Как открывают новые минералы и зачем это нужно делать? Чем они отличаются друг от друга? Могут ли на Земле быть такие же минералы, как в космосе? Чем живет и дышит Кольский научный центр и каково это – возглавлять такое мощное научное учреждение и одновременно быть священником? Как сочетаются наука и вера для ученого? И почему вера не противоречит науке? Об этом рассуждает академик Сергей Владимирович Кривовичев, генеральный директор Кольского научного центра.

– Сергей Владимирович, знаю, что как человек и ученый вы выросли в Ленинграде. Вы – потомственный геолог. Ваш отец – Владимир Герасимович Кривовичев, профессор кафедры минералогии Санкт-Петербургского государственного университета, в честь которого назван минерал владкривовичевит. И в честь вашей мамы, Галины Леонидовны Старовой, доцента кафедры неорганической химии Института химии СпбГУ, тоже назван минерал – староваит. Они их открыли?

– Нет, в честь себя самого новый минерал назвать нельзя. Только кто-то другой может инициировать этот процесс, если такой ученый внес существенный вклад в данную область исследований.

– По всей видимости, они внесли существенный вклад в эту науку, раз в честь них названы минералы. Вы тоже занимались открытием и исследованием новых минералов. Нашла статью о минерале мурашкоите, который меняет представление о происхождении жизни на Земле. Открыли его ученые с кафедры кристаллохимии СПбГУ, возглавляемой на тот момент вами. Что это за минерал, чем он так замечателен?

– Это один из так называемых фосфидов, где фосфор находится в отрицательной степени окисления. Обычный фосфор, содержащийся в нашем организме, в костях, – это фосфор в степени окисления 5+ – максимальная положительная степень окисления. До открытия моих коллег в Петербурге, прежде всего Сергея Николаевича Бритвина, моего коллеги и друга, считалось, что эти минералы возможно найти только в космосе, это минералы метеоритов.

Но в очень интересном месте на Земле – в Израиле и Иордании, массиве Хартурим, в окрестностях Мертвого моря – была обнаружена целая ассоциация, как говорят специалисты, таких минералов, указывающих на то, что когда-то в этой области было совершенно уникальное состояние вещества, когда фосфор находился в виде фосфидов. Это так называемые пирометаморфические комплексы.

– Почему такое произошло?

– На самом деле до сих пор не известно, что там происходило. Есть разные гипотезы. А фосфор, как мы знаем, – одна из основ жизни, и находка этих фосфидов меняет в принципе представление о том, какую роль играл фосфор на пребиотической стадии развития жизни. Статьи на эту тему сейчас очень популярны, они хорошо цитируются, и мой коллега продолжает эти исследования уже в рамках гранта Российского научного фонда.

– Живя много лет в Санкт-Петербурге, вы состоялись там как ученый, были известны, делали научную карьеру, как вдруг пять лет назад вы становитесь руководителем Кольского научного центра РАН. Наверное, это было непростое решение? Или сразу согласились?

– Я согласился участвовать в выборах, поскольку это была выборная процедура. На самом деле я с 2010 г. работал на Кольском полуострове по совместительству, а сотрудничал с 1999 г. Вообще Кольский полуостров для российского минералога – это настоящий минералогический Клондайк. Там открыто больше всего минералов в мире, очень интересных. На кольских минералах ковалась описательная и структурная минералогия нашей страны. Это легендарные места. Меня всегда манило работать с материалом Кольского полуострова.

Поэтому, когда меня пригласили участвовать в конкурсе на должность председателя Кольского научного центра РАН, я долго не раздумывал. К тому же была перспектива объединения институтов Кольского научного центра в единый Федеральный исследовательский центр. Я на этом конкурсе победил. А задачу объединения институтов мы выполнили.

– Какие самые интересные научные результаты институтов Кольского научного центра последнего времени вы могли бы отметить?

– Вообще Кольский научный центр РАН был создан для обеспечения прежде всего промышленности Кольского полуострова, Мурманской области, а также для изучения арктических природных систем. Мне ближе всего минералогия – это открытие новых минералов на Кольском полуострове. Ежегодно мы открываем пять-шесть минералов разной степени интереса.

Мы работаем также в области кристаллохимии. В частности, недавно расшифровали структуру минерала ильмайокита – он назван так в честь маленькой речушки в Ловозерских горах. Минерал оказался уникальным, он построен на очень сложных нанокластерах. Ему нет синтетических аналогов в мире веществ, производящихся в лабораториях.

У нас есть очень интересные работы по экологии Кольского полуострова, по некоторым материалам, создающимся на основе минералов. А совсем недавно появилась еще одна весьма любопытная тема. Дело в том, что для разработки апатитовых месторождений в 1970–1980 гг. на Кольском полуострове было произведено два атомных взрыва. Причем один взрыв был в тот день, когда я родился, в том же году. И недавно в руки нашей лаборатории попал образец той техногенной породы, которая образовалась в результате этого ядерного взрыва.

– Ваш ровесник?

– Да. Уникальный материал. В Америке первый такой взрыв был произведен в Неваде. Такая порода называется «тринитит» – в честь первого взрыва. Нашу породу решили назвать «куэльпоррит». Взрыв происходил в очень красивом месте, в самом сердце Хибин. Эти работы очень любопытны.

А еще в нашем Институте проблем промышленной экологии Севера вышла очень любопытная статья в Science, посвященная классификации дождевых червей по всему миру. Вообще наши биологические и экологические исследования весьма интересны. У нас есть полярный альпийский ботанический сад-институт, открывающий новые виды растений и лишайников и на Кольском полуострове, и на Шпицбергене. Там у нас расположена база в городе Баренцбурге, который находится под российской юрисдикцией, и наши ученые там активно работают.

Если говорить о разработках в области промышленности, выдающуюся роль играет Горный институт КНЦ РАН. В нем разрабатывают технологии для горной промышленности. Сейчас возобновляется интерес к месторождениям на Кольском полуострове, которые когда-то были разведаны. Это редкоземельные элементы, литий, титан, к которым сейчас огромный интерес. У нас есть гуманитарный и экономический институты. Словом, рассказывать о нашем научном центре и его институтах можно очень долго.

– А у вас остается время заниматься наукой?

– К сожалению, только урывками. Фрагментарно. В основном приходится на это тратить отпуска. Семья этим недовольна, конечно. Но приходится.

– Расскажите, какими видами научных исследований вам удается заниматься во время отпусков?

– Это тематика по новым минералам, структурам. А лет десять назад меня заинтересовал следующий момент: захотелось немного сдвинуть этот огромный массив данных, который у нас есть, по минералам, по их кристаллическим структурам, и придумать какой-то новый способ их интерпретации. И мне удалось придумать количественную меру сложности кристаллических структур.

Она очень простая, строится на основе шенноновской энтропии. Но она, на мой взгляд, очень глубокая, связана с термодинамической энтропией, вообще с термодинамикой: это законы, согласно которым происходит образование или преобразование кристаллических веществ.

А кристаллические вещества нас окружают везде, особенно в природе, вся биосфера – это кристаллические вещества. Поваренная соль, например. Такая идея пользуется популярностью в мире. Я сейчас продолжаю эту тематику, и мне кажется, что она очень глубоко соотносится с проблемами термодинамики природных и технологических процессов.

– Читала, что вы занимались также задачей обеспечения безопасности переработки отработанного ядерного топлива. Это так?

– Сейчас уже меньше, я от этого отошел, хотя периодически делаю доклады на эту тему, думаю о каком-то обобщении. Эта тематика была связана с моим пребыванием в Америке, где я одно время жил и работал. Это касается процессов вторичного преобразования отработанного ядерного топлива и урановых месторождений – что происходит после того, как урановые руды подвергаются воздействию. С точки зрения химии, минералогии нет особой разницы – урановые руды или отработанное ядерное топливо. Минералогией урана, синтетической химией урана я занимался достаточно долго, много публикаций на эту тему. Удалось синтезировать нанотрубки на основе урана, потому что были известны такие интересные структуры, мы их назвали нанотубулены. Это был один из первых примеров наноструктур в области химии урана.

– Вы около четырех лет работали в США, и вам предлагали остаться, но вы отказались. Почему?

– В США я работал два года, потом полтора года – в Германии, полтора года – в Австрии, в Швейцарии. Мне предлагали остаться в Европе. В Штатах, наверное, остаться было еще легче, но у моей жены есть аристократические немецкие корни: в ее роду были немецкие офицеры, которые работали у русского царя. И мы переехали в Германию. Но потом вернулись.

Знаете, помимо интереса и возможностей занятий наукой, мне всегда хотелось дополнительной мотивации – чтобы работа была не зря, чтобы она помогала более широкому кругу, чем, скажем, семья. У меня не было и нет мотивации работать на немецкое государство, хотя мы продолжаем сотрудничать с коллегами из Германии, США, из других стран, но работать на чужие страны мне никогда не хотелось. Хотелось работать на свою страну. Так сложилось, и я не пожалел, что вернулся.

Это был 2005 г. Спустя несколько лет, когда ученым здесь стали хорошо платить, многие начали возвращаться. Я считаю, не повод гордиться тем, что они вернулись, когда уже стало хорошо. Я вернулся, когда еще было плохо. Но через несколько лет ситуация начала улучшаться. К тому моменту тот небольшой коллектив, который был на кафедре, молодые ребята, уже попал «в струю»: нам удалось получить первое современное оборудование, мы уже стали работать на мировом уровне. Отпала необходимость выезжать на стажировки куда-то – до этого мы накапливали материал и летели в Америку, в Германию, Австрию, Швейцарию и там пахали днем и ночью, собирая данные, чтобы дома их обрабатывать. В какой-то момент появилась возможность хорошо работать дома, а потом стали и платить лучше, появились хорошие электронные библиотеки, так что перестало быть нужно пользоваться иностранными сервисами.

– Вы не чувствуете дефицита хорошего оборудования, кадров в Кольском научном центре? Или эта проблема остается?

– Вам везде скажут, что есть проблема с кадрами, с оборудованием. Но когда три года назад Министерство науки и высшего образования РФ запустило программу грантов по оборудованию для ведущих организаций, ситуация стала гораздо лучше. Мы, федеральный исследовательский центр, стали ведущей организацией первой категории, участвуем в грантах и за последние три года совокупно получили порядка 300 млн руб. На следующий год получаем на 227 млн руб. оборудования, это очень хорошие деньги.

Честно говоря, я боялся, что в текущей ситуации, к которой мы все относимся с пониманием, эти программы на науку будут обрезаны. Но денег на оборудование дали даже больше. Мы очень благодарны тем, кто принимал это решение.

– Вы часто говорите о семье. Очевидно, что семья для вас важна не меньше науки, и это неудивительно, потому что семья у вас большая, я насчитала семеро детей. При этом вы единственный в истории руководитель научного центра, который одновременно – священник Русской православной церкви. Каким образом коррелирует ваше «геологическое» представление о формировании Земли с религиозным?

– А здесь нет никаких противоречий. Неоднократно многими людьми было сказано, что источник науки и религии один. Это Бог.

– Но ведь многие ученые – атеисты.

– Ничего подобного! Я на эту тему написал книгу «Наука верующих или вера ученых». Если мы посмотрим почти на всех великих естествоиспытателей прошлого и некоторых настоящего, это верующие люди. Я считаю, что честная наука, которая не выходит в плоскость метафизики, не противоречит христианству. Думаю, что представители других авраамических религий скажут то же самое.

– Можно веровать, но почему у вас возникла потребность принять священнический сан? Зачем это вдруг стало нужно?

– Интересный вопрос к руководителю научного центра. Почему человек выбрал тот или иной род деятельности? У него есть некоторый внутренний зов к этому. У меня такой зов был. В Евангелии Христос говорит ученикам: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал». Поэтому то, что касается священничества, выходит из плоскости простого призвания, профессии. И то, что это так случилось, означает, что так было надо.

– Читала ваше высказывание: «Верующий ученый полнее воспринимает мир». Почему?

– На мой взгляд, разумность и познаваемость мира самым лучшим образом объясняются тем, что у истоков его существования и бытия стоит Абсолютный Разум, полнота всякого знания. Это объясняет разумное устройство Вселенной. Более того, мы созданы по Его образу и подобию, что объясняет нашу возможность адекватно познавать мир.

– Вы кандидат богословия. Выходит, вам недостаточно быть просто иереем, а нужно было расширить горизонты познания в теологической области. Зачем?

– Знаете, я просто ощущал некоторую обязанность, что ли, выразить свое мировоззрение. Я на эту тему написал книгу порядка 470 страниц «Православие и естественные науки» (опубликована в 2022 г.). Мне хотелось раскрыть свое кредо. А то, что диссертацию защитил, – мне просто пришлось. Я преподаю в Санкт-Петербургской духовной академии именно этот курс, про который сейчас сказал. И меня попросили, чтобы преподаватель был с богословской степенью, вот и пришлось защитить диссертацию. Кроме того, полагается, чтобы у каждого священника была бумажка о богословском образовании, и самым легким способом ее получить была для меня защита диссертации.

– Мы с вами говорили о минерале, прояснившем вопросы происхождения жизни на Земле. Я все-таки не могу понять: жизнь – чьих рук дело? Это эволюция на Земле так устроила, или это прилетело с метеоритами, или это высшее существо организовало так, чтобы и эти минералы образовались, и мы с вами сейчас разговаривали?

– Здесь надо различать два вопроса. Вопрос происхождения жизни и вопрос эволюции – это совершенно разные вещи. Если вы откроете «Происхождение видов» Чарлза Дарвина, там написано: какая удивительная картина, когда Творец вложил в первоначальные живые существа жизнь, сотворил их и как они дальше развивались. Это пишет Чарлз Дарвин, который в разные времена был то агностиком, то полуверующим. У него не было последовательных религиозных воззрений, он нигде свое кредо не изложил.

Знаете, есть такая формула: наука изучает, как сотворен мир, как он устроен, а религия дает ответы на вопрос, почему он устроен именно так.

– Вы знаете ответ на этот вопрос – почему?

– Для существования в нем человека. В науке существует антропный принцип, который сейчас соединяется с учением о бесконечном множестве миров. Это не многомировая интерпретация квантовой механики, а как раз космология – учение о ложном вакууме, из которого, как пузыри, вырастают бесчисленное множество миров. И вот мы живем в таком мире, где эти фундаментальные константы сошлись нужным образом и стало возможно существование наблюдателя – человека.

Если не принять эту точку зрения и отнестись к сотворению мира как к чему-то случайному, стохастическому, получится, что мир устроен слишком невероятно, чтобы возникнуть самому по себе. Если мир один, то единственная интерпретация такой невероятности, совпадения всех констант, показателей – это то, что он был устроен специально для человека. Значит, есть некая целесообразность в устройстве мира. А целесообразность предполагает Целеполагателя.

– Разве теория эволюции всему этому не противоречит?

– Совсем нет. Кроме того, биологи сами говорят, что нет единой теории эволюции, которая была бы канонической. Многие замечательные ученые придерживаются таких же взглядов.

– А то, что ученый, академик – верующий человек, это не признание того, что наука бессильна ответить на ряд вопросов, которые перед нами ставит жизнь?

– Несомненно. Я думаю, что вопрос о смыслах – смысл существования Вселенной, смысл жизни человеческой, смысл смерти человеческой – безответен. На эти вопросы человек не может дать ответа. И никогда не сможет. Если не обратится «по адресу».

– Скажите, а трудно вам, столичному жителю, в городе Апатиты, да еще с такой большой семьей?

– Нет. Апатиты – действительно небольшой город. Не сказал бы, что он очень богатый по сравнению с Москвой или Петербургом, но он и не бедный. Средняя заработная плата в Мурманской области приближается к московской. Здесь находятся горнопромышленные, горнодобывающие предприятия, и люди здесь не бедные. Мои старшие дети живут и учатся в Петербурге, с нами сейчас только младшая. Здесь мне две минуты от дома до работы. Все институты у нас расположены в Академгородке, это такой зеленый парк, где стоят двухэтажные домики-лаборатории. В принципе, везде можно попасть пешком за десять минут. Пробок нет. Несколько минут – и ты уже за городом. Я сейчас купил участок на берегу озера с видом на Хибины, очень недорого, буду там строить дом. Конечно, когда человек любит суету, чтобы все вокруг него все кипело, наверное, Москва и Петербург лучше. А для спокойной научной работы и жизни хороши маленькие городки.

– И для общения с Богом?

– Абсолютно верно. Немного умиряется внутреннее состояние души. Вообще, мы сейчас окружаем себя рукотворным миром, технологическим. Но он не несет в себе души. А изначально человек жил на природе, где каждое дерево живет своей собственной жизнью. И находиться ближе к природе – это уже отдохновение. Но каждый живет так, как ему надо.

– Вам никогда не пришлось пожалеть о том, что так резко изменили жизнь, переехав в Апатиты из культурной столицы?

– Нет. Ни капли не жалею. На стороне Апатитов будет больше плюсов, чем минусов, а родной Петербург я уже воспринимаю по-другому. Когда приезжаешь, то иначе смотришь на город, иначе его видишь и ценишь. Но и его я тоже люблю.

Источник: «Научная Россия».
Фото предоставлены С. В. Кривовичевым.
Беседовала Наталия Лескова.