Александр Аллахвердян

Об авторе: Александр Георгиевич Аллахвердян – руководитель Центра истории организации науки и науковедения Института истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова РАН. Статья подготовлена на базе ряда публикаций 2018 и 2019 годов в рамках проекта РФФИ (17–03–00885). 

Семь лет назад, 18 сентября 2013 года, Госдумой в третьем, окончательном чтении был принят правительственный законопроект «О Российской академии наук, реорганизации государственных академий наук и внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации». 27 сентября 2013 года президент РФ Владимир Путин подписал закон о реформе РАН.

Длительная полемика между российской властью в лице Министерства образования и науки и руководством РАН до летних месяцев 2013 года носила периодически вспыхивающий и затухающий характер, но законодательная инициатива правительства оказалась весьма неожиданной, подобно «скрытно войсковой» спецоперации. 28 июня 2013 года на рассмотрение Госдумы РФ был внесен законопроект о реформе РАН за подписью председателя правительства Дмитрия Медведева, назначившего своего заместителя по социальной политике и науке Ольгу Голодец официальным представителем правительства при рассмотрении данного законопроекта.

Инициатива правительства оказалась неожиданной не только для руководства РАН и широкой научной общественности, но даже для депутатов Госдумы. Отсюда тот неподдельный шок, а затем и последовавшая небывало интенсивная острота дискуссий во всех «мыслящих» слоях общества. Если в начале 1992 года шоковую терапию испытало все российское население, то теперь эта «удача» выпала на долю академического сообщества.

Трехмесячные дебаты, завершившиеся осенью 2013 года принятием Федеральным собранием РФ закона о государственных академиях, уже стали достоянием современной истории отечественной науки. Однако думается, это не последняя страница в сложной, почти 300-летней истории взаимоотношений власти и академического сообщества в России. Поскольку в дальнейшем не исключены новые коллизии в их взаимоотношениях, важно проанализировать недавние действия правительства по дезинформации депутатского корпуса Госдумы путем использования недостоверных статистических данных и аргументов в защиту законопроекта о реформе РАН, а также извлечь из них уроки.

Удар в ЛОП

При рассмотрении законопроекта о реформе РАН в Госдуме его изложение взяла на себя Ольга Голодец. Выбранная ею логика защиты законопроекта состояла из двух частей: обосновывающей и содержательной. Главные тезисы обосновывающей части состояли в попытке доказательства и убеждения депутатов Госдумы в неэффективности использования имущественных и кадровых ресурсов РАН.Оставляя в стороне вопросы имущественного характера, находящиеся в компетенции специалистов по экономике и финансам, мы сосредоточимся на профессионально близких нам статистических и социологических вопросах использования кадровых ресурсов РАН. При обосновании своих тезисов Голодец, по ее словам, опиралась на данные официальной статистики. Хотя она прямо не указала конкретный источник этой статистики, комментируя ее выступление, будем использовать преимущественно материалы официального статистического сборника «Индикаторы науки», выходящего под тройственным грифом Министерства образования и науки России, Федеральной службы государственной статистики, Высшей школы экономики и статсборника «Академический сектор наук России в преддверии реформ», изданного Институтом проблем развития науки РАН.

Более авторитетных источников статистической информации в России нет. Еще один источник информации – стенограмма выступления Ольги Голодец на заседании Госдумы.

Итак, первый тезис Ольги Голодец: «На сегодняшний день среди 95 тыс. занятых в Российской академии наук научных работников, тех, кто занимается наукой, всего 45 тыс.».

Члены Госдумы, из которых не все были посвящены в статистические тонкости, могли бы понять это так: в штате РАН 95 тыс. научных работников (по официальной статистической терминологии – исследователей), а работали из них всего лишь 45 тыс. Остальные же, судя по тональности выступления, видимо, не были заняты наукой, а просто числились. В реальности же, согласно упомянутому статсборнику «Индикаторы науки», «тех, кто занимается наукой» было не 45 тыс., а 54 тыс. исследователей.

И все-таки вопрос: откуда же взялась цифра в 95 тыс. научных работников в докладе Голодец? Такая цифра действительно существует, но она включает не только 54 тыс. исследователей, но и крайне необходимый вспомогательный лабораторно-обслуживающий персонал (ЛОП). Их как раз насчитывалось на тот момент 41 тыс. работников. Условно назовем их лаборантами. Для справки: в ЛОП входят три категории работников: 1) техники – работники, участвующие в исследованиях и выполняющие технические функции (эксплуатацию и обслуживание научных приборов, вычислительной техники, подготовку материалов, чертежей, проведение экспериментов, анализов и т.п.); 2) вспомогательный персонал – работники, выполняющие вспомогательные функции, связанные с проведением исследований (сотрудники патентных, научно-информационных, библиотечных, планово-экономических подразделений; рабочие, осуществляющие монтаж, наладку, обслуживание и ремонт научного оборудования и т.п.); 3) прочий персонал – включает работников по хозяйственному обслуживанию, работников бухгалтерии, кадровой службы, канцелярии и т.п.

Иначе говоря, на каждого исследователя приходилось в среднем менее одного лаборанта (помощника). Без них работа корпуса исследователей – особенно в области естественно-технических наук – весьма затруднена, а иногда и вовсе невозможна. Если успех в работе гуманитариев (философов, историков, филологов и др.) и математиков в сравнительно меньшей степени зависит от ЛОП, то ученые-естественники (физики, биологи, химики и др.) без ЛОП проводить какие-либо экспериментальные исследования просто не смогут.

В естественных, технических, медицинских и аграрных областях знания – а это суммарно 86% численности всех академических исследователей – успех работы исследователей обусловлен обслуживающим персоналом. (Оставшиеся 14% исследователей РАН работают в социальных и гуманитарных науках.) Таким образом, «подтекстовый» упрек О.Ю. Голодец в недостаточно эффективном использовании кадровых ресурсов РАН основан на ложно трактуемой официальной статистике научных кадров.

Кто отрезал молодежь

Второй тезис О.Ю. Голодец: «Сегодня наша молодежь отрезана от системы Академии наук: среди сотрудников, занимающихся научными исследованиями, больше половины исследователей находится в пенсионном возрасте и старше».

Прежде чем непосредственно говорить о пенсионном возрасте исследователей РАН, попробуем прояснить, в каком смысле следует понимать – «наша молодежь отрезана от системы Академии наук». У слушателей доклада – депутатов Госудумы могло сложиться представление, что между молодежью и системой Академии наук существует какой-то административно-управленческий барьер, препятствующий их нормальным научным контактам.

Вкратце напомним об организационной структуре РАН накануне обсуждения в Госдуме. РАН – это была сеть научных организаций (481), занятых исследованиями во всех областях науки, в которых, как уже отмечалось, работало 54 тыс. исследователей (или 14 % всех исследователей России), включая 870 членов Академии наук и 10 126 докторов наук.

Старшее поколение исследователей (члены академии, доктора и кандидаты наук) и научная молодежь (новобранцы РАН, аспиранты, студенты-исследователи) заняты наукой не обособленно друг от друга, они всегда проводили совместные исследования, совместно генерировали научные проекты и добивались грантов в отечественных и зарубежных научных фондах. Затем по результатам исследований также писали совместные научные отчеты. Иначе говоря, весь цикл научной работы проходил в тесном взаимодействии «старших» и «младших» научных работников, несмотря на их научные звания и регалии.

Таким образом, практически обеспечивалась преемственность научных поколений, передачи научного опыта. Поэтому декларативное утверждение, что молодежь «отрезана от системы Академии наук», совершенно ни на чем не основано.

Теперь о критике руководства РАН, в которой, по мнению О.Ю. Голодец, «больше половины исследователей находится в пенсионном возрасте и старше».

Во-первых, согласно официальной статистике, не половина, а одна треть (34%) исследователей РАН была в возрасте 60 лет и старше. Во-вторых – и это главное! – такая статистически негативная возрастная ситуация имела место не только в академической, но также, хотя и в меньшей степени, в вузовской (23%) и отраслевой (24%) науке.

Иначе говоря, феномен старения корпуса научных кадров – это общая негативная тенденция развития всей российской науки, а не только академической. Она становится особенно заметной, если сравнить с тенденцией развития советской России до распада СССР. Так, в 1987 году доля научных работников пенсионного возраста составляла всего 5% от общей численности научных работников РСФСР. Что касается постсоветской РАН, то доля исследователей пенсионного возраста в ней могла бы быть существенно ниже, если бы высококвалифицированные специалисты, желающие уйти на заслуженный отдых, могли бы получать так называемую научную пенсию (70% от размера заработка научного работника на последнем месте работы). Такую пенсию получали научные работники в СССР, но она была «утеряна» в постсоветский период.

Что касается исследователей РАН молодого возраста (до 29 лет), то в отличие от начала 1990-х годов их доля активно росла и к 2012 году достигла 14,2% от общей численности академических исследователей. Для сравнения: в 1998 году эта доля составляла всего 8,9%. Если же данный показатель сравнивать с аналогичным показателем советской науки в 1987 году (12%), то первый оказался даже выше.

Другое дело, что академическая молодежь в СССР гораздо реже, чем сегодня, уходила из академии в другие сферы и чаще строила свою профессиональную карьеру именно в Академии наук СССР. Наука в Советском Союзе была действительно приоритетной сферой работы, творческой самореализации и сравнительно высокого заработка.

Рецепт их возвращения

Третий тезис О.Ю. Голодец: «Сегодня, по данным нашей официальной статистики, ежегодно около 2 тыс. молодых ученых покидают Российскую Федерацию для того, чтобы вести исследования в зарубежных институтах».

Как видно из текста, речь идет о молодых исследователях не только академического, но также вузовского и отраслевого (по новой терминологии – предпринимательского) секторов науки.

Нет ничего крамольного в том, что в постсоветский период у российской молодежи появилась наконец возможность мигрировать за рубеж на временную научную работу. Этот мировой тренд работает уже многие десятилетия. Так поступает молодежь и других стран мира, активно пополняя свои знания и обмениваясь творческим опытом с учеными других стран. Более того, такая академическая мобильность поощряется правительствами западных стран. Но у российской научной молодежи мотивация зарубежной миграции особенная, она носит нередко вынужденный характер.

Речь идет о научных командировках исследователей прежде всего в областях физических, биологических и химических наук. Ученые, работающие в этих областях науки, как уже отмечалось, крайне нуждаются в новейшей высокоточной научной аппаратуре для проведения качественных экспериментов. «Многие молодые ученые, – отмечал нобелевский лауреат академик Жорес Алферов, – уезжают сегодня за рубеж не только из-за маленьких зарплат, но и прежде всего потому, что не могут заниматься экспериментальной наукой на оборудовании 20–30-летней давности».

В том, что ученые не только молодого, но и более старшего возраста порой вынуждены проводить некоторые экспериментальные исследования за рубежом, было виновато не руководство РАН, а состояние материально-технической базы академических организаций, на поддержание которой государство выделяет мизерное финансирование, несопоставимое с подобными затратами в ведущих странах мира. Дефицит современной научной аппаратуры – это ахиллесова пята не только российской науки. Трудности с такого рода аппаратурой нередко испытывала – при всех других достоинствах – и советская наука.

Власть и ранее, как правило, недооценивала значимость высококлассной научной аппаратуры для большей эффективности научных исследований. К примеру, в рамках так называемого пилотного проекта, проведенного в РАН в 2006–2008 годах, непременным условием повышения правительством зарплаты научным сотрудникам академических НИИ, как это ни парадоксально, было замораживание роста расходов на научно-лабораторную аппаратуру. О проблемах инфраструктуры научных исследований, будучи президентом, с сожалением говорил и Дмитрий Медведев: «Здесь у нас пока большой провал. Как только речь идет об исследованиях, сразу возникают проблемы, потому что наша лабораторная научная база, к сожалению, довольно серьезно устарела. Мы ее за последние годы не развивали, а если развивали, то только в крупнейших научных центрах, таких как Московский университет, Санкт-Петербургский университет». Об Академии наук вообще не шла речь.

Четвертый тезис О.Ю. Голодец: «Андрей Константинович Гейм, нобелевский лауреат, воспитанник Физтеха. И сегодня горько и обидно, что этот человек категорически не хочет работать в системе академии в наших исследовательских институтах. Действительно, Академия наук должна создать условия для развития науки, для реализации потенциала тех людей, которые хотят проявить себя на научном поприще».

Но давайте сначала вспомним о причинах отъезда за рубеж Андрея Гейма, покинувшего страну еще в 1990 году. Ученый сам рассказывал в 2008 году, еще до получения Нобелевский премии (2010), почему он уехал из СССР: «На физтехе первые пять лет дают базовое образование, а потом направляют в академические институты, включают в обычную институтскую деятельность. Образование мы получили очень хорошее, просто блестящее, а вот экспериментальная база науки представляла собой печальное зрелище… Я работал в одном из лучших академических институтов – Институте твердого тела РАН. В 90-м году получил стипендию Английского королевского общества и с тех пор в Россию возвращаюсь только на каникулы. Возможности для работы там и тут – небо и земля. А работа – очень большая часть жизни».

Однако организовать высококлассную и дорогостоящую «экспериментальную базу науки» и тем самым обеспечивать «возможности для работы» – это прерогатива российской власти. Пока она не преодолеет огромную дистанцию между «небом и землей», то есть не создаст благоприятные условия для работы – как минимум стабильную и постоянно совершенствуемую экспериментальную инфраструктуру исследований, – наши ученые будут, как и прежде, уезжать и в редких случаях возвращаться.

«Рецепт» весьма запоздалого, хотя и возможного возвращения на родину лауреата Нобелевской премии Гейма лаконично сформулировал его коллега и сообладатель этой премии Константин Новоселов, который еще за несколько лет до ее присуждения говорил, что для успешной работы ему и Гейму «необходимо три-четыре квалифицированных техника, три кандидата наук, три студента, в сумме это около 350 тыс. долл. в год плюс оборудование за 5 млн долл., на поддержку которого надо ежегодно тратить около 150 тыс. долл. В переводе на рубли приглашение А. Гейма и К. Новоселова в Россию стоило бы государству разовых затрат в размере 150 млн руб. и 15 млн руб. ежегодно». Для сравнения: бюджет госкорпорации «Роснано» исчисляется десятками миллиардов рублей.

Основной вердикт

Пока правительственные чиновники не осознают свою ответственность и историческую роль в подлинном (не имитационном) развитии отечественной науки, в ней мало что изменится. В своих управленческих решениях и практических действиях в сфере науки госчиновники должны опираться на знания и опыт не «карманных», а действительно независимых экспертов, включая академических ученых. О взаимоотношениях власти и науки академик Евгений Велихов не так давно писал следующее: «Правительство не должно относиться к науке как пьяница к фонарному столбу, используя его как поддержку, а не как источник света. А то ведь чиновники у нас сами все знают, а от экспертов ждут только солидного обоснования правильности своих действий»

Науковедческий анализ показывает, что в тезисах О.Ю. Голодец была представлена искаженная картина кадрового потенциала РАН как аргумента в защиту задуманной властью реформы РАН. Подведем итог.

Из 95 тыс. работников в системе РАН научной деятельностью были заняты не 45 тыс., как утверждала О.Ю. Голодец, а 54 тыс. исследователей. Оставшиеся 41 тыс. работников – это не балласт академического сообщества, не избыточная трата бюджетных средств, а крайне необходимый лабораторно-обслуживающий персонал, без которого полноценная исследовательская деятельность РАН невозможна. По аналогии это равносильно тому, как если бы врачи в свое рабочее время одновременно выполняли и функции медсестер. Эта проблема имела место и в советской науке, а в современной российской она еще более усугубилась.

Постсоветский феномен старения научных кадров стал острой проблемой не только академической, но также вузовской и отраслевой науки, поэтому и решаться она должна на общегосударственном уровне. Одно из возможных мероприятий – разработка и введение, а точнее, возвращение в правовое поле российской науки понятия специальной научной пенсии (70% заработка исследователя на последнем месте работы), ориентированной на «остепененных» исследователей старше 60 лет, продолжающих работать в научных организациях. Если хотя бы 10% «остепененных» исследователей пенсионного возраста по собственной инициативе воспользуются специальной научной пенсией и покинут «бюджетный штат» научных организаций, то высвободятся тысячи вакансий для набора исследователей молодого и среднего возраста.

Ежегодная миграция тысяч молодых (и не только) исследователей в зарубежные научные лаборатории – мера вынужденная в российской науке и высшей школе. Как мы пытались аргументировать выше, это было не виной «безразличного» к судьбам молодежи академического руководства, а следствием отсутствия высококлассной и соответственно дорогостоящей научной аппаратуры в академических организациях, прежде всего естественно-научного и технического профиля. На наш взгляд, масштабы временной миграции молодых ученых за рубеж и потенциал их трансформации в эмиграцию может значимо возрасти, если государственный подход к вопросам материально-технического обеспечения научных исследований не будет кардинально изменен.

Дело не в том, что в возвращении А.К. Гейма и других ученых российской научной диаспоры не было заинтересовано руководство РАН или как-то препятствовало этому. Одна из главных причин состояла в том, что ввиду недостаточного финансирования российской науки большинство академических НИИ не имело возможности приобретать зарубежную высококачественную и дорогостоящую аппаратуру. Это проблема не уровня НИИ и не руководства РАН, а общегосударственная.

В заключение хотелось бы сказать словами самой Ольги Юрьевны Голодец: «Горько и обидно сознавать», что реформа академической науки начиналась с аргументов власти, основанных на ложной трактовке кадровой статистики РАН. Ее доклад, направленный по изначальному сценарию на доказательство неэффективности кадрового корпуса РАН, привел к ошибочной аргументации в защиту законопроекта и тем самым ввел депутатский корпус в заблуждение относительно необходимости радикального варианта реформы РАН.

Конечно, вердикт Госдумы по академическому законопроекту был принят далеко не только на основании оценки кадрового состава РАН. Он принимался в контексте многих социальных, научных, экономических и других факторов. Однако неадекватные выводы, содержащиеся в докладе и внесшие «весомый вклад» в депутатское решение, и поныне болезненно ощущаются как академическим сообществом, так и российской наукой в целом.

И это, на мой взгляд, вполне закономерный результат. Проще говоря, каким макаром начинался процесс реформирования РАН, таким же он и продолжился в последующие семь лет.