Версия для печати

Тайны «Академии бессмертных»

Одна из самых первых в мире – Французская академия появилась в Париже в 1666 году. За 58 лет до создания Российской академии наук, учреждённой Петром I в 1724 году. В 1999 году её пожизненным секретарём (аналог нашего президента РАН) была избрана Элен Каррер Д’АНКОСС.

Она родилась в семье грузинских эмигрантов Зурабишвили. Среди её предков немало исторических имён, игравших заметную роль в истории Российской империи. Это и определило её интерес к истории и политологии, чему она обучалась в Сорбонне.

С госпожой д’Анкосс недавно встретился секретарь Союза писателей России, в недавнем прошлом заместитель генерального прокурора РФ Александр Звягинцев. Разговор – о России, науке и многом другом. Любопытно сравнить и то, как живут две академии – наша и французская.

- Глубокоуважаемая мадам д’Анкосс, вы возглавляете одну из самых загадочных организаций Франции и мира. Многие её ещё называют «Академией бессмертных». Вы избраны на пост секретаря Французской академии пожизненно. Поэтому я склонен думать, что вы без оглядки на кого бы то ни было можете отвечать на самые невероятные вопросы. В академии 40 французов, в том числе знаменитые политики, например Валери Жискар д’Эстен. Наши читатели спрашивают: проводите ли вы какие-то свои, закрытые для простых смертных, заседания, на которых обсуждаете судьбы мира?

– Во-первых, я хочу сказать, что во Французской академии Валери Жискар д’Эстен – не самая главная личность, хотя и очень уважаемый человек. Во-вторых, членами Французской академии являются не только французы. Тут есть немало иностранцев, которые в совершенстве владеют французским. Есть русский – гражданин Франции писатель Андрей Макин. Есть англичанин, есть ливанец. Закрытые заседания проходят у нас каждую неделю. Открытые же, на которые могут попасть посторонние, проводятся лишь 2–3 раза в год: одно публичное заседание в октябре, когда начинается наш рабочий год, и одно-два – позднее, на которых мы принимаем новых членов. А в остальном наша работа носит закрытый характер: мы готовим словарь французского языка. При этом члены академии постоянно выступают публично – по телевидению, в печати, высказывают свою позицию по различным вопросам культуры.

– Сейчас лидеры мировых держав озабочены глобальными изменениями климата. Вы же считаете, что перед миром стоят куда более острые проблемы. О чём идёт речь?

– Я не хочу сказать, что вопрос климата – второстепенный. Но сейчас более важно понять – «куда вообще идёт человек?» Этот вопрос никогда ещё в истории не стоял так остро, как сейчас. Современная наука движется вперёд семимильными шагами, и всё то, о чём мы читали в романах Замятина или Оруэлла, в книгах, написанных в начале ХХ века или даже в XIX, где придумывалось наше будущее, в котором человек победит смерть, станет жить вечно и изменит свою природу, – всё это теперь встало перед нами во весь рост. Сегодня очень важно понять, что вообще будет с нашей цивилизацией. Мы сейчас являемся заложниками у науки, которая доказывает, что машинный разум мощнее человеческого, что компьютер может быть умнее человека. Вот в чём состоит один из самых больших для всех нас вопросов, вот над чем должна крепко задуматься планетарная элита.

– Хочу задать вам и такой вопрос, который, не скрою, задаю при встречах самым авторитетным женщинам мира. Не кажется ли вам, что время мужчин уходит и мир стоит на пороге матриархата?

– Такое уже бывало в истории цивилизаций. И до сих пор существуют общества, где процветает матриархат, и, напротив, есть цивилизации, где женщинам нет места. Я думаю, что мы вошли в период, когда мужчины стали немножко слабее, чем они были. И мне кажется, что это объясняется двумя страшными разрушительными войнами, когда огромное количество мужчин было уничтожено. Пока мужчины уничтожали друг друга, женщины работали на их местах и, конечно, приобрели достаточный авторитет. Думаю, постепенно всё придёт в норму, вернётся на круги своя.

– Вы – потомок знаменитых российских родов, в числе которых графы Орлов, Панин, Пален, Веневитинов. Вы – непревзойдённый знаток русской истории: ваши книги о Екатерине II, Александре II, Николае II, Ленине, Сталине стали классикой. Как вы относитесь к возвращению Крыма в Россию?

– Екатерине II Крым преподнёс ещё граф Орлов. Но вопрос сейчас не в Крыме. Крым – это уже решённое дело. Вопрос в том, как спасти отношения между Россией и Украиной. Россия и Украина – это одна семья. В семьях ссоры должны кончаться любовью. И это просто обязано произойти в ближайшие годы.

– Каким вы видите ближайшее и отдалённое будущее Европы?

– Если вы говорите о Европейском союзе, я думаю, что Европа должна теперь сосредоточиться, как говорил Михаил Горбачёв, и подумать о своём будущем. Потому что до какой-то степени этот изумительный проект – создание Объединённой Европы – сейчас в явном тупике, сама эта идея, если так можно выразиться, «устала». Нужно построить Европу заново, по-новому организовать всю периферию.

– Вы хотели ли бы видеть Россию в составе Европейского союза?

– Я думаю, что России это ни к чему. Европа уже слишком разрослась. Это будет нежизнеспособное образование. У России в мире есть своё место, своё лицо, она большая европейская держава. Россия – страна другого масштаба. Зачем ей входить в какую-то авторитарную организацию? Лишь ради того, чтобы в Евросоюзе был свой русский комиссар, например, такой, как и от Хорватии? России это совсем не нужно. Другое дело, что необходимо организовать, так сказать, «систему кругов», или больших партнёров. И Россия должна стать таким большим партнёром, она должна заключить на сей счёт особый контракт с Евросоюзом.

– По-вашему мнению, после распада Советского Союза мир стал более прочным или более хрупким?

– Я вам скажу две вещи, на первый взгляд противоречащие друг другу. Когда Советский Союз развалился, то, казалось, мир стал открытым и оттого более прочным. Но теперь мы понимаем, что мир был прочным тогда – когда был СССР. Потому что были две сверхсилы, и каждая из этих больших мировых сил знала, как нужно обращаться с другой. То есть один прекрасно понимал другого. Сегодня ничего нельзя предвидеть, и больше нет спокойствия. Я не жалею, что холодная война осталась в прошлом. Но я хотела бы, чтобы самые главные страны научились обращаться с миром так, как они обращались с ним во время холодной войны. Конечно, 70 мирных лет в Европе дали о себе знать: все уверены, что война уже невозможна. И игры в идею холодной войны воспринимаются скорее как игры чисто интеллектуальные, что мир уже иной и возврат к прошлому невозможен. Две страшные войны, как мне кажется, сделали человечество немного умнее.

– Каждому члену Французской академии по 400-летней традиции, установленной ещё знаменитым кардиналом Ришелье, положено носить шпагу. Я слышал, что шпага была специально изготовлена и для вас лично. Если не секрет, где вы храните столь необычное для женщины оружие?

– Ну почему же необычное? Женщины носили шпаги уже в Средние века – вспомните хотя бы Жанну д’Арк. Или, например, королеву Швеции Кристину, которая, прибыв с визитом во Французскую академию, подарила нам свой портрет, на котором она изображена со шпагой, – было это в XVII веке. Кстати, во Французской академии несколько женщин, и у каждой из них есть шпага. Но вы абсолютно правы: я первая из женщин-академиков, у кого появилась шпага. Она у меня очень красивая, это правда. Её сделал парижский ювелир родом из Батуми по имени Гуджи Амашукели. Он грузин, ювелирному искусству учился в Москве на русских традициях, когда-то украшал алтарь Шартрского собора. Для изготовления «академической» шпаги Гуджи нашёл подлинный клинок XVII века, а на рукоятке изобразил Андреевский крест и святого Георгия – символы России; галльского петуха – символ Франции; музу Клио – напоминание о том, что я историк, и золотое руно, олицетворяющее Грузию. Получается, на рукоятке моей «академической» шпаги отражены и мои корни, и моя профессия. Шпага лежит у меня дома. Я её вывожу 2–3 раза в год только на публичные мероприятия во Французской академии. Представьте, я в роскошном костюме, передо мной лежит эта шпага. Но я ей не пользуюсь, а потому никто меня и не боится.

– Если позволите, несколько сугубо личных вопросов. Ваше отношение к традиционным семейным ценностям?

– Я не знаю, что вы называете «традиционными ценностями». Я люблю свою семью. Увы, мы живём в мире, где семья разваливается, – причём это происходит во всех странах. Всюду изменилось отношение к семье. И я не знаю, хорошо это или плохо. Наш мир с этой точки зрения – уже не мир XVIII, XIX и даже XX века. Я не осуждаю других. Но я считаю: когда у вас большая семья – это большое счастье. У меня и дети, и внуки. И они знают историю нашей семьи и ею дорожат. И я уже что-то сделала здесь, на этой земле.

– Откройте секрет: откуда у вас такое блестящее знание русского языка? Ведь вы родились в Париже и всю жизнь провели во Франции. А говорите без акцента и так быстро…

– Это очень мило с вашей стороны. Вы видите, что я иногда подыскиваю слова, потому что не имею возможности всё время говорить по-русски. Иногда я ловлю себя на том, что делаю неверный акцент. Я вам расскажу анекдотический случай. В советское время, когда я ездила в командировку в СССР, люди, которые меня принимали в Академии наук или в других местах, говорили: «Это что за русский язык? Это эмигранты так говорят?» И я отвечала: «Извините, это язык приличного петербургского общества». И на этом все расспросы моментально прекращались: люди, как правило, были немножко испуганы. А теперь, когда я приезжаю в Россию, даже полицейский в аэропорту мне говорит: «Очень приятно слышать ваш русский язык». Русскому языку я научилась дома. Моя семья жила в Петербурге, как всё аристократическое русское общество. Я думаю по-русски, работаю на русском.

Аргументы недели