Версия для печати

Навстречу новолунию. ИКИ РАН празднует юбилей

При всем величии и громадье научных достижений человечества мы до сих пор не докопались до ответов на вечные, краеугольные вопросы, которыми, пусть изредка, задается каждый. Как появилась жизнь на Земле? А сама Земля? И что есть Вселенная?

Ответов нет, но рано или поздно они конечно же отыщутся. А чтобы в этом убедиться, достаточно однажды оказаться в Институте космических исследований Российской академии наук, который как раз в эти дни отмечает 50-летие, и часок-другой поговорить с его директором, вице-президентом РАН, академиком Львом Зеленым.

- Лев Матвеевич, давайте не будем мудрить и построим наш разговор по классической юбилейной схеме: вчера, сегодня, завтра. Начнем, соответственно, с истории. Итак, год 1965-й, декрет Совмина о создании ИКИ...

- На самом деле, все началось гораздо раньше. Идея, по всей видимости, родилась где-то на рубеже пятидесятых-шестидесятых годов, когда космос стал ареной принципиального соперничества между СССР и США. Ее очень активно продвигал президент Академии наук Мстислав Всеволодович Келдыш.

У власти тогда еще был Никита Сергеевич Хрущев, который не сразу, но довольно быстро понял, какой политический эффект дают для страны научные успехи вроде запуска первого спутника, а тем более первого космонавта. В известном смысле космическая гонка заменила собой гонку военную. Это как в древности, когда исход противостояния определялся не в сражении армий, а по итогам поединка двух богатырей.

Хрущев всячески поддерживал Келдыша, который, безу-словно, умел быть очень убедительным. Взять хотя бы его письмо в правительство о необходимости учреждения Института межпланетных исследований.

- Каких? Межпланетных?

- Вот именно! Изменить название было решено позднее, в процессе бюрократических согласований.

- А хорошо звучало! Звонко!

- Да, но не это главное. Важнее то, что в документе содержалась многолетняя, достаточно подробная программа предстоящих исследований. Порази-тельно: уже тогда великий Келдыш знал, что надо будет делать через 10, 20 и даже через 50 лет.

“Наверху” осознали: просто быть первыми в космосе мало, нужно иметь еще и лучшую космическую науку. К моменту основания ИКИ Хрущева уже сместили в результате “дворцового переворота”, но запущенный им механизм продолжал работать. Чуть раньше был организован Институт медико-биологических проблем, также ориентированный на космос, но со своей очевидной спецификой. Вообще, советский космический проект стал сильнейшим импульсом для развития многих научных направлений. Оказалось, что политические амбиции высшего руководства могут приносить пользу ученым.

ИКИ щедро финансировали, в кратчайшие сроки, за несколько месяцев, соорудили четыре “стекляшки”, очень похожие на те, в которых тогда располагались многие парикмахерские. А рядом начали строить основное здание, где мы сейчас с вами и находимся. Размахнулись широко: пять больших многоэтажных секций, причем между полноценными “жилыми” этажами были предусмотрены усеченные технические. Так получилось в общем-то случайно, поскольку за основу приняли типовой проект химического института со всеми полагающимися ему инженерными опциями. Нам эти площади потом очень пригодились для размещения вновь возникающих лабораторий. Да, потолки невысокие и света маловато, но работать можно!

Увы, продолжалась вольготная жизнь совсем недолго. После ухода Хрущева финансирование космических дел начало сокращаться, грандиозная стройка застопорилась. Когда я еще студентом Физтеха впервые приехал сюда в 1969 году, из земли только сваи торчали. Помещения у организованной в ИКИ кафедры “Космическая физика”, конечно, не было. Занятия проходили в кабинете одного из заместителей директора, в “стекляшке”. Там было не слишком уютно, но интересно. Завораживали даже звучавшие во время лекций термины: космические лучи, солнечный ветер, плазменные волны...

Первый директор ИКИ Георгий Иванович Петров тоже интересовался солнечным ветром, но вообще-то был крупнейшим экспертом по газовой динамике, занимался расчетами движения головных частей баллистических ракет в атмосферных слоях. Правда, сейчас чаще вспоминают его работу о природе Тунгусского метеорита. Я ее тоже люблю - за смелость и оригинальность.

Едва я окончил учебу и стал сотрудником ИКИ, как в институте грянула буря перемен. Пришел новый директор - Роальд Зиннурович Сагдеев. Тогда, в 1973-м, ему было всего сорок. Молодой, энергичный, решительный, он тут же затеял радикальную реформу. Сегодня, с высоты прошедших лет, могу сказать, что очень многое было сделано абсолютно правильно, хотя случались и промахи. Сагдеев, например, привел в институт Якова Борисовича Зельдовича, благодаря чему сформировался мощный отдел астрофизики. Лично для меня большой удачей стало появление в ИКИ Альберта Абубакировича Галеева, который стал начальником отдела, где я тогда работал.

- Он ведь, если не ошибаюсь, был учеником Сагдеева?

- Причем любимым. Они вместе написали основополагающую монографию по нелинейной теории плазмы, из-за которой произошел некий мини-скандал с моим непосредственным участием.

- Хотелось бы деталей. Как дело-то было?

- В тот момент я как раз увлекся плазмой и эту самую монографию вызубрил буквально наизусть. Больше того - каждую цифру перепроверил, пересчитал. И, между прочим, обнаружил несколько неточностей, опечаток и неоправданных упрощений. Кстати, эта моя страсть к плазме шла вразрез с основной тематикой лаборатории, где я тогда работал, и в то же время сама лаборатория не вписывалась в обновленный институт, каким его видел Сагдеев. Планировалось передать ее в Институт океанологии. Такая перспектива мне не нравилась, но я уже почти смирился.

И тут мне выпал шанс чуть-чуть похулиганить напоследок. У нас на семинаре Галеев выступал с докладом - естественно, о плазме. Я начал задавать ему вопросы, дерзить, указывая на ошибки. Он ничего подобного не ожидал и был заметно раздражен. А потом вызвал меня к себе и предложил решить “простенькую”, по его словам, задачу. Она оказалась достаточно сложной, но я довольно быстро с ней справился. Галеев это оценил, с иронией отнесся к моим “наскокам” (тоже был склонен к похожим эскападам) и вскоре стал моим научным руководителем в аспирантуре. Позже мы долгие годы сотрудничали, написали десятки статей, а когда в 1988 году Альберт Абубакирович возглавил институт, я передвинулся из “эсэнэсов” на его место заведующего отделом.

- Вы лишь вскользь упомянули об издержках проведенной Сагдеевым реформы. Нельзя ли и об этом поподробнее?

- Главным упущением я бы назвал невнимание к исследованиям Луны. Очевидно, директор посчитал, что после высадки американцев эта проблематика уже не актуальна. Однако дальнейшее развитие событий показало обратное.

Зато каким смелым и ярким был придуманный Сагдеевым проект “Вега”! Помните? Две межпланетные станции со спускаемыми аппаратами благополучно добрались до Венеры, а затем подлетели еще и к комете Галлея. Кроме того, помогли с навигацией европейскому аппарату “Джотто”, подведя его почти вплотную к самому ядру кометы. Институт тогда был награжден орденом Ленина, чем мы до сих пор гордимся, сохраняя его изображения на наших бланках.

Международные контакты при Сагдееве достигли рекордного уровня. ИКИ стал всеми признанным лидером космической науки.

- То есть Галееву досталось вполне приличное наследство?

- Безусловно. Но он и сам человек выдающийся, во многих отношениях, без преувеличений, гениальный. Всегда очень много работал и, что меня восхищало, умел мгновенно переключаться с одного дела на другое. Только что какой-то хозяйственной текучкой занимался, а через 30 секунд уже погрузился в науку, строчит уравнения. Я так никогда не умел.

Еще поражала его научная интуиция. Ставя перед сотрудниками задачи, он обычно с легкостью мог предсказать результат. Бывало, ошибался, но в редчайших случаях.

На мою персональную научную судьбу Галеев оказал громадное влияние. Кроме той истории с семинаром, можно вспомнить еще несколько поворотных событий. Именно Альберт Абубакирович вовлек меня в “Интербол” - большой международный проект по солнечно-земной физике с участием 20 стран. Планировалось вывести на орбиту группу из четырех спутников - двух наших и двух чешских, создать одну из первых многоспутниковых исследовательских систем. Несколько лет “Интербол” оставался для меня главным делом, и это были, пожалуй, лучшие годы моей жизни.

К счастью, все задуманное нам удалось осуществить. Спутники успешно вышли на орбиту и проработали намного дольше, чем мы могли надеяться. Проект стартовал в 1995 году. Это было тяжелое время, когда все в стране разваливалось. Как мог состояться “Интербол”? Сам теперь удивляюсь. И с огромной благодарностью вспоминаю Геннадия Михайловича Тамковича, заместителя директора ИКИ, настоящего генерала и по званию, и по природе. Его связи с военными и производственниками вместе с твердостью характера во многом обеспечили нашу общую удачу.

Правда, радость от нее серьезно омрачила потеря автоматической станции “Марс-96”, замечательной космической лаборатории, в которую тот же академик Галеев вложил много сил и души. При запуске произошла авария разгонного блока, и станция затонула где-то в Тихом океане. Я навсегда запомнил тот мрачный осенний день и собственное подавленное состояние. Нечто подобное мне пришлось вновь испытать спустя много лет, когда в ноябре 2011 года похожим образом сорвалась следующая экспедиция к Марсу - проект “Фобос-Грунт”.

- Не будем расчесывать старые раны и перейдем от минувшего к настоящему и будущему.

- Работы сегодня - непочатый край. Снова ожили наши марсианские надежды. Несколько лет назад мы с удовольствием откликнулись на поступившее от европейских коллег приглашение к участию в проекте “ЭкзоМарс” (ExoMars) и благодаря поддержке тогдашнего руководителя Роскосмоса Владимира Поповкина так активно включились в совместную работу, что сегодня уже трудно разделить вклады в нее наших и зарубежных специалистов.

Проект состоит из двух частей, и каждая по-своему интересна. Уже скоро - весной 2016 года - должен состояться запуск первого исследовательского аппарата, рабочим местом которого станет марсианская орбита. Стартует он на российской ракете-носителе “Протон-М”, в научной программе ключевую роль будут играть приборы, разработанные у нас в ИКИ под руководством Игоря Митрофанова и Олега Кораблева.

На втором этапе планируется посадка на поверхность Марса многофункциональной платформы. Над ней уже трудятся наши “смежники” из Научно-производственного объединения им. С.А.Лавочкина. А мы готовим внушительный комплект исследовательской аппаратуры, которая разместится как на самой платформе, так и на довольно крупном трехсоткилограммовом шестиколесном марсоходе (им занимаются коллеги из Европейского космического агентства). Ровер предполагается снабдить оригинальной буровой установкой, позволяющей брать образцы вещества с глубины около двух метров.

- А для чего это нужно? Грунта с поверхности вам недостаточно?

- Дело в том, что Марс, как и Луна, покрыт своеобразным “одеялом” - пылеобразной массой с различными вкраплениями, образовавшейся под воздействием многочисленных внешних факторов. А “родное” марсианское вещество находится глубже. Бур поможет до него добраться.

- Ну а что же все-таки с “Фобосом”? Тема окончательно закрыта?

- Нет. В Федеральной космической программе (ФКП) на 2016-2025 годы наряду с “ЭкзоМарсом” предусмотрена очередная реинкарнация проекта. И это правильно, ведь миссия “Фобос-Грунт” была очень тщательно подготовлена, есть масса наработок, ничуть не утративших своей научной актуальности. Надеюсь, этот пункт сохранится в окончательной редакции ФКП, которая будет утверждена в ближайшие месяцы.

- Но сейчас на дворе кризис. Не лучший момент для утверждения таких дорогостоящих программ.

- Это правда.

- Вы не боитесь, что правительство решит сэкономить на космосе?

- Опасения, конечно, есть, но есть и поводы для оптимизма. Когда версталась ФКП - а мы очень активно в этом участвовали, - многие наши предложения были поддержаны новым руководителем Рос-космоса Игорем Ко-маровым. Хочется верить, что его позицию разделяет и самое высокое начальство.

- И все-таки чем-то придется пожертвовать?

- К нашему огорчению, в перечень миссий не вошли ценные для нас проекты по изучению Венеры и спутников Юпитера. Но в целом план выглядит вполне достойно. Кроме полетов к Марсу, о которых мы уже сказали, в него включен целый ряд экспериментов по астрофизике и солнечно-земным взаимодействиям. Ну, а самое главное - это, бесспорно, большая лунная программа.

- Вы же говорили, что Луну еще 40 лет назад вычеркнули из списка приоритетов.

- К сожалению. Последний из советских аппаратов “Луна-24”, доставивший на Землю третью порцию образцов лунного грунта, был запущен еще в 1976 году. С той поры очень многое изменилось и прояснилось. Например, стало понятно, что до того же Марса человек в ближайшие десятилетия не долетит - это перспектива гораздо более далекая. А ведь пилотируемой космонавтике необходимо развиваться. Перед ней нужно ставить достаточно сложные, но разрешимые задачи. В этом контексте Луна - лучший выбор.

- А ничего, что там уже давным-давно садился американский “Аполлон”?

- Не там. И американцы, и советские автоматические аппараты садились на средних широтах, где вокруг лишь сухая пустыня. А мы говорим о новой Луне, о территориях, близких к одному из полюсов, где, как теперь известно, есть важнейший из ресурсов.

- Вода?

- Ну разумеется. Это доказано при помощи разработанного в ИКИ нейтронного детектора, за который двое наших молодых ученых недавно получили президентскую премию. К слову, сейчас приборы, созданные в той же лаборатории, успешно работают и на американском марсоходе “Кьюриосити”.

Что означает наличие воды на лунных полюсах? Прежде всего - возможность автономного жизнеобеспечения будущих экспедиций.

- Вы это серьезно? Хотите сказать, что люди будут жить там постоянно?

- Не обязательно. Возможны как непродолжительные сервисные визиты для ремонта и обслуживания техники, так и посменная работа вахтовым методом.

- А занятий на всех “вахтовиков”, думаете, хватит?

- Безусловно. Чем еще хороши полюса? Тем, что там любое вещество может миллиарды лет храниться практически без изменений, как в морозильной камере. За время существования Луны она множество раз подвергалась бомбардировкам кометами и метеоритами. В отсутствие атмосферы они достигают поверхности в своем первозданном виде. Изучив их, можно многое узнать и об эволюции Вселенной, и о происхождении Солнечной системы.

- И о том, как возникла жизнь на Земле?

- Вполне может быть. Среди специалистов весьма популярна гипотеза о панспермии, согласно которой жизнью на нашей планете мы обязаны именно кометам, богатым органическими молекулами.

- Заинтриговали! Но до поселений на Луне, как я понимаю, нам все-таки еще далековато?

- Все будет зависеть от того, насколько успешной окажется реализация намеченного на ближайшую десятилетку. Вместе с Роскосмосом мы разработали концепцию этого этапа, назвав его “Луна - Автоматы”. Нетрудно догадаться, что речь идет о применении беспилотных автоматических станций.

Первым в 2019 году улетит аппарат-разведчик “Луна-25”, основная задача которого - сесть неподалеку от Южного полюса. Этот район мы считаем наиболее подходящим для создания лунного исследовательского полигона. Второй аппарат “Луна-26”, стартующий примерно через год, предназначен для работы на орбите: там, поверьте, тоже много интересного.

За этой парой “Лун” уже в двадцатых годах отправится следующая - с порядковыми номерами 27 и 28, призванная добыть и на возвратной ракете доставить на Землю образцы вещества из окрестностей полюса. Если все получится, можно будет всерьез говорить о высадке в этом районе космонавтов.

Заметьте: мы ведем отсчет от советской “Луны-24”, дабы показать, что, говоря словами Ньютона, “стоим на плечах гигантов”.

- Не могу не спросить о перспективах Международной космической станции. Звучат мнения, что ее миссия исчерпана и пора “сматывать удочки”.

- Так считают только те, кто плохо знаком с истинным положением вещей. Несмотря на серьезный космический стаж, МКС продолжает приносить громадную пользу науке. Без нее был бы невозможен архиважный и со всех точек зрения блестящий эксперимент “Плазменный кристалл”. То же самое можно сказать об исследованиях, проведенных первым академическим микроспутником “Чибис”, подготовленным нашим институтом.

Напомню, что на место работы его “с оказией” вывел транспортный корабль “Прогресс”, доставляющий грузы на МКС. Этот опыт оказался столь успешным, что было решено использовать его в дальнейшем для вывода на орбиту других наших микроспутников. На основе “Чибиса” мы разработали универсальный модульный контейнер, “начинка” которого может меняться в зависимости от исследовательских целей.

Говоря о судьбе МКС, необходимо подчеркнуть: это прекрасная и единственная на сегодня орбитальная база для апробации перспективных приборов и подготовки будущих сложных экспериментов. Станцию можно использовать и как сборочную площадку для крупных космических систем, и как уникальную медико-биологическую лабораторию, где космонавты могут потренироваться перед полетом к Луне или даже к Марсу.

- Завершая разговор, вернемся к земным реалиям. Знаю, что выходцы из ИКИ РАН работают сегодня по всему миру. Вы как к этому относитесь? Что можете сказать о пресловутом кадровом вопросе?

- Грешно было бы жаловаться. К нам охотно идет молодежь, причем не только со студенческой скамьи, но и с опытом научной работы за рубежом. Как директора меня больше тревожит ситуация с инженерно-техническим персоналом. Толковых и “рукастых” приходится искать по всей стране.

Что же касается коллег, осевших на Западе или Востоке, то никаких претензий к ним у нас нет и быть не может. Тем более что большинство из них искренне дорожит сохраняющимися профессиональными и просто дружескими связями, стремится к совместной работе. Со многими из “наших иностранцев” буду рад снова встретиться на торжествах, посвященных 50-летию ИКИ.

Дмитрий МЫСЯКОВ, Поиск