Версия для печати

Реформа буксует, или Апофеоз бюрократии

24-25 марта 2015 года состоялось Общее собрание РАН, на котором присутствовали премьер-министр и несколько членов правительства [1]. В своей речи премьер-министр Дмитрий Медведев старался успокоить ученых словами, что теперь все преобразования науки будут проходить «осмысленно и аккуратно» [2]. Можно ли его выступление считать признаком того, что в руководстве страны начали осознавать: реформы были не очень продуманными, проводились кавалерийским наскоком, не привели к искомым результатам, а бюрократизация науки только усилилась? ТрВ-Наука публикует одно из самых конструктивных, на наш взгляд, выступлений известного антиковеда, докт. ист. наук, членкора РАН, профессора, зам. главы Совета по науке при Минобрнауки, гл. науч. сотр. Института всеобщей истории РАН и Directeur de recherche в CNRS (Бордо, Франция) Аскольда Иванчика.

Сначала реформы РАН прошло полтора года, и уже можно довольно уверенно судить о том, каково научным сотрудникам жить и работать в новых условиях, под управлением ФАНО. Существенные достижения у ФАНО, несомненно, есть. Активно продвигается юридическое оформление прав собственности на имущество РАН, чем прежний Президиум Академии наук долго пренебрегал; в некоторых случаях ФАНО удалось выиграть тяжбы, с которыми он не справлялся, и вернуть институтам здания, которые могли быть утеряны. Создается впечатление, что Агентство лучше справляется с управлением собственностью, чем это делал прежний Президиум РАН, и с этой точки зрения его деятельность следует признать успешной и поблагодарить за нее М.М. Котюкова.

Однако главное в научных институтах — это все-таки не собственность, а научная работа, и здесь результаты управления ФАНО выглядят гораздо менее убедительно. Часто они описываются словами «удалось избежать» и «удалось сохранить»: удалось избежать разрыва в финансировании, удалось сохранить научные направления и научные издания. Но если главным результатом реформы оказывается «сохранение» прежних достижений, то возникает вопрос в ее осмысленности.

На самом деле, конечно, изменения есть, и неверно говорить, что научные сотрудники реформы не почувствовали. Основной результат реформы, который отмечают все, — это многократное увеличение бюрократической нагрузки: из ФАНО в институты постоянно приходит множество бумаг, требующих немедленного ответа; запрашиваемая информация многократно дублируется, смысл запрашиваемых сведений неочевиден. От этого страдает, конечно, в первую очередь администрация институтов, но ведь ее сотрудники, кроме того что занимают административные посты, часто являются и действующими учеными, и им приходится всё больше времени посвящать бессмысленному бумаготворчеству, отрывая его от научной работы. Однако и простые научные сотрудники не остаются в стороне — всё больше времени на планы, отчеты и регламенты приходится тратить и им.

Иногда приходится слышать о том, что это издержки переходного периода, однако этот период длится уже целых полтора года, а конца ему, похоже, не видно. Возрастание бюрократической нагрузки свидетельствует обычно о недостаточной компетентности управленцев. Поскольку они плохо ориентируются в том, чем управляют, то чувствуют себя неуверенно и стремятся компенсировать эту неуверенность, а заодно и обезопасить себя на случай неудач, обильным бумаготворчеством. Видимо, чиновники ФАНО чувствуют себя уверенно в своей профессиональной сфере, управлении имуществом, и неуверенно в управлении наукой, специфику которой представляют плохо. Чего стоит, например, требование планировать для каждого сотрудника на три года вперед не только число статей, но и их точные названия, объем и даже место публикации: требование, которое ФАНО, к счастью, отозвало, вняв доводам здравого смысла.

Другой пример: много обсуждаемая сейчас реструктуризация, а попросту укрупнение институтов, всячески поощряемая ФАНО. Ее причины никак не связаны с наукой: укрупнения проводятся без предварительной научной оценки институтов, без формулирования научных задач. Задачи здесь чисто управленческие: трудно управлять почти тысячью

организаций, и кажется, что уменьшение их числа за счет укрупнения облегчит задачу. В то же время опыт показывает, что для многих научных исследований, хотя, конечно, не для всех, эффективнее оказываются как раз небольшие специализированные институты.

Здесь, пожалуй, полезно сравнить нашу ситуацию с ситуацией во французском Национальном центре научных исследований, CNRS, самом близком к РАН из западных научных учреждений. В CNRS на 30 тыс. сотрудников, из которых около 12 тыс. — исследователи, приходится 1170 так называемых исследовательских единиц, которые соответствуют нашим институтам и являются юридическими лицами со своим счетом, бухгалтером, директором и т.д. Как видите, их больше, чем институтов в РАН, при гораздо меньшем числе сотрудников. Типичный французский институт — это несколько десятков человек, а не несколько сотен, как у нас. Хотя, конечно, есть и исключения: когда это необходимо по научным соображениям, создаются очень крупные институты.

Небольшие специализированные институты обеспечивают наибольший комфорт для исследователей — в них меньше бюрократии, доступнее администрация и другие службы. Разумеется, в CNRS есть и надструктуры — 40 секций, объединенных в 10 национальных институтов по тематике, что примерно соответствует отделениям и секциям в прежней РАН. Возможно, именно тот факт, что отделения не получили в системе ФАНО адекватной замены, сильно затрудняет управление институтами и приводит к желанию их укрупнить. Предлагаемая реструктуризация, на мой взгляд, — движение в противоположную сторону по сравнению с общемировой тенденцией. Это усиление централизации и бюрократического контроля там, где требуются автономия и самоуправление. В самом деле, главный принцип управления наукой давно известен и подтвержден практикой во многих странах: наукой эффективно управлять могут только ученые; наука развивается лишь в условиях самоуправления.

Выход из нынешней ситуации, на мой взгляд, напрашивается: каждый должен заниматься тем, что он лучше умеет. ФАНО должно оставить за собой управление имуществом, а управление наукой вернуть Академии, у которой это получается лучше. Я именно так понимаю разграничение полномочий между РАН и ФАНО по принципу двух ключей, который предлагает В.Е. Фортов, и здесь его можно только поддержать. Реализация этого принципа в интересах и ФАНО, и РАН, и научных институтов.

Есть и еще одна причина поддержать этот принцип. Надо сказать, что Россия была не первой страной, где проводилась реформа академий: такие реформы были проведены в ряде постсоветских стран, а еще раньше в ГДР. На этом фоне российская реформа выглядит скорее мягкой, компромиссной, поскольку предполагает сохранение системы академических институтов, хотя и отделенных от самой Академии. В Грузии, например, реформа была гораздо радикальнее — сама система академических институтов была уничтожена. Часть их была закрыта, другие сильно сокращены, а их остатки были переданы в университеты или учреждения культуры, например музеи.

Результат был катастрофическим — сократилось и число занятых в науке, и число публикаций, а качество исследований упало. У нас, к счастью, система академических институтов сохранена. Однако не секрет, что и в России есть немало сторонников, в том числе и влиятельных, реформы по грузинскому, так сказать, сценарию, в том числе демонтажа системы академических институтов и их передачи университетам.

И, на мой взгляд, опасность того, что реформу будут пытаться развивать в этом направлении, довольно велика. А это противоречит интересам и ФАНО, которое в таком случае просто перестанет существовать, и РАН, и академических институтов, и, главное, российской науки. При таком развитии событий ФАНО и РАН являются естественными союзниками, и, на мой взгляд, лучшей базы для сотрудничества и взаимной поддержки, чем принцип двух ключей, придумать трудно.

Поэтому я призываю и членов Общего собрания, и других наших коллег поддержать это разграничение компетенций по принципу двух ключей: ФАНО должно управлять имуществом, обеспечивая условия для занятия наукой, а Академия должна осуществлять координацию и экспертизу научных исследований и отвечать за собственно научную сторону дела. Это разграничение должно быть закреплено законодательно, например в виде поправок к закону о реформе РАН.

Троицкий вариант