Версия для печати

Академик Рахим Хаитов: О чем играет иммунный оркестр?

"Чаепития в Академии" — постоянная рубрика Pravda.Ru. Писатель Владимир Губарев пишет о своих встречах с известнейшими учеными, академиками РАН. На этот раз Владимир Степанович увиделся с академиком Хаитовым и поинтересовался у него последними событиями в ГНЦ "Институт иммунологии". Речь шла о преемственности поколений в этой важной сфере.

Однажды я спросил у академика Рэма Викторовича Петрова о том, чем он будет гордиться? Понятно, что речь шла о его научных достижениях. Этот ученый создал свою "Школу", написал множество монографий, статей. Его имя известно во всем мире.

"И все же,- настаивал я, — что следует выделить?"

Он ответил так:

"Наша научная эпопея началась с нуля и завершилась созданием новых лекарственных препаратов. Горжусь также созданием принципиально новых синтетических вакцин, которые мы задумали и реализовали вместе с Виктором Кабановым и Рахимом Хаитовым".

С той беседы с академиком Рэмом Петровым прошло почти двадцать лет, но она запомнилась. Более того, когда речь заходила об иммунологии, я обязательно вспоминал "трех ее богатырей" — Петрова, Кабанова и Хаитова. Ничего не могу поделать, но именно картина Васнецова и слова Рэма Викторовича слились воедино навсегда.

А может быть, художественные образы более точно передают суть происходящего и в науке?!

Теперь вновь мне было суждено вернуться к картине Васнецова, так как академик Петров порекомендовал обязательно встретиться с академиком Хаитовым и поинтересоваться у него последними событиями в ГНЦ "Институт иммунологии".

Понятно, что академик Петров имел в виду проблему "Отцов и детей", но не в традиционном ("осуждающем") смысле, а совсем в ином, мол, учитесь у нас не только иммунологии, но и преемственности.

"Я рад, что так случилось", — подвел итог Рэм Викторович и тем самым соединил прошлое с будущим.

"Венец стариков — сыновья сыновей, и слава детей — родители их". Это из Библии.

"Только страсти и только великие страсти могут поднять душу до великих дел. Без них конец всему возвышенному, как в нравственной жизни, так и в творчестве…" Это уже Дидро.

Почему прошлое так актуально сегодня?

Этому и была посвящена наша беседа с Рахимом Мусаевичем Хаитовым.

Визитная карточка: "Хаитов Р. М. — доктор медицинских наук, профессор, академик РАН и РАМН, директор ГНЦ "Институт иммунологии" ФМБА России, президент Российской ассоциации аллергологов и иммунологов, заслуженный деятель науки РФ, лауреат Государственных премий РФ и премий Правительства РФ, лауреат премии Ленинского комсомола, премий имени И. И. Мечникова РАН и имени А. А. Богомольца РАМН, награжден отечественными и зарубежными орденами и медалями.

Р.М. Хаитов — автор более 500 публикаций в ведущих мировых и отечественных журналов, им написано 17 монографий и 3 учебника".

Я поделился своим впечатлением об институте, мол, заметно, как он изменяется в лучшую сторону. Рахим Мусаевич пояснил:

— В первую очередь занимаемся лабораториями. Там — самое современное оборудование. Все средства, в том числе и внебюджетные.

— А вы их получаете регулярно!

— … к счастью! Да и реальная польза от них видна, достаточно пройтись по лабораториям… Ну, а там, где бухгалтерия и другие коммунальные службы, пока, к сожалению, плоховато… Но постепенно и там наведем порядок!

— Не сомневаюсь… А вот коллегам по Академии следовало бы брать пример с вас. Я имею в виду премии…

— Кстати, многие академики именно так и поступают. К примеру, Янин, Алфёров, Примаков, Фадеев и другие. В Академии такая традиция существует, жаль, что о ней не рассказывают общественности.

— В обществе, к сожалению, навязывается представление, будто наши академики чуть ли не "нахлебники", "стяжатели" и "жулики"… Но не будем об этой глупости!… Поговорим об иммунологии… Наш общий товарищ и друг Рэм Викторович Петров сказал мне, что высшее достижение, котором он гордится, сделано втроем, и назвал вашу фамилию и академика Кабанова. Вы так же считаете?

— Конечно. Я с Рэмом Викторовичем всю жизнь. Мне было 24 года, приехал в Москву, попал в Институт биофизики в лабораторию Петрова. И с тех пор мы вместе. Много лет прошло. Мы работали в разных направлениях — в области фундаментальной иммунологии, в смежных науках и так далее. Опубликовано много статей, написано много книг, но главным достижением в нашей жизни, конечно же, то, что мы сделали втроем. Это оригинально, это впервые в мире, это очень нужно людям. Это вакцина, о которой все знают.

— Название "Гриппол" на слуху. Сколько человек ею уже воспользовалось?

— На сегодня — более 200 миллионов. Это целое семейство препаратов, которые называются "синтетические вакцины". Каждый год ими пользуется 30-35 миллионов человек, и вакцина вошла в "календарь прививок". Это очень большое достижение.

— Помню, вокруг вашей вакцины шла ожесточенная борьба, и потребовалось немало усилий, чтобы, как говорится, "пробить ее", "внедрить в производство"?

— Все-таки самая большая сложность — это придумать новую вакцину. В то время применялись "живые ослабленные вакцины". А это опасно, так как они могли, как говорят вирусологи, скреститься другим патогенным вирусом, например, вирусом птицы или свиньи, а это очень страшная вещь, приводящая к летальному исходу. Да и в таких вакцинах было много лишних, ненужных веществ, которые давали побочные эффекты, осложнения, в том числе и аллергию. Был и другой тип вакцин — "убитые, разрушенные". Тоже много осложнений. И, наконец, третий метод лечения — применение отдельных белков. Из них делали вакцины. Но они оказались "слабоватыми", они не давали нужного иммунитета. Таким образом, у всех существующих методов вакцинации были определенные недостатки, и нужна была некая "приставка", которая усиливала бы иммунитет, то есть защиту от инфекции. И вот мы стали думать, как сделать вакцину абсолютно нового типа. Мы провели огромное количество экспериментов с веществами, которые усиливали иммунитет. Поиски велись в разных направлениях, и тут нам сильно повезло. Рэм Викторович Петров оказался знаком с Виктором Александровичем Кабановым, химиком-полимерщиком…

— Великим химиком и прекрасным человеком! Я имел счастье знать его…

— …Мы гордимся, что знали его и работали вместе! Благодаря Виктору Александровичу я познакомился с основами химии, и понял, насколько это многообразная и удивительно интересная наука. Он очень интересно рассказывал о химии, увлекал ею. Мы начали встречаться втроем — Кабанов, Петров и я, размышляли, как использовать те молекулы, которые Кабанов синтезировал у себя на кафедре. Это самые разные полимерные соединения. Размышляли, какой именно полимер надо сделать, чтобы использовать его для вакцины. И вновь опыты, эксперименты, поиски. Мы нашли в его лаборатории стимуляторы, которые усиливали иммунитет. И самое главное — Кабанов мог взять белок от вируса гриппа, любого другого вируса или бактерии и химически соединить с нужным полимером. Получалась некая структура с необходимыми заданными свойствами. Раньше было так: вакцина — это белок, смешанный со стимулятором. В мире не было ни единой вакцины, в которой стимулятор был бы химически "встроен" в молекулу, которая образует новую конструкцию.

— Что-то "техническое" слышится в вашем рассказе…

— Так и есть! Говорю несколько упрощенно, но суть в том, что мы занимались именно "конструированием" вакцины. Как только получились первые экспериментальные данные, они были достойно оценены научной общественностью. Статьи публиковались в лучших журналах, коллеги начали ссылаться на наши исследования, мы выступали на конференциях и симпозиумах. И тут…

-… возникла оппозиция, мол, этого не может быть, потому что не может быть никогда!?

— Приблизительно так. Дело в том, что обычно сначала получают вещество, а затем ведут его исследования. Так было принято всегда. А мы пошли от обратного: конструируем вещество, предварительно проведя все фундаментальные исследования. Именно так и работаем всегда. Мы знали все о механизме действия вещества, о том, почему идет мощный иммунный ответ, как работают клетки, что делают клетки-киллеры и как они появляются. И так далее и тому подобное…

— То есть вы шли в мир вакцин осмысленно, не наугад?

— Конечно. Но надо было сделать вакцину, которую можно ввести человеку. А для этого необходимы клинические испытания. Но было одно препятствие, весьма существенное. В лаборатории Кабанова делались полимеры, которые использовались в технике, промышленности. В частности, он создал полимеры для фиксации почв и пыли…

-… они широко применялись во время Чернобыльской аварии!

— Эти полимеры он синтезировал быстро, и они были весьма эффективны. Однако они токсичны, не распадаются, и нужно было доказать, что наши полимеры обладают совсем иными свойствами. Они и безвредны для человека, и распадаются в организме. К тому времени уже образовался Институт иммунологии, и у нас появились иные возможности, то есть можно было вести масштабные исследования. Рэм Викторович был директором Института, а я его первым заместителем. Главная наша задача состояла в том, чтобы сделать вакцину абсолютно безвредной. Как известно, любое лекарство обладает побочными действиями…

— Вы замахнулись на святая святых фармацевтики: сделать так, как они считали невозможным!?

— Надо было создать полимер, который полностью бы разлагался в организме и выводился из него. Кабанов и его ученик профессор Аркадий Васильевич Некрасов придумали еще один полимер, который впитал в себя все лучшие качества полимеров, с которыми экспериментировал Кабанов и мы. Это был совершенно нетоксичный препарат. Более того, он оказался дезотоксикантом! Его можно было применять для снятия токсичности…

— Образно говоря, превратили неживую материю в живую?

— Да, вы ввели его в организм, и он может распадаться через час, через сутки, через неделю, то есть тогда, когда вам это нужно.

— Фантастика!

— Это лекарство, которое мы называем "иммуностимулятором". Оно применяется при многих заболеваниях, когда имеются слабости иммунной системы. Популярный препарат. На основе этого полимера мы и сделали вакцину "Гриппол". Проверили ее на безопасность, а потом прошли масштабные клинические исследования. Сначала в отдельных больницах, а потом в те времена можно было договариваться с Министерством обороны, и мы этим воспользовались. Испытания прошли в воинских частях. Результаты были блестящими! Испытания показали, что вакцина очень эффективна, надежно защищает от гриппа — лучшая из всех существующих…

— И тут началась на вас атака?

— Да, буквально — травля, мол, вакцина плохая, вредная, и внедрять ее нельзя…

— Я разбирался тогда в этой ситуации — это были заказные материалы, кстати, их хорошо оплачивали западные фармацевтические кампании, и мы, в "Правде" тогда активно поддержали вас…

— В мире лекарственных препаратов идет жесткая конкуренция, слишком большие деньги там вращаются. Но наш "Гриппол" выдержал, хотя множество комиссий проверяли его. В конце концов, было признано, что это одна из лучших вакцин в мире.

— Вы же не только академик РАН, но и были академиком медицины. Как и Рэм Петров. Почему же было такое недоверие?

— Многие наши и зарубежные кампании делают вакцины. "Гриппол" — серьезный конкурент, и это все понимали.

— Знаю, что вы были "рабочей лошадкой", которую "прикрывал" Петров…

— У нас был коллектив, была клиника. Это очень хорошая база. В нашей клинике не только лечат людей, но и испытывают новые препараты.

Слово о биобезопасности: "Высокий уровень развития фундаментальной иммунологии и прикладных иммунологических исследований индуцировали в последние годы формирование ряда отечественных приоритетных направлений в создании принципиально новых подходов к конструированию методами иммунной нано — и биотехнологии эффективно действующих лекарственных и профилактических средств, значимых для проблемы биомедицинской безопасности населения страны. Одна из них связано с разработкой приемов создания конъюгированных полимерсубъединичных нановакцин против социально значимых инфекций. Примерами являются противогриппозная вакцина "Гриппол" и вакцина против ВИЧ/СПИДа "ВИЧРЕПОЛ".

— Сейчас у вас много наработок по новым вакцинам?

— У нас большая программа "Вакцины нового поколения". По ней мы много очень сделали. К примеру, вакцину против СПИДа. Правда, это еще "кандидат" в лекарство, но эксперименты продолжаются. А я упомянул об этой вакцине, так как убежден, что мы добьемся успеха — экспериментальные данные обнадеживающие. Сделаны вакцины против дифтерии, брюшного тифа и другие. Но повторяю, "Грипполом" мы гордимся в первую очередь, ведь эта вакцина разрешена и для детей, и для людей пожилого возраста. У этих групп населения иммунная система слабая. У первых она еще не созрела, а у вторых она потихонечку угасает. Для детей и пожилых наша вакцина оказалась очень эффективной.

— То есть вы работаете в самых сложных областях здравоохранения, там, где нужно сохранить жизнь и там, где ее хорошо бы продлить.

— Это верное замечание. Есть очень тяжелые больные, у которых дефицит иммунитета. Они рождаются с генетическими дефектами. Им тоже вакцина помогает. Облучение, ожоги, стрессы, опухоли, врожденные поражения и так далее — множество больных, у которых подавлен иммунитет. Они нуждаются в вакцине, и они ее получают. Разве этим нельзя не гордиться?! Мы продолжаем работать в этой области. На подходе новые вакцины, в частности, против гепатита С, который не менее опасен, чем СПИД. К сожалению, многие формы гепатита С не поддаются лечению, а больных — миллионы. Эта болезнь наступает, и мы делаем все, чтобы остановить и победить ее.

— Давайте вернемся в прошлое. Небольшая группа ученых в Институте биофизики распахнули дверь в новый мир, который именуется "иммунология". Ведь так это было?

— Хорошо сказано: "закрытая дверь"… Иногда употребляют сравнение — "черный ящик", но "закрытая дверь" лучше, точнее. Мы знали, что на входе и что на выходе, но о происходящем внутри — в той самой "черной комнате" — мы не знали. И это были, наверное, самые интересные годы в моей жизни…

— А если точнее?

— Семидесятые годы… Мы знали, что на защите организма стоят клетки, белки, которые нейтрализуют вирусы, а как они образуются, не знали… Были первые исследования у нас и за рубежом, которые позволили "увидеть" механизмы взаимодействия внутри клеток и их между собой, образование антител и клеток-киллеров. Оказалось, что все это колоссально сложный оркестр, огромное количество самых разнообразных клеток играют в нем свои партии, и все это регулируется чрезвычайно тонко, будто у главного дирижера есть несколько заместителей, и каждый из них выполняет свою роль. Игра оркестра строго регулируется и контролируется, и малейший сбой сразу ликвидируется — вступает в дело иммунная система. Сотни вариантов клеток, не говоря уже о миллионах молекул, вырабатывающих антитела, участвуют в игре иммунологического оркестра… Как же трудно это представить, а тем более познать!? И как же это потрясающе интересно!

— В одной из ваших монографий есть сравнение иммунной системы с "государством", мол, ею столь же трудно управлять?

— Да, у системы есть своя периферия, отдаленные районы, министерства, ведомства, отделы и департаменты, — в общем, все структуры, которые присущи государству.

— Но сравнение с оркестром мне нравится больше.

— Мне тоже. В общем, если система иммунитета работает четко и слаженно, то человек не заболеет, а если такое и случится, то он быстро справится с недугом.

— Значит, вы не только записываете ту музыку, что играем оркестр, но пишете для него свою?

— Мы научились определять, где происходит сбой, какая из структур играет фальшиво. У нас в институте прекрасное оборудование, хорошие приборы, которые автоматически исследуют клеточные структуры — определяют, где они избыточны, а где нужных клеток недостаточно. Мы смотрим, как меняются функции клеток, какие молекулы они вырабатывают. Эти данные используются как для диагностики, так и для лечения.

— То есть можно говорить в переходе на принципиально новый уровень лечения больных?

— Безусловно.

— В таком случае перенесемся в Самарканд. Удивительно красивый город, в котором вы родились…

-… и который я очень люблю.

— Итак, в 1967 году вы окончили медицинский институт. Как же вы попали в Институт биофизики, который находится в Москве и который в те годы был очень секретным институтом?

— В институте уже на втором курсе я начал заниматься научной работой. Изучал влияние радиации на регенерацию тканей. При кафедре хирургии был кружок, в котором рассматривались разного рода радиационные поражения. Мне досталась тема, связанная с облучением. На улице Ленина — наш "Бродвей" в Самарканде, где мы гуляли и встречались — был книжный магазин. Захожу, вижу книжку "Иммунология острого лучевого поражения". Купил. Автор — Рэм Викторович Петров. Я много читал. И быть может, были книги, которые были актуальнее, важнее и нужнее, но эта поразила меня — простотой и глубиной, увлеченностью и новизной, прекрасным языком.

— Еще бы: автор ее не только будущий академик, но и член Союза писателей СССР!

— Это была первая его книга, он вложил в нее сердце и душу.

— Как и во все следующие…

— Безусловно… Книга меня потрясла, я прочитал ее от корки до корки несколько раз. Я влюбился в иммунологию, заболел ею. Решил, что после окончания вуза, поеду в Москву, найду автора книги и буду работать у него. Тем не менее, работу в кружке продолжал, изучал радиационные поражения. Однако после 6-го курса отпросился у родителей и поехал в Москву. Отец и мать медики, а потому прекрасно меня понимали. Никого знакомых в Москве не было, потому мотался по общежитиям, бывал в разных институтах. Однако цель была четкой: найти Петрова и попасть в его лабораторию. В конце концов, так и случилось. Если чего-то очень хочется добиться, то надо быть настойчивым — и тогда победишь!

— А подробнее?

— Сначала я попал в лабораторию микробиологии. Но там уровень был приблизительно такой же, как в Самарканде. Мне было неинтересно. И тут мне повезло — я сломал ногу.

— Повезло?

— Да. Сломал ногу, а потому пришлось ехать в Самарканд. Там достал из архива свою работу, которую делал в кружке. Привел все в порядок. Пока нога заживала, защитил диссертацию. Вернулся в Москву уже кандидатом наук. Кстати, диссертацию я защитил всего через шесть месяцев после окончания института. Опять-таки в назидание молодым: очень важно начинать заниматься наукой еще на студенческой скамье… Итак, я в Москве. Вновь в институте. Ребята стоят в коридоре курят. Мимо несут клетки с мышами. Вижу это не простые мыши, не белые обычные, а мыши черные, мыши серые, мыши оранжевые, желтые…

— Цветок иммунологии?

— Именно… Ребята смотрят на них равнодушно, а меня трясет от волнения — это ведь не просто мыши, а рядом идет большая наука… Это генетически чистые животные, у них по одной линии все гены одинаковые, и на этих мышах можно ставить разные эксперименты — пересаживать клетки, кожу — что угодно. В один прекрасный момент я набрался храбрости и пришел к Петрову. Сказал, что хочу работать у него… Мне было 24 года… Потом он вспоминал, что к нему пришел парнишка, без телефонных звонков и рекомендаций, попросился на работу. Петров подумал, как от него избавиться, так как мест не было. Но парнишка так был настойчив, что Петров сдался: отвел его в маленькую комнату, шесть метров всего. Там стоял микроскоп и необходимое оборудование. Петров сказал, что привез из Англии особых мышей — генетических маркеров. Работу с ними никто не может наладить в лаборатории уже три месяца. Попробуйте, сказал он, получится — возьмем на работу, нет — извините… И опять помог кружок в институте. Там я научился все делать своими руками. Я понял, почему в лаборатории ничего не получалось — здесь работали иммунологи, в отличие от меня морфологией они не занимались. Не через три месяца, а через три недели я все наладил, сделал сотни фотографией… Самые удачные съемки я сделал в 12 часов ночи, прыгал от радости до потолка. Хотел даже позвонить Петрову, еле-еле дождался утра. Показываю пленку, но… никто не верит, ни Петров, ни сотрудники, мол, такое невозможно. И тогда решили еще раз меня проверить, мол, дадим ему закодированных мышей с метками — у одних есть, у других нет, у некоторых две метки и так далее. Я подумал, что дадут пять-шесть штук, и я быстро с ними разберусь. А мне приносят тридцать мышей! Каждую нужно облучить, пересадить клетки костного мозга, посмотреть клетки разных органов, и везде поискать клетки с метками — сколько их, какова пропорция и так далее. В общем, работа грандиозная и каторжная. Две недели у меня ушло на эти исследования, я все сделал. Принес результаты. Собирается вся лаборатория. Торжественно открывается сейф, из него достается коробка, в которой находятся коды. Я думаю, хорошо бы получилось процентов девяносто — это достаточно высокая степень точности… Тишина… Результат: 100 процентов!… И Петров сразу сказал: теперь ты у нас, работай и учи сотрудников! Вот и учу до нынешнего дня… Кстати, в 28 лет я был уже доктором медицинских наук — самым молодым доктором в Советском Союзе.

— Во время присуждения премии Ленинского комсомола, а я входил в комитет по премиям, этот факт упоминался, и он сыграл определенную роль, что выбор пал на вас. Хотя, конечно, главным было качество и новизна исследований… У академика Петрова много учеников. Какое главное качество у него как наставника?

— Умение вызывать интерес к работе. Он никогда никого не заставлял, не принуждал. Понимал, что надо заинтересовать человека, и тогда тот придет к успеху. Для меня самые лучшие годы в науки, а значит и в жизни, те, что я провел в лаборатории Петрова в Институте биофизики. Был полностью занят научной работой, ничем другим не занимался. Да и наша наука стремительно развивалась. Там было всего пятнадцать человек, а после создания Института в моей лаборатории уже стало сорок. Это были молодые люди, и я перенял у Петрова систему работы с ними — никогда не жалеть времени и сил для них. Это с лихвой окупается.

— С годами интерес не снизился?

— А разве есть что-то увлекательней, чем наука?! У нас есть "Семинар директора".

— Что это такое — совещание?

— Нет, творческая встреча у меня в кабинете. Каждый вторник мы собираемся здесь, приходят все, кому это интересно — ни кого специально не приглашаем, никого не обязываем — просто встречаемся. Вывешивается информация: семинар у директора, посвященный такой-то теме. Делается научный доклад, научные сотрудники рассказывают о полученных результатах, происходит обсуждение. Зал всегда полон, потому что всем такая форма дискуссии нравится.

— А у вас уезжают за границу?

— В 90-е годы уехали многие молодые. Но все доктора наук остались, а это основной костяк института.

— Встречаете своих за рубежом?

— Случается. Да и постоянные контакты с ними у нас, с некоторыми работаем вместе. Связи не прерываются. Некоторые приезжают, чтобы поработать здесь, потом уезжают назад. И наши сотрудники стажируются в лучших научных центрах мира. Идет нормальный процесс международного обмена, который присущ мировой науке. И мы не выпадаем из него.

Слово о биобезопасности: "Другое направление характеризуется разработкой аллерготропинов — препаратов для лечения аллергий на основе очищенного и химически модифицированного аллергена, конъюгированного с синтетическим полиэлектролитом стимулирующего действия. Испытания аллерготропинов "Тимпол" на больных аллергией к пыльце тимофеевки, "Подпол" — на больных аллергией к пыльце полыни, "Берпол" — на больных аллергией к пыльце березы показали хорошие результаты. Совершенно очевидно, что разработанные приемы создания аллерготропинов могут использоваться для получения специфически разных аллерготропинов".

— Теперь пора поговорить о "блате в науке". Именно так в последнее время в узких кругах говорят о событиях в вашем институте, мол, директор по блату "проталкивает" своего сына на свое место… Извините за грубость, но я не хочу приукрашать — так говорят, а мир большой науки слишком тесен…

— Такие разговоры меня не удивляют, но я предпочитаю не эмоции, а дело… Это мой принцип. А потому я рекомендовал коллективу избрать директором вместо меня моего сына.

— В таком случае я прошу оценить его как ученого, как доктора наук, на некоторое время избавившись от "родительской составляющей"…

— Когда готовили справку о нем, я обратил внимание, что стаж работы у него 20 лет. Откуда, ведь ему только 35? Посмотрел документы. Оказалось, что в Институте он начал работать еще будучи школьником. Устроился здесь лаборантом. Потом под влиянием сотрудников и моим поступил во 2-й мединститут. Учился там и продолжал работать у нас, ставил эксперименты. После окончания вуза к нам пришел уже младшим научным сотрудником. И года через полтора защитил кандидатскую диссертацию. Он владеет свободно английским. Подал на конкурс в Европейскую академию аллергологии и клинической иммунологии. Выиграл грант. Это была двухлетняя стажировка в Англии. Уехал в Лондон. Я решил, что навсегда. Он проработал там два года и вернулся. Сказал, что там хорошо, интересно, и многому научился, но здесь лучше, и потому буду работать здесь. Мы дали ему лабораторию, так как он многому научился в Лондоне, и теперь мог реализовывать свои идеи и модели. Защитил докторскую. Подготовил ряд учеников. Получил звание профессора. И когда мне исполнилось семьдесят, я предложил коллективу избрать нового директора — моего сына. А разве династия в науке это плохо?

— Напротив. Я знаю немало династий в науке, и могу сказать о них только хорошее!

— Мой отец медик, мать — медик, многие в моей семье стали и были врачами. Да, исподволь я готовил сына в руководство, требовал, чтобы он занимался не только научной работой, но и общественной. Он выбран в ряд организаций, связанных с иммунологией. И отечественных, и европейских. Главное — коллектив поддержал его кандидатуру единогласно. Люди ведь прекрасно знают, достоин человек ими руководить или нет. Честно говоря, я очень горжусь, что так случилось и что у меня есть достойная смена. А я остаюсь научным руководителем Института иммунологии. Надеюсь, что вернусь в то славное время, когда чистая наука для меня была всем… Я надеюсь сделать еще многое, у меня есть ряд проектов по новым вакцинам и лекарствам, и на это потребуется не один год интенсивной работы.

Слово о биобезопасности: "Третье направление — создание лечебных препаратов на основе антисмысловых технологий с использованием интерференции РНК. Это принципиально новое направление сформировалось на стыке ряда дисциплин — молекулярной генетики, молекулярной биологии и молекулярной иммунологии. На основе разрабатываемой технологии ведется синтез препаратов, обеспечивающих торможение процесса активации генов. Значимость этих разработок для биомедицинской безопасности велика, поскольку позволяет создавать препараты, не обладающие побочным действием, но эффективные в терапии не только инфекционных и аллергических болезней, но также в лечении целого ряда других социально-значимых заболеваний — нервной и сердечнососудистой систем, глаз, злокачественных новообразований, нарушений метаболизма, рассеянного склероза, бронхиальной астмы, ревматоидного артрита и других".

— Подведем некий итог. Вы пришли в иммунологию в 60-е годы, тогда все только по-настоящему начиналось. Прошло полвека. Казалось бы, многое познано, изучено. Вам сейчас труднее или легче, чем тогда?

— С одной стороны труднее. Раньше, в советское время, мы получали деньги сверху. Если наши проекты были успешными, если нас понимали в правительстве — а нас понимали! — то все шло гладко, надежно и уверенно. Особо о финансировании мы не заботились. Потом пришли 90-е страшные годы. Надо было выживать, и на науку времени почти не оставалось. Думали круглые сутки о деньгах, чтобы была зарплата, чтобы оплатить коммунальные расходы, как привезти и оплатить реактивы и так далее. Всеми способами выбивал деньги в ведомствах и министерствах. Сейчас ситуация изменилась, появилась грантовая система. Наш институт имеет статус "Федерального государственного бюджетного учреждения науки", а, следовательно, базовое финансирование у нас стабильное. Мы автоматически получаем деньги на минимальную зарплату и коммунальные расходы. А остальное — зарабатываем. Есть лаборатории, которые работают очень успешно. Кстати, Муса Хаитов — чемпион по грантам, у него их больше всего. Итак, если человек творческий, работает лучше других, то для него ситуация гораздо лучше, чем в прошлом. Он может заработать деньги, много денег, и это его деньги, которые он тратит на свое подразделение.

— Думаю, что вам легче, чем другим. Аллергия завоевывает людей, она наступает, а бороться с ней эффективно только вы можете. Значит, и цена иммунологов повышается?

— Да, это так. Аллергию называют "чумой ХХ1 века". В начале прошлого века от аллергии страдал лишь одни процент населения, то сейчас цифра поднялась до сорока процентов. И это в каждой стране.

— Почему?

— Появилось много новых аллергенов и провоцирующих факторов. Раньше аллергия была только на пыльцу растений, на какие-то компоненты пищи, на некоторые бытовые условия. Сейчас же появились новые лекарства, продукты питания, страшное загрязнение окружающей среды, промышленность и химия — все это новые аллергены, а еще больше — провокаторы аллергии. Так что работы нам хватает.

— Остается пожелать, чтобы ее было поменьше!

— В свое время медики победили чуму — очень страшное заболевание, от которого страдало все человечество. Убежден, что и "чуму ХХ1" мы в конце концов победим.

Правда.ру, Владимир Губарев