http://93.174.130.82/news/shownews.aspx?id=c4be227a-9317-4703-945c-3be2bff42905&print=1© 2024 Российская академия наук
Если в обществе возникает вопрос, зачем нужна наука и не дармоеды ли ученые, это общество явно не в порядкеВ последние месяцы, начиная с конца июня, власти России занимались уничтожением Российской академии наук, главной научной организации страны. Академия не сдалась без борьбы, но, как легко было предположить, проиграла.При этом выяснилось неожиданное для академического сообщества обстоятельство — наука и ее судьба в России практически никого за пределами этого сообщества не интересуют. Борьба за академию происходила при полном равнодушии общества. В социальных сетях людьми, не связанными с наукой, эти события практически не упоминались, а митинги в защиту академии собирали в лучшем случае тысячу участников, хотя новости о попытках сопротивления регулярно появлялись в интернет-изданиях.Более того, реакция оппозиционно настроенной творческой интеллигенции и журналистов, которых сопротивлявшиеся власти ученые наивно считали своими естественными союзниками, часто была (если вообще была) враждебно-злорадной. Будем называть эту группу для удобства «прогрессивной общественностью», тех же людей нередко именуют «креативным классом», хотя в его состав ученых, несмотря на их очевидную креативность, кажется, не включают.Была ли Академия наук общественно значимой?Типичным было, например, такое соображение, высказывавшееся разными людьми от никому не известных интернет-комментаторов и блогеров до журналистов Ксении Лариной и Дмитрия Быкова: академия заслужила свою судьбу, потому что не выступала по общественно значимым вопросам — не вступилась за Pussy Riot, не выступала против клерикализации образования или закона о пропаганде гомосексуализма. «Была ли Академия наук сколько-нибудь общественно значимой организацией?» — спрашивал Быков. И отвечал: нет, поэтому ее судьба меня не волнует. К высказываниям Быкова мне еще придется возвращаться: не из-за особого к нему пристрастия, а потому, что его высказывания, с одной стороны, очень типичны, а с другой — благодаря его таланту ясны, определенны и даже афористичны. Речь здесь ни в коем случае не идет о полемике с его личными взглядами: его скорее следует рассматривать как спикера довольно широкого общественного слоя.Такая позиция на непредвзятый взгляд кажется довольно странной. Прежде всего удивляет то, что «общественная значимость» институции оценивается не по тому, насколько хорошо она исполняет свою прямую функцию в обществе, а по тому, насколько активно участвует в политическом протесте. Мало участвует, значит, ей нет места в обществе.Здесь напрашивается много аналогий. Например, судебная система в России не только не участвует в протесте, но и, напротив, является орудием политических репрессий. При этом и свою основную роль выполняет неважно. Представим себе, что власть решила из каких-то своих соображений уничтожить существующую судебную систему, сохранить только суды первой инстанции и подчинить их назначаемому правительством чиновнику, не юристу, а специалисту по финансам, при этом сократив число судей примерно наполовину. Это примерно то, что было сделано с академией. Или, например, сократить половину врачей, уничтожить существующую систему медицинского обслуживания, сохранить только районные поликлиники, укрупнив их, а начальником поставить еще одного финансиста. Или распродать коллекции Эрмитажа и Музея изобразительных искусств с целью пополнения бюджета, как уже делалось в 30-е гг. Интересно, Дмитрий Быков тоже считал бы, что больницам, судам и картинам туда и дорога, потому что Верховный суд, Минздрав и музеи не выступали против политических злоупотреблений, а потому не являются общественно значимыми?Как ни странно, такая позиция практически ни у кого не вызвала изумления, а воспринималась как довольно естественная даже и теми, кто с ней был не согласен. Одна из причин этого, мне кажется, в том, что такая модель рассуждения глубоко укоренилась у нас с советских времен.В самом деле, в СССР, когда решался вопрос о том, назначить ли ученого руководителем лаборатории, отправить ли его на зарубежную конференцию, рекомендовать ли студента в аспирантуру, разрешить ли художнику организовать выставку, напечатать ли роман писателя и т. д., т. е. в какой мере позволить творческому человеку заниматься профессиональной деятельностью, главным критерием был вовсе не его профессиональный уровень. Конечно, качество работы принималось в расчет, но гораздо важнее было «общественное лицо» — состоит ли он в партии, ходит ли на демонстрации, какую общественную работу ведет.Так и теперь: «общественность» решает, надо ли поддерживать академию, не на основании того, насколько она профессионально состоятельна, а глядя на ее «общественное лицо». При этом игнорируется тот вообще-то очевидный факт, что сотрудники академии во всех протестных акциях участвовали наравне с прочими гражданами (а может быть, и в большем количестве, если учитывать долю от соответствующей группы) — но выступали, естественно, не в своем профессиональном качестве, а как обычные граждане. Впрочем, даже и «научно-образовательные колонны» в составе протестующих заинтересованный наблюдатель мог бы заметить.Очевидно при этом, что задача Академии наук в обществе состоит вовсе не в том, чтобы участвовать в протестах, а в том, чтобы развивать науку, производить новые знания. Именно по тому, насколько хорошо она с этой задачей справляется, и надо судить о ее общественной значимости. Конечно, РАН не лишена недостатков, но на фоне аналогичных организаций в других странах выглядит вполне прилично, а уж на фоне других российских научных учреждений и вовсе занимает выдающееся место. Из государственного финансирования, направляемого на гражданскую науку, РАН получает примерно 17%; примерно таков же процент и работающих в РАН исследователей. При этом они обеспечивают 55% всех научных публикаций, причем самых цитируемых. При более высоком научном уровне уровень коррупции в академии несравненно ниже, чем, например, в вузах — недаром нашумевшие разоблачения «Диссернета» касались почти исключительно именно вузовских диссертационных советов.Впрочем, вопрос о том, насколько Академия наук выполняет свою настоящую задачу, у «прогрессивной общественности» даже не возникал. В лучшем случае ее представители повторяли высказывания людей из власти, которым в других случаях не особенно склонны верить, или делились личными впечатлениями о том, что как-то зашли в академический институт и обнаружили там группу теток, пьющих чай, и пустые коридоры. Поинтересоваться же, что эти тетки или другие сотрудники института, которых не удалось застать в коридорах, опубликовали за последний год, никому даже в голову не приходило, хотя, казалось бы, именно по этому показателю, а не по числу выпитых чашек чая следует оценивать деятельность ученых.«Зажравшиеся академики» и академические реформаторы Еще одним проявлением этой доверчивости к пропаганде была и другая распространенная реакция на уничтожение РАН в среде «прогрессивной общественности»: «Зажравшиеся академики защищают свою недвижимость и привилегии, не считаю нужным им в этом помогать». Именно в таком виде власть стремилась представить академический протест в целой серии пропагандистских публикаций и передач, кульминацией которых стал насквозь лживый фильм, демонстрировавшийся на РЕН ТВ.В действительности эти обвинения имеют к реальности такое же отношение, как и обвинения авторов аналогичных пропагандистских поделок в адрес «прогрессивной общественности», что она продалась госдепу за «печеньки». Академия наук — это в первую очередь не академики, а научные институты и их сотрудники, занимающиеся наукой. Как и всякая институция, она не однородна — и среди академиков, и среди простых научных сотрудников есть, безусловно, и чиновники, и бездельники, но лицо академии определяется не ими, а активно действующими крупными учеными. Многие из них (не все, к сожалению) являются членами академии.Как у всякой институции, у академии есть недостатки, в ней существуют злоупотребления. На них давно указывала активная часть научного сообщества, требовавшая реформ, — как члены РАН, поддержавшие В. Е. Фортова, который победил на последних выборах президента РАН с реформаторской программой всего за месяц до начала атаки на академию, так и другие научные сотрудники.Именно эта активная часть научного сообщества — научные реформаторы и были участниками сопротивления правительственной «реформе», справедливо усмотрев в ней движение в обратную сторону по сравнению с тем, за что они боролись. Консерваторы, научные чиновники и «зажравшиеся», опасающиеся за свои привилегии (конечно, среди академиков есть и такие), напротив, сидели тихо, стараясь не раздражать начальство и полагая — вероятно, справедливо, — что всегда смогут с ним договориться: публичный протест совсем не их метод.Для участников академического сопротивления вопрос о собственности всегда был второстепенным: он заботил ученых лишь в том смысле, чтобы их институты не были выселены из занимаемых зданий и отправлены в корпуса, возводимые среди картофельных полей новой Москвы. Борьба шла за самоуправление академии и ее институтов, против их подчинения чиновникам, не имеющим отношения к науке и не понимающим ее нужды, — т. е. за сохранение творческой свободы и возможности заниматься своей профессией.«Прогрессивная общественность», увы, не заметила этого, воспринимая всех ученых как борцов за мифические привилегии. С тем же успехом можно было бы отказать в поддержке закрываемому властями оппозиционному СМИ на том основании, что «зажравшиеся журналисты опасаются за свою кремлевскую кормушку — ведь все журналисты в России не более чем пропагандисты Кремля». Абсурдность такого аргумента так же очевидна журналистам, как и абсурдность обвинения о «зажравшихся академиках» — ученым.Зачем России наука и ученые?Враждебное равнодушие «прогрессивной общественности» вызвало в академическом сообществе характерную для российских интеллигентов реакцию: ученые стали винить себя в том, что мало объясняли народу, над чем они работают и для чего вообще нужна наука, и мало занимались просвещением и популяризацией. В этом есть доля истины — и немалая. Верно и то, что пресс-служба РАН всегда работала крайне неэффективно: даже и в последние месяцы, когда академия отчаянно нуждалась в медиаподдержке, заинтересованные журналисты жаловались на то, что получить от нее мало-мальскую помощь или даже официальные комментарии было совершенно невозможно (действовала ли она по инерции в прежнем режиме или следовала желанию той части академического истеблишмента, которая стремилась прежде всего не раздражать начальство, — судить трудно).При этом контакты с противниками академии в правительстве или Министерстве образования для журналистов были гораздо проще, соответственно, даже некоторые вполне добросовестные издания, в том числе иностранные, отражали главным образом официальную точку зрения. Противоположный взгляд был представлен в основном членами «академического сопротивления», говорившими от собственного имени, а не от имени РАН как институции.В то же время, как представляется, не вся вина лежит на ученых. Если в обществе возникает вопрос, зачем вообще нужна наука и не дармоеды ли ученые, это общество явно не в порядке (кстати, это настроение было в первые дни июля в афористичной форме выражено все тем же Быковым: «Зачем нужна России Академия наук при отсутствии в ней науки?» — заявление столь же ангажированное, сколь и выдающее его слабую информированность). Популярные лекции можно читать, если у кого-то есть потребность их слушать. В действительности попыток популяризации и просветительства было не так мало, но они наталкивались на отсутствие интереса в обществе. Немногие успешные проекты в этой сфере не могут соперничать в популярности, а значит, и в коммерческом успехе с разного рода лженаучными публикациями и телевизионными передачами, начиная с советов астрологов и кончая псевдонаучными произведениями Льва Гумилева или фильмами о загадках Вселенной и пришельцах, которыми заполнено эфирное время центральных каналов телевидения.Поддерживать их готов не только невзыскательный зритель, но и профессиональное сообщество журналистов, присудившее, например, несколько престижных наград абсурдному фильму «Великая тайна воды», и некоторые властители дум «прогрессивной общественности», вроде Гарри Каспарова, адепта «новой хронологии» Фоменко. Если не говорить о специализированных изданиях, очевидно маргинальных, даже в лучших СМИ редко встретишь журналистов, специализирующихся на научной тематике: обычно наука проходит по разделу «Общество», а редакционная политика отводит научным новостям последнее место, далеко уступающее новостям о драке между футбольными болельщиками, а тем более об убийстве какого-нибудь уголовного авторитета.Так что просветительством и популяризацией заниматься, конечно, надо, но вряд ли от этого будет толк, пока в обществе не изменятся приоритеты и не сформируется (если сформируется) поколение, более восприимчивое к ним. При нынешней ситуации, боюсь, ученые, наука и интересующиеся ими так и останутся маргиналами и для «креативного класса», и для более широких кругов общественности.Размышляя об этих странностях отношений между обществом и учеными, я вспомнил историю, рассказанную в середине 90-х гг. академиком В. Л. Гинзбургом. В то время расположенная рядом с Физическим институтом, где он работал, академическая столовая была передана в частные руки и на ее месте открылся ресторан. По условиям аренды сотрудники академии могли продолжать в нем обедать за полцены. И вот, обедая по многолетней привычке в этой столовой-ресторане, Гинзбург оказался за соседним столиком с группой сотрудников близлежащего банка: менеджером лет 25 и тремя совсем юными барышнями, очевидно его подчиненными. Менеджер, указывая на будущего нобелевского лауреата, назидательно сказал одной из своих спутниц: «Смотри, вон сидит академик, а получает меньше тебя». Что было чистой правдой. Барышня пожала плечами и ответила: «А кто его просил становиться академиком?»Тогда я это воспринял как забавный случай вроде модных в то время анекдотов про новых русских, но сейчас мне кажется, что здесь отразилось важное явление — смена поколений с разным отношением к ценности науки и знания. Со всеми оговорками, которые можно сделать, в России и СССР характерное для всей Европы уважение к интеллекту и знанию, пусть и непонятному и бесполезному, сохранялось до начала последнего десятилетия XX в. Затем началась быстрая деинтеллектуализация, сопровождавшаяся утратой престижа и знания вообще, и его носителей — ученых и прочих умников. Молодой менеджер, выросший еще при «старом режиме», хотя и принявший уже новые правила игры, все же считал удивительным, что академик зарабатывает меньше, чем начинающая банковская служащая, только что окончившая школу. Несмотря на небольшую разницу в возрасте, эта служащая принадлежала уже к следующему поколению, для которого такая ситуация была вполне нормальной, а академики казались странными людьми, выбравшими бессмысленное занятие, не приносящее денег; ясно, что этим людям некого винить в своем теперешнем жалком положении.Не надо думать, что такие взгляды были характерны только для необразованной части общества или были в нем маргинальны: опыт последнего времени убеждает в том, что они характеризуют довольно большой слой людей и даже могут считаться поколенческой характеристикой. Вспоминаю в связи с этим разговор второй половины 90-х гг. с одним юношей того же поколения, что упомянутая банковская служащая, но сыном научного сотрудника, вращавшимся во вполне интеллектуально-богемных кругах. Он довольно красноречиво доказывал, что занятия наукой скучны, а фундаментальная наука никому не нужна, что ученых нечего содержать за общественный счет, так что вполне справедливо, что они сидят на нищенской зарплате, а те, кто на это соглашается, ни на что более не способные дураки. Теперь это видный представитель «креативного класса», издающий журнал, специализирующийся на элитных спиртных напитках. Не знаю, сохранил ли он радикализм своих юношеских взглядов, но что проблемы РАН его совершенно не интересуют — это точно.Сейчас, спустя почти 20 лет, это поколение с его отношением к интеллекту и науке выросло и определяет лицо страны, оно доминирует и во власти, и в оппозиции. Так что власть вполне может поступать с наукой и учеными как захочет: единственное ограничение для нее — это ее собственные экономические и политические интересы и собственные представления о здравом смысле, которые, впрочем, могут сильно отличаться от обычных, как в очередной раз показало внезапное закрытие Российской книжной палаты. Реакция общества в любом случае, похоже, так и будет вялой и равнодушной (закрытие Книжной палаты, кстати, прошло почти незамеченным): ведь это личное дело этих умников, никто их не просил становиться академиками.Аскольд Иванчик
Автор — член-корреспондент РАН, научный руководитель отдела сравнительного изучения древних цивилизаций Института всеобщей истории РАН, старший исследователь (directeur de recherches) Национального центра научных исследований Франции (Институт изучения древности и средневековья, Бордо)Эта публикация основана на статье «Кто их просил становиться академиками?» из газеты «Ведомости» от 14.01.2014, №2 (3506)Читайте далее: http://www.vedomosti.ru/opinion/news/21261611/kto-ih-prosil-stanovitsya-akademikami#ixzz2qLks3C6T