http://93.174.130.82/news/shownews.aspx?id=6eb943f7-b10e-4bfd-a140-49b019352278&print=1
© 2024 Российская академия наук

"Осетровые на Азове мы потеряли"

03.03.2014


"Чаепития в Академии" — постоянная рубрика Pravda.ru. В этот раз писатель Владимир Губарев побеседовал с академиком РАН, известным российским океанологом Геннадием Матишовым. Объект изучения академика Геннадия Матишова — арктические и южные моря. Ученый уверен, что Россия должна постоянно наращивать свое участие в исследованиях Мирового океана.
История знает немало случаев, когда один человек своей страстью, убежденностью и уверенностью в своей правде изменяет ход развития событий, заставляет людей поверить в его идеи и последовать за ним. Таких энтузиастов называют первопроходцами. Академик Геннадий Григорьевич Матишов — один из них.
Утром его легче всего застать на улице, носящей имя Чехова, в небольшом особняке, где табличка гласит, что здесь находится президиум Южного научного центра РАН. Полуразрушенный дом был передан для Центра десять лет назад местными властями, а теперь, наверное, они с некоторой завистью видят, как он превратился в один из самых уютных домов в городе. Здесь располагаются не только лаборатории с уникальным оборудованием и конференц-залом, но и оригинальный дворик, приспособленный для общения и кофе-брейков, которые так любят ученые во время перерывов в заседаниях.
Этот дом на улице Чехова стал символом надежды на будущее юга России.
Что может объединять многочисленные народы, живущие между Каспийским и Черным морями?
Прошлое?
Отчасти…
Религия?
Нет, здесь представители разных религий…
Культура?
Она разная…
Чем больше вопросов, тем меньше ответов, удовлетворяющих всех…
И лишь одно бесспорно: у всех народов есть общий язык — язык науки, и он объединяет представителей разных районов Северного Кавказа и юга России. Они собрались в Ростове-на-Дону, чтобы отметить 10 лет со дня создания Южного научного центра РАН. Из Москвы прилетели почетные гости — два вице-президента Академии, и уже сам этот факт сказал о том, сколь большую роль здешнему Центру придают в столице.
Председатель ЮНЦ РАН академик Матишов не преминул отметить это в нашей беседе:
— Приглашение было принято с удовольствием, сам президент Академии намеревался вновь побывать у нас, и лишь срочные дела в Москве не позволили ему это сделать.
Я поинтересовался у Геннадия Григорьевича:
— Десять лет прошло, многое случалось, но сегодня хочется вспоминать только о хорошем. Что особенно близко лежит к сердцу?
— Мне как донскому казаку приятно, что нам удалось решить ту задачу, которая для других до нас была непосильна. Ректор университета Юрий Жданов, секретари обкомов много раз писали в ЦК партии, говорили, что нужно создавать Южный научный центр Академии наук. Разговоров было много, но дело стояло, ничего не получалось.
— Вокруг было много научных центров — академии наук республик, Харьковские институты, да и в Крыму уникальные лаборатории…
— И эти аргументы мне известны… Да и другие причины были — перечислять их не буду… Теперь же ясно, что нам удалось все преодолеть. И если, возможно, о мощном научном центре говорить рано, но академический плацдарм на юге России создан — и это очевидно! Было очень тяжело, так как надо учитывать, что Ростов — это "купеческий" город. Здесь свой менталитет. Здесь большие вузы, и наука была как бы при них. Но общей культуры академических исследований не было. Традиций не существовало. И мне кажется, что нам удалось сдвинуть все с мертвой точки. Удалось доказать и показать, что даже в условиях низкого финансирования, определенного невнимания к Академии наук, которое сейчас проявляется отчетливо, можно при желании, при наличии команды энтузиастов кое-что сделать.
Причем удалось развить не только привычные для региона естественные направления исследований, но и технические тоже. Этим я горжусь, потому что лично я связан с военно-морским и гражданским флотом, и работа по обороне страны престижна. Сейчас мы занимаемся закрылками боевого вертолета, делаем их более надежными и менее уязвимыми. Эта работа — честь для всего нашего Центра. В ней задействованы наши молодые ученые и опытные профессора. Я не специалист в этой области, но знаю, что они востребованы, и мы всячески помогаем им… Или создание люминофоров. 18 часов они светят. Их можно использовать и в подводных лодках, и в космических аппаратах… Достижения есть, и, конечно же, хотелось бы, чтобы их больше. Но мы не стоим на месте — развиваемся, и это, пожалуй, наивысшее достижение.
— А неожиданности?
— Если бы не Олимпиада в Сочи, то мы не обратили бы особого внимания на то, что у нас могут быть 5-балльные землетрясения. В 2012 году там было шесть землетрясений в подряд! Раньше нее обращали внимания на них, а тут все всполошились — надо же соответствовать международным стандартам! Наш Центр поставил сейсмические станции, они фиксируют предвестники землетрясений. Работы у нас начались восемь лет назад, и тогда приходилось доказывать, что они нужны. Кстати, тогда об Олимпиаде и речи не шло. Выяснилось, что даже в Сальских степях случаются землетрясения, хотя гор там нет. К счастью, работы по этому направлению у нас велись, и, когда потребовалось, ученые оказались во всеоружии.
— А морская тематика?
— Она развивается довольно широким фронтом. Нам удалось проследить процессы, характерные как для северных морей, так и южных…
— Вас называют "хозяином всех морей". Имеются в виду Азовское, Черное и, конечно же, Баренцово моря… Кстати, давно хотел спросить: а что у них общего?
— Крамольную мысль выскажу, но она точна: все выдающиеся ученые, занимающиеся океанами, начинали с Азовского моря. Здесь проводились первые экспедиции, создавались методики исследований. Тут мелко, тепло и удобно отрабатывать технологии. Когда попадаешь в Баренцево море — самое богатое по рыбным запасам в Европейской части страны, то там учиться уже некогда, надо работать. У той же Земли Франца-Иосифа кто тебя будет учить?! А на Азовском — пожалуйста. Потому-то у нас много студентов и аспирантов. Они получают первые навыки морской практики.
В Советском Союзе было так: поступил я, к примеру, в Полярный институт. Меня, студента, направляют в рейс. Директора не волнует, справлюсь я или нет. Ему необходимо, чтобы я умел делать все — мерить, шкерить, изучать, квотировать дно, измерять температуру и так далее. Я научился всему этому здесь, на Азове. Здесь еще до войны ставились любопытные эксперименты. А потому, когда вышли в Мировой океан, то не оказались беспомощными. Казалось бы, занимались там ловлей рыбы, но это было не совсем так. Параллельно изучали флору, фауну, продуктивность океана. Однако вели исследования и в интересах подводного военного флота. Потому-то мы довольно быстро изучили Северную Атлантику.
— И все же: что общего у двух морей?
— Кадры. В низовьях Волги и Дона находились главные рыбные учебные заведения. В Астрахани есть технический университет, раньше был институт, который готовил рыбоводов, ихтиологов, разнообразных специалистов высшей квалификации для рыбного хозяйства. Конечно, на Севере, в океане фауна другая, особенностей своих много, но молодые быстро осваиваются — базовых знаний достаточно, чтобы работать и в Мировом океане.
— Что особенного в Азовском море?
— Было самым богатым в мире!
— Не может быть?!
— На один квадратный километр площади — бесспорно! Обидно, что постепенно это лидерство море теряло. Особенно резко рыбные запасы снизились после войны. Надо было кормить народ, а потому брали рыбу в огромном количестве. Квотирование было введено гораздо позже, когда рыбы стало гораздо меньше. Бычка, если мне память не изменяет, ловили по 60-70 тысяч тонн. А ведь он — основная кормовая база для осетра. То есть уничтожались и осетровые и их кормовая база… Рыбные запасы были подорваны, но это помогло избежать голода в стране. Ведь в то время животноводства практически не было, его нужно было воссоздавать, а коровы не один год растут… В Азовском море тогда ловили 320-340 тысяч тонн только ценной рыбы — это осетровые, лещ, судак, тарань, чехонь…
— Ох, как вкусно звучит!
— А в конце 70-х стало чувствоваться, что рыбы мало. Начали строить рыборазводные заводы, и это, конечно же, помогло восстановить запасы. В советское время все-таки следили за отраслью, не давали ей погибнуть. В данном случае плановая система была полезной.
— А сейчас?
— Заводы не работают, на ладан дышат. Поднять осетровые на Каспии и Азове, на мой взгляд, уже невозможно. Надо выпускать 300-400 миллионов малька в год, а сейчас производится в десять раз больше. Малька выпускают, а чайки его съедают. Вот такое "воспроизводство". Ну и браконьерство процветает, причем в грандиозном масштабе… Даже говорить об этом не хочется… Позор и беспредел… Все нужно менять коренным образом…
— А на Баренцевом море?
— Оно больше, потому, чтобы его обезрыбить, нужно сильно постараться. Да и не получится сразу и быстро. Генетический фонд рыб в Баренцевом море сохраняется. Нам повезло, что в 90-е годы был "провал". Плавбазы продали на металлолом, осталось больших пароходов немного, стали ловить мало. В общем, технические возможности добывающих судов резко сократились, и это благотворно сказалось на рыбных запасах. Ну, а норвежцы, в отличие от нас, правила лова соблюдают. Таким образом, рыбные ресурсы на севере как бы "заморозились" — ресурсы остались такими же, какими были при Советском Союзе.
— Как сказывается потепление в Арктике?
— Оно было в начале века. Зимой Карское море не замерзало аж до марта месяца. Но пошло похолодание. Теперь оно уже замерзает как обычно. Опять стало холодно. По-моему, иллюзия о тотальном потеплении постепенно растворяется…
— Перейдем к другой теме, более приятной. Чувство гордости — это, безусловно, характерная черта для ученого?
— Без него трудно работать. В последнее время я особо горжусь работами по нашей военной истории. Это было "нераспаханное поле".
— Почему?
— Потому что у нас с июня 42-го года и до конца августа "пробел" в истории. В июне мы в очередной раз сдали Харьков, немцы фактически захватили Воронеж, и уже 22 августа они оказались под Гудермесом, где их наконец-то удалось остановить. Бои были страшные. В излучине Дона пять армий попали в плен. Это все было еще до Сталинграда. Туда немцы пришли только в начале сентября. Ожесточенные бои шли в районе Войска Донского — представляете, насколько мне это было интересно!? Из донских казаков все-таки… Об этом времени упоминали в учебников, мол, немцы стремительно наступали, а мы бежали. Но это не так! И мы показали в наших исследованиях, что все происходило иначе. Для меня было большим открытием — а я ведь немолодой человек! — что мы остановили немцев на севере Чечни. Вместе с сотрудниками института, который там находится, мы побывали на местах боев. Погибших — десятки тысяч! Но об этом молчали…
— И опять — почему?
— Депортация была, и говорить, казалось, нецелесообразно… На самом деле, Владикавказ — это ведь город-герой! Немцы поначалу хотели через Гудермес прорваться к Баку. Тогда Сталин снял из-под Москвы три бригады морской пехоты, несколько корпусов десантников и перебросил их туда. Немцы шли к Гудермесу чуть ли не парадным строем, а тут им дали такой мощью, что они опомниться долго не могли… В общем, много интересного и малоизвестного…
— Не принято было говорить… Ведь не "Малая земля", не так ли?
— А "Персидский коридор"?
— Что вы имеете в виду?
— Во второй половине 42-го года северные конвои уже не шли, да и Япония вступила в войну, а потому поставки по ленд-лизу были затруднены. Остался единственный путь — "Персидский коридор". В Иране мы создали военно-индустриальный плацдарм. Здесь были заводы по сборке автомобилей, самолетов, бомбардировщиков. Еще в 41-м году туда были введены войска. Потом была построена железная дорога между Кизляром и Астраханью. Да и с другой стороны Волги появились рельсы. Создается такое впечатление, что Сталин предчувствовал, что мы можем отступать до Волги…
— Я слышу об этом впервые!
— Но такое впечатление создается. Решение о строительстве дорог было принято в августе-сентябре 41-го года. К осени 42-го все уже было сделано. Да, рельсы были американские, паровозы американские, но строили наши люди — в основном, калмыки. А конвои Каспийской флотилии… Почему о них так мало известно?… Когда бываешь в этих местах, то много памятников встречаешь. Но они какие-то некрасивые, невзрачные, поставленные наспех. Но их очень много, а потому убеждаешься, что здесь шли жестокие бои. Причем с отборными немецкими частями. Тут, к примеру, воевала дивизия "Викинг". Та самая дивизия, которая взяла Ростов за два дня. Потому-то и появился знаменитый приказ Сталина "Ни шагу назад!".
Остановить эти отборные немецкие части было очень трудно. Кстати, они состояли из норвежцев, бельгийцев, шведов, эстонцев, финнов. Добровольцы умели воевать, за идею свою боролись. Гитлер дал им самую совершенную технику. "Тигры" пробивали все. Дивизию "Викинг" остановили только во Владикавказе… Сталинград — это Сталинград, а Сталинград-2 — это Владикавказ. Если за Сталинградскую битву было присвоено звание Героя Советского Союза 103 ее участникам, то за битву на Кавказе — 135. Об этом хорошо знали во время войны и после нее, но затем Хрущев, Малиновский, Епишев, Гречко, Суслов, Брежнев и некоторые другие "подправили" историю, чтобы лучше себя представить во время войны. А ведь тут они выглядели не лучшим образом — бежали от врага…
Кто же вспоминать об этом хотел?! Ну и, конечно, депортация калмыков, чеченцев, ингушей… Мало известно обо всем этом. О той же "Голубой линии", где наши потери составили 840 тысяч человек, молодежь не знает. Еще в детстве я слышал, что многие наши казаки погибли здесь. Слышал, но не мог себе даже представить, какую цену пришлось заплатить за победу… Мы собрали данные, пишем книгу о боях на излучине Дона, убежден, что она позволит восполнить многие неизвестные страницы истории Великой Отечественной. Я объехал все места боев, посмотрел своими глазами — а прошлое там отчетливо видно, потому что сохранились траншеи, укрепления, блиндажи. Встречались и с участниками боев, ветеранами. То время предстало перед глазами отчетливо, детально.
— Почему вы так увлеклись историей?
— Случайно. В школу я пошел в 52-м году в Кагальнике. Половина мужчин — инвалиды, без руки, без ноги. Потом они довольно быстро отошли… Картина в музее висит на входе. Ростов в 54-м году. И там изображен каждый второй — инвалид… Многие из моих родственников погибли… Это я все слышал в детстве. Однако все разговоры о войне касались Сталинграда, обороны Москвы, Курской битвы и взятия Берлина. О Доне, о Кавказе говорилось мало. А ведь немцы шли к Персидскому заливу. С двух сторон они прорывались туда — здесь и в Северной Африке. Так что в наших местах было направление главного удара, и это я начал понимать, когда погрузился в историю.
— А почему до появления Южного научного центра РАН этим не занимались?
— Надо было смелости набраться! Да и академической науки не было здесь, мы же подходим объективно, исследуем без политического налета. Мы воссоздаем хронологию событий, день за днем… Сейчас работаем и над книгой по казачеству. Особая страница нашей истории. Это ведь были очень подготовленные к войне люди. Воспитывались так. Колоссальный боевой опыт. Служили всю жизнь. Офицеры брали с собой в походы мальчишек, чтобы те с детства привыкали к боевой жизни. Для меня это стало откровением… Казаки были богатые. Фактически это мелкие и средние помещики. Они были преданы царю абсолютно. Они последними покинули поле боя в Первую Мировую, отошли только после получения приказа из Новочеркасска, а остальная армия разбежалась сразу.
Да, они были главными противниками советской власти, бились с большевиками до конца, а потому и были приняты потом соответствующие декреты о ликвидации казачества. Теперь появилась возможность собрать соответствующие цифры, воспроизвести документы, понять, как все это происходило. Насобирали много интересного… Мы создали музей, и он пользуется популярностью, так как объективно отражает малоизвестные страницы истории нашей Родины.
— В Академии наук много казаков? А, может быть, у вас уже там "войско донское" из академиков?
— В Южном научном центре есть несколько потомственных казаков, но до академиков они еще не дослужились. Так что, пожалуй, я пока единственный…
Владимир Губарев