендия у аспирантов не такая, но она не очень большая. Я вернусь к тому, что я сказал. Аспирант занимается научной работой. И за выполнение этой научной работы он помимо стипендии получает от организации. В этом смысле, те доходы, которые имеют наши аспиранты, это не 10 и не 20 тысяч рублей, а больше.

Д .Н.: Примем ещё звонок. Здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ: Евгений Николаевич из Санкт-Петербурга. Я в восьмидесятые годы имел связи с физтехом, с МФТИ, с кафедрой квантовой электроники. Хотелось бы спросить, нобелевские лауреаты наши российские, двое их. Они находятся в Великобритании. Вы не подскажете, они имеют связь с физтехом, и с какими факультетами и какими кафедрами?

Н. К.: Здесь история такая. Они получили Нобелевскую премию в 2010 году вместе за открытие графена. Это класс двумерных материалов, чего раньше не было. Один из них, Андрей Гейм, он постарше, в восьмидесятых годах учился. Он уехал раньше за границу. Второй лауреат — Константин Новосёлов, он поступил в 1991 году, закончил в 1996, а аспирантуру физтеха в 2000 году. После этого уехал. И в 2010 году Нобелевская премия. Самый молодой нобелевский лауреат за всю историю.

Константин приезжает сюда всегда. Очень часто. Когда получил Нобелевскую премию, он приехал в институт. Причём очень интересно. Мы послали за ним машину, он попросил довезти его до Савёловского вокзала, доехал на электричке, пошёл по той дороге, где он всегда ходил от станции до общежития. Зашёл в общежитие своё, встретился с комендантом, той же самой пожилой женщиной. Потом пошёл к любимому преподавателю, который недалеко живёт. И потом на встречу со студентами. Он приезжает достаточно часто в Россию, у него родители здесь живут, насколько я знаю. Я также знаю, что они встречаются с выпускниками в неформальной обстановке. В институт — пару раз в год. Он очень занятой человек, но мы его стараемся привлекать там, где нужен его потенциал для решения тех или иных наших стратегических задач. Андрей Гейм, я знаю, что его приглашало Министерство образования, он приезжал на несколько дней. Он подарил сразу, как им была вручена Нобелевская премия, нашему музею первую реплику нобелевской медали со своим именем. Но у него, как я понимаю, очень много различных обязательств. Он человек, открытый всему миру. Так себя и позиционирует.

Д. Н.: Хотелось бы, чтобы было больше таких лауреатов, имеющих такое отношение к России и к нашим вузам. Будем надеяться, что ещё в перспективе мы их увидим. Спасибо, Николай Николаевич, что пришли к нам. Николай Кудрявцев, ректор МФТИ, доктор физико-математических наук, член-корреспондент РАН, был в нашей студии. Спасибо.

Ольга Егорова, Лайфньюс