http://93.174.130.82/news/shownews.aspx?id=0e6d47ee-242d-48ce-9bcc-32452c16481a&print=1© 2024 Российская академия наук
Президент Владимир Путин собрал в среду 19 февраля в своей резиденции в Ново-Огареве ключевых представителей экономического крыла властной вертикали: руководителей Минэкономразвития и Минфина Алексея Улюкаева и Антона Силуанова, председателя Банка России Эльвиру Набиуллину, помощника президента Андрея Белоусова — с тем, чтобы заслушать позицию академического сообщества относительно мер по стимулированию экономического роста. Возглавлял делегацию ученых глава РАН Владимир Фортов, тон дискуссии задавали авторы доклада «Россия на пути к современной динамичной и эффективной экономике» академики Александр Некипелов, Виктор Ивантер и Сергей Глазьев.Доклад был подготовлен для президента еще в июле прошлого года, он суммирует позицию академии по поводу ситуации в экономике и мер по ускорению роста и качественно отличается от доминирующего в общественном сознании и реальной политике курса, ведущими идеологами которого выступают ректор Российской академии народного хозяйства и государственной службы Владимир Мау и ректор ВШЭ Ярослав Кузьминов.Своего рода «новым заветом» мейнстрима экономической мысли стала подготовленная два года назад объемная «Стратегия-2020», которая, впрочем, не оказалась заметно востребованной руководством страны. Наоборот, в последние годы интерес президента к альтернативным точкам зрения на экономическую политику и приоритеты развития России стал все более акцентированным.Обмен мнениями в Ново-Огареве продолжался более трех часов; президент, по отзывам участников, проявил себя весьма подкованным, крайне заинтересованным и критичным слушателем и собеседником, сами же дискуссанты, увы, не сильно продвинулись в сторону консенсуса.Брожение умовПредыдущий виток экономических дискуссий, спровоцированный первым эпизодом чувствительного торможения посткризисного экономического роста на рубеже 2012–2013 годов, был весьма драматическим. Кульминацией его стало совещание экономического блока правительства и ЦБ в Сочи в прошлом апреле, где тогдашний глава МЭР Андрей Белоусов заявил, что корни замедления роста лежат не вне, а внутри страны и связаны не с каким-то абстрактным «несовершенством институтов», а с вполне конкретными факторами — сверхжесткой бюджетной политикой, хронически высокими процентными ставками и переукреплением рубля. Результатом совещания стало поручение президента подготовить конкретные предложения по мерам ускорения экономического роста. Однако они так и не были сформулированы либо, как в случае с идеей Белоусова ввести индикативные ставки ЦБ по кредитам корпоративным заемщикам, не получили поддержки.Не дождавшись конкретных предложений, президент решил действовать самостоятельно. В июне Путин в Бюджетном послании впервые в явном виде сформулировал ускорение экономического роста как сверхзадачу бюджетной политики. А спустя несколько дней в программной речи на Санкт-Петербургском экономическом форуме выдвинул ряд конкретных макроэкономических инициатив проактивного толка: до половины Фонда национального благосостояния (ФНБ) будет использовано на финансирование приоритетных инфраструктурных проектов, а тарифы на услуги естественных монополий будут заморожены. Хотя за прошедшие восемь месяцев окончательной ясности вокруг состава поддерживаемых проектов и механизма инвестирования в них средств ФНБ так и не наступило, а тарифы заморозили только для промышленности и всего лишь на один год, вектор решений был направлен в сторону смены парадигмы роста. Внимание же президента в следующие месяцы, похоже, целиком переключилось на плотный ручной контроль за ходом подготовки к сочинской Олимпиаде. Президент крайне встревожен сваливанием экономики в депрессию. Однако конкретной программы мер по ускорению роста не способны предложить ни правительство, ни экспертное сообществоФото: РИА НовостиТем временем сваливание российского хозяйства в стагнацию продолжилось. Экономические итоги 2013 года оказались хуже ожиданий: прирост ВВП составил жалкие 1,3%. Затяжной конъюнктурный кризис охватил целый ряд добывающих и первопередельных отраслей (уголь, черная и цветная металлургия), наметилась заминка в автопроме (новый президент АвтоВАЗа Бо Андерсон выставляет за ворота 10% рабочих автогиганта, 7,5 тыс. человек). Банковский сектор дезориентирован затеянной новым главой ЦБ чисткой с непрозрачными мотивами выбора жертв. Широкая публика встревожена январской мини-девальвацией, которая возобновилась на минувшей неделе, и чувствительным торможением роста доходов.В ноябре МЭР направляет в правительство скорректированную версию долгосрочного прогноза развития страны до 2030 года, постепенно склоняясь к тому, что наиболее вероятным в спектре траекторий будет худший, консервативный, вариант прогноза со среднегодовыми темпами роста ВВП 2,5%, существенно отстающий от прогнозной динамики мировой экономики. В публичном поле это решение было почти не замечено, но ряд авторитетных экономистов указали, что это: а) политический и б) неприемлемый для страны шаг. Подробная аргументация такой позиции была приведена в статье заместителя директора Института народнохозяйственного прогнозирования РАН Марата Узякова (см. «Эксперт» № 7 от 10 февраля 2014 года).Уже через неделю в газете «Ведомости» от 17 февраля вышла статья Владимира Мау «Ловушка восстановительного роста», в которой он попытался всесторонне обосновать неизбежность низких темпов и опасность целеполагания ускорить рост.Не надо приплетать сюда политикуСамое удивительное в этом тексте — политический контекст. Мау пишет: «Не могу не заметить в скобках, что проблемы восстановительного роста, его возможностей и ограничений были хорошо изучены экономистами 1920-х годов. А практика того времени продемонстрировала исключительную политическую уязвимость этой модели роста. Ее исчерпание оборачивается политическим кризисом с весьма болезненными последствиями и для экономистов, и для общества». Как говорили в поздние советские времена, «не шейте нам политику». Спор о причинах экономического торможения и адекватности прогнозирования низких темпов роста на среднесрочную перспективу исключительно профессионально экономический. Концепты же, которыми руководствуются Владимир Мау, Алексей Улюкаев, бывший ректор Российской экономической школы Сергей Гуриев и другие либеральные экономисты, просто не соответствуют разумной оценке текущего состояния нашего и мирового хозяйства, а также факторов, которые могут и должны ускорить рост.Недавний прогноз МЭРа, согласно которому темпы роста экономики РФ в ближайшие годы, до 15–17 лет, не превысят 2,5%, удивляет многих экономистов, вышедших из тех же самых либеральных научных школ, что и «патентованные» либералы. Суть недоумения в том, что прогнозируемые темпы роста вдвое меньше средних темпов роста российской экономики с 1999 по 2013 год, когда они составили 5,5%. Очень важно для обывательского понимания, что здесь учитывается и год кризиса с минус 8% роста. То есть с учетом волатильной внешнеэкономической конъюнктуры и крайней чувствительности нашей экономики к мировым пертурбациям все равно мы были в состоянии на протяжении 15 лет расти вдвое более высокими темпами, чем прогнозируется сейчас. Такие скачкообразные изменения среднесрочных тенденций могут формироваться только при крайне серьезных изменениях условий существования экономической системы, а их вроде нет: мировое хозяйство достаточно стабильно, нам не грозят ни революции, ни войны, у нас нет исчерпанности потенциального спроса, как это было в Японии после кризиса 1990-х. Именно поэтому экономики в среднесрочной перспективе обычно «сдуваются» и «надуваются» плавно: без существенных изменений нельзя скакнуть на вдвое большие темпы роста в перспективе пяти-семи лет, но нельзя и упасть вдвое. Владимир Мау считает бесперспективным и вредным пытаться ускорить экономический ростФото: РИА НовостиОткуда же такой пессимизм? Он держится на трех китах: исчерпание восстановительного роста, ловушка среднего дохода, дефицит институциональных условий.Начнем с восстановительного роста. На наш взгляд, довольно странно трактовать период с 1999 по 2011 год как восстановительный рост. Этот термин предполагает сохранение структуры экономики и постепенную загрузку имеющихся мощностей и, соответственно, сохранение структуры капитала. Такие периоды бывают прежде всего короткими. Таким можно считать первое пятилетие послевоенной экономики для США, СССР и прочих стран, таким можно считать период с 2009 года по настоящее время, но никак не весь цикл двенадцатилетнего роста.Во-первых, невооруженным глазом видно, что экономика 2008 года принципиально отличается по своей структуре от экономики конца 1980-х. Нет огромного машиностроения, есть существенный потребительский рынок, банковская система, торговая система, совершенно иной сельскохозяйственный комплекс, чего не было в СССР, и сырьевой комплекс тоже существенно отличается от состояния СССР: только экспорт нефти Россией был в 1,7 раза выше, чем максимальный вывоз нефти всем СССР в 1988 году.Говорить, что в этот период не происходило обновления капитала, тоже странно: на излет этого цикла как раз пришелся активный инвестиционный процесс, достаточно диверсифицированный по отраслям экономики. Во второй половине этого цикла своей силы достигли десятки новых предприятий, готовых к новой не сырьевой, а инфраструктурной волне. Такая структурная перестройка — норма для рыночной экономики.Точно так же, как волна 1999–2008 годов базировалась не столько на советских основаниях, сколько на созданных в 1990-е сырьевых компаниях как обладающих самым прямым доступом к денежной ликвидности, так и сейчас окрепшие в период инвестиционного подъема того периода (2004–2008) компании, прежде всего инфраструктурные, готовы обеспечить подъем новой волны. Так что категория «восстановительный рост», кажется, уводит нас в сторону от рассуждений, необходимых для создания программы экономического роста. Забегая вперед, скажем, что если бы так же рассуждали американцы, японцы, немцы на излете 1950-х, то общества всеобщего благоденствия они бы не построили.Второй базис слабого роста, по версии Мау, — «ловушка среднего дохода». Это конструкция совершенно другого времени. Если «восстановительный рост» — это от катастрофы (революции, войны) к норме, то «ловушка среднего дохода» родом из постколониального времени 1980-х. Имеется в виду, что поскольку на мировом рынке существует совершенная конкуренция, то страны, где есть дешевый труд, привлекательны для создания там трудоемких производств, а страны, где уже очень дорогой труд, но созданы выдающиеся условия для привлечения капитала, привлекают туда дорогой высокодоходный капитал. Страны же, где доходы уже достаточно велики, а условий для капитала нет, не привлекают ни того ни другого. И в этом состоянии якобы находится Россия. Вообще говоря, конструкция очень слабая. Даже в постколониальный период, который она и описывает, страны с дешевым трудом — развивающиеся страны — на самом деле очень энергично привлекали промышленный капитал, а развитые страны, где были отличные институциональные условия, привлекали в основном вполне определенный — спекулятивный — капитал, за что и поплатились деиндустриализацией.Но даже если не искать слабости в конструкции, сегодня она неадекватна состоянию мировой экономики. Свободного и энергичного перетока капитала больше не будет по двум причинам. Запад хочет вернуть себе индустриальную мощь, а развивающиеся страны уже не так бедны, чтобы предоставлять дешевый труд. И те и другие вступают в эру новой индустриализации, а для ее успеха как раз нужнее достаточно обеспеченный массовый обыватель. То есть это не «ловушка среднего дохода», а «преференция среднего дохода». Экономическая логика этого понятна: только достаточно маржинальный (то есть не бедный, не нищий) массовый рынок способен обеспечить достаточный объем прибыли для компаний, его обслуживающих, и, соответственно, достаточно легкую в исполнении инвестиционную деятельность. Именно поэтому в 1960-е ныне развитые страны прицельно боролись за низкую дифференциацию общества по доходам — для роста массовых и качественных индустрий нужны были не бедные и богатые, а средние обеспеченные обыватели. И нам они тоже нужны.Хватит ныть про институтыИ здесь мы подходим к третьему базису сторонников низкого роста — институциональным реформам. Это излюбленная тема наших либералов, и по сути она верная, только уж слишком общо звучит из их уст и, что самое удивительное, почти не касается собственно экономики и ее производной — предметной экономической политики. Они говорят: нам нужен беспристрастный суд, неиспользование силовых и политических преференций, защита собственности, хорошее образование и т. д. и т. п. Но все это лежит вне сферы непосредственного управления экономикой. Там, где французы вводили ограничения на экспорт капитала, американцы развивали рынок субфедеральных облигаций, японцы эксплуатировали целевое финансирование индустриальных отраслей, немцы создавали механизмы рефинансирования банковской системы, мы собираемся развивать независимый суд.Удивительно. И не только нам. Уважаемый кембриджский профессор экономики Карлота Перес, выступая на конференции «Эксперта» и реагируя на замечание скептиков о том, что у нас очень много вывозят капитала, раздраженно заметила: «Вот вы здесь ноете. А вы-то что придумали, как напрягли свой мозг, чтобы привлечь сюда капитал? Что вы предложили ему, какой подарок, чтобы он пришел к вам?» Именно в этом сегодня дефицит. Не в общих рассуждениях об институциональных условиях, а в предложении конкретных инструментов, прямо стимулирующих развитие экономики. Именно в этом отказывает себе МЭР, когда прогнозирует низкие темпы роста, — он отказывает себе в способности проводить современную, подчеркнем, рыночную, но активную экономическую политику. Андрей Клепач: «Фетишизация эффекта улучшения институтов как единственного средства ускорения роста ошибочна»Фото: РИА НовостиИ это странно, так как, кажется, именно МЭР пробил самую решительную из последних институциональных инноваций — временный мораторий на рост тарифов естественных монополий. Обратите внимание, сколько позитивных импульсов вызвала эта мера. Стали предметно обсуждаться инвестиционные планы крупных компаний естественных монополистов, возник вопрос, насколько эти планы способны сделать их более эффективными, а их продукцию более дешевой. Подтянулись в надежде предложить свои решения для роста эффективности продукции ныне естественных монополистов, а в будущем участников конкурентных рынков компании, предлагающие свои более современные решения в области энерго-, тепло- и прочего ресурсного снабжения. Для взлета этого рынка не хватает только системных финансовых новаций. И та же Перес утверждает, что это норма: финансовые новации появятся, так как этот инфраструктурный рынок уже гудит в предчувствии подъема. Кто должен вытянуть идеи этих новаций из рынка — почему бы не тот же МЭР? Тем более что эти решения уже есть: субфедеральные облигации под конкретные инфраструктурные проекты — это лишь легкая модификация обычных субфедеральных займов США.Существует проблема оттока капитала — против нее предлагается политика деофшоризации. Тоже институциональная мера. Возня с «золотыми парашютами» — мера, направленная на снижение огромной дифференциации населения страны по доходам. Кстати, повышение ставок по ЕСН, принятое осенью 2008 года, тоже мера институциональная, просто направленная не на рост, а против него.В каких зонах, как нам кажется, надо искать идеи для новых институциональных новаций?Во-первых, в налоговой политике и смежной с ней политике госзаимствований и, соответственно, бюджета. На прошлой неделе радостно сообщили, что налоговые сборы от ЕСН и НДФЛ в этом году превысили налоговые сборы от сырьевых отраслей. Это плохо, а не хорошо для роста. Налоги на труд, которые снимают с широкого круга малых и средних предприятий, являются сегодня запретительными для их хозяйственного развития, а иногда и для их хозяйственной деятельности. Компании ищут решения: уход от налогов, госсубсидии. Это затруднительный и малоэффективный процесс. Надо думать о системном снижении налогообложения экономики. Чтобы сделать этот шаг, надо перестать считать государственный долг как сумму долгов собственно государства и всех российских компаний (что у нас принято, так как государство хочет удержать все крупные активы в России и готово платить по их долгам). Такое суммирование приводит к неформальному завышению долговой нагрузки государства и, соответственно, к бюджетным ограничениям. Однако сегодня настал момент (см. выше о сборах по ЕСН), когда деятельность средних и малых компании уже сравнима, а в перспективе даже более важна для национального хозяйства, чем деятельность ограниченного пула крупных. Это ли не институциональная реформа? Вернее, две.Все знают, что во всем мире так или иначе существует централизованное фондирование банковской системы национальным ЦБ. У нас этого нет. ЦБ таргетирует что-то в нашей экономике. Начнись это фондирование — будет еще одна институциональная революция.Или способ налогообложения труда. Пока эти налоги платит предприятие, работник и, соответственно, средний класс имеет завышенные ожидания по личному доходу (так как получает он примерно на 25% меньше, чем тратит на его труд предприятие), и, таким образом, возникает избыточный отток маржи от капитала в пользу труда. И наоборот, его представления о том, сколько и зачем он отдает в виде налогов государству, весьма условны — так как он лично ничего не отдает. Переход к выплатам налогов самими физическими лицами будет мощнейшей институциональной революцией, которая автоматически притормозит рост доходов населения за счет прибыли предприятий и, скорее всего, приведет к тому, что доходы граждан станут расти за счет расходов на бюрократический аппарат, что приведет к некоторому сжиманию государства, о чем так давно мечтают либералы.В общем, если что сегодня и ограничивает экономический рост, так это дефицит конкретных решений. И правильно говорила Карлота Перес: думать надо, а не трясти. И еще очень важно не переходить в политическую плоскость: если ты ничего не можешь предложить для экономической политики, то твой отъезд в Париж — это не следствие политических репрессий, а добровольный выбор.Статус-кво губителенВстреча в Ново-Огареве была закрытой, стенограмма на сайте президента содержит лишь вступительные слова Путина и Фортова. Однако мы имеем возможность познакомить читателя с ключевыми идеями «альтернативщиков». Буквально накануне ново-огаревских посиделок состоялось заседание Президиума РАН, на котором с развернутым докладом выступил замминистра экономики Андрей Клепач, а одним из содокладчиков был Виктор Ивантер. Надо заметить, что Клепач — один из немногих макроэкономистов в правительстве, придерживающийся позиции недопустимости низких темпов роста и имеющий концептуальный взгляд на неотложные меры по ускорению роста. Недаром в своем выступлении ему неоднократно приходилось подчеркивать, что он излагает свою частную позицию, а не позицию своего ведомства.«Фактически мы сейчас находимся перед дилеммой: продолжение политики фискальной консолидации и рестрикционной денежно-кредитной политики или формирование новой модели роста, — заявил Клепач. — В настоящее время мы наблюдаем рассогласованность фискальной и денежной политики, с одной стороны, и политики роста — с другой. Первые не подчинены задаче ускорения роста».По мнению замминистра, таргетирование инфляции должно учитывать качественно новую ситуацию с резко снижающимся и, вероятно, в ближайшие годы уже отрицательным сальдо текущего счета платежного баланса. Клепач считает необходимым переход к политике многополюсного таргетирования, включая таргетирование процентных ставок и частичное таргетирование валютного курса, подчиненного задаче сбалансированного роста.Не менее критически высказался Клепач и в отношении политики Минфина: «Продолжение политики бюджетной консолидации загонит российскую экономику в рестрикционный цикл, когда снижение госрасходов влечет за собой снижение экономической активности, что, в свою очередь, приводит к сокращению доходов бюджета, новому витку сокращения госрасходов и так далее. Мы считаем, что более предпочтительна политика роста, когда мы сознательно идем на увеличение госрасходов, направленных на долгосрочное развитие, пусть ценой появления бюджетного дефицита. Эти инвестиции с двух-трехлетним лагом начинают давать отдачу в виде увеличения темпов роста и улучшения его структуры, что, в свою очередь, приведет к возникновению дополнительных бюджетных доходов и снижению дефицита. Чтобы профинансировать необходимые расходы на здравоохранение, образование, науку и транспортную инфраструктуру, дефицит федерального бюджета, по нашей оценке, должен составить от 1,5 до 2 процентов ВВП. Потребуется также модификация нынешней сверхжесткой версии “бюджетного правила”, снижение планки накопления Резервного фонда с 7 до 5 процентов ВВП». Виктор Ивантер: «Нам говорят: цена кредита представляет собой сумму банковской маржи и инфляции. Выходит, что повышение цен на капусту должно приводить к удорожанию кредита для производителя подшипников. Бред, не правда ли?»Фото: РИА Новости«Все это необходимые условия выхода на форсированный сценарий экономического развития со среднегодовыми темпами в 5,3 процента прироста ВВП на период до 2030 года, — пояснил Клепач. — Параметры форсированного сценария рассчитывались исходя из целевых задач, зафиксированных в указах президента мая 2012 года. В рамках этого сценария к концу прогнозного периода мы выходим, а местами даже превышаем стандарты ОЭСР по развитию здравоохранения, образования и научного сектора. Это будет означать существенное расширение среднего класса за счет учителей, врачей, научных работников, военнослужащих, а доля представителей среднего класса превысит 50 процентов (сейчас, по разным оценкам, она составляет 20–25 процентов)».Свое обоснование недопустимости низких темпов роста дал академик Ивантер: «Экономические итоги 2013 года — 1,3 процента прироста ВВП — абсолютно неприемлемы. К тому же надо учесть, что 40 процентов этого прироста обеспечили финансовые услуги, валовая добавленная стоимость в этом секторе выросла на 12,5 процента, отражая быстрый рост высокомаржинального потребительского кредитования. Есть версия, что низкие темпы роста позволят нам развиваться качественно — медленно, но качественно. Это абсолютно бессмысленное заявление, потому что инноваций без инвестиций не бывает, а инвестиции в стоя`щую экономику никто не будет осуществлять.Минимальный темп роста ВВП, позволяющий обеспечивать неухудшение уровня жизни населения, составляет порядка двух процентов в год. Эту дельту мы вынуждены ежегодно тратить на аварийные ремонты и преодоление последствий техногенных катастроф, что является неизбежным следствием многолетнего недоинвестирования экономики, проедания основного капитала. Теперь изношенная техносфера мстит нам за пренебрежение собой. В отличие от финансовых долгов, которые можно реструктурировать, рефинансировать или, на худой конец, просто не обслуживать, физические долги приходится отдавать с лихвой, доплачивая еще и жизнями людей».Возможности ускорения роста, по мнению Виктора Ивантера, связаны с сохраняющимся резервом загрузки производственных мощностей. По оценкам возглавляемого академиком Института народнохозяйственного прогнозирования, в обрабатывающей промышленности резерв мощностей составляет около 40%, с существенным разбросом — от 15% в черной металлургии до 44% в машиностроении. «Сдерживает наращивание использования мощностей, а значит, и рост выпуска, оборотный капитал, — поясняет Виктор Ивантер. — А он стоит на рынке безумных денег: реальные кредитные ставки для предприятий сегодня в России существенно выше не только чем в развитых странах, но и чем в значительном числе крупных развивающихся стран. Сегодня предприятия не в состоянии нормально обслуживать банковские займы со ставкой 12–15 процентов годовых в рублях и одновременно исправно платить налоги и зарплату. Высокие ставки по кредитам негативно воздействуют не только на инвестиционную, но и на производственную активность через снижение доступности финансирования текущих затрат, особенно у предприятий с длительным производственным циклом. Таким образом, смена парадигмы денежно-кредитной политики является попросту безальтернативной. Но тут мы упираемся в историю с инфляцией. Нам говорят: цена кредита представляет собой сумму банковской маржи и инфляции. Выходит, что повышение цен на капусту должно приводить к удорожанию кредита для производителя подшипников. Бред, не правда ли?»По оценкам ИНП РАН, монетарный фактор определяет не более 30% роста цен. «Поэтому надо системно расширять предложение денег в экономике, — убежден Виктор Ивантер. — Но как это сделать? Качественное расширение рефинансирования Центрального банка должно базироваться на проектном финансировании коммерческих банков. Последние должны получать рефинансирование под конкретные кредиты конечным заемщикам. Нынешняя процедура получения таких кредитов, включая нормы резервирования, уровни дисконта и так далее, неудовлетворительна.Должна быть серьезно пересмотрена и бюджетная политика. Вместо формального “бюджетного правила”, определяющего бухгалтерские пропорции расщепления нефтегазовых доходов между суверенными фондами Минфина и расходами бюджета, должен быть введен содержательный принцип: регулярные расходы финансируются только из регулярных доходов, а нерегулярные (конъюнктурные) доходы, то есть нефтегазовые доходы, превышающие долгосрочный средний уровень, должны рассматриваться как источник финансирования государственных инвестиций».Весьма созвучна «экспертовской» оказалась позиция Клепача о роли институциональных реформ: «Фетишизация эффекта улучшения институтов как единственного средства ускорения роста ошибочна. Зависимость темпов роста от качества институтов носит опосредованный характер, через структурные сдвиги и изменение факторов роста. Один из уроков кризиса 2008–2009 годов состоит в необходимости упора в развитии не на финансовый сектор, а на реальное производство. Реиндустриализация России должна стать не фразой, а реальной политикой развития и модернизации экономики с необходимой бюджетной и кредитной поддержкой».Еще более хлестко об институтах высказался Виктор Ивантер: «Институты важны, но их нельзя совершенствовать абстрактно, впрок. Их надо оттачивать и настраивать под конкретную народнохозяйственную задачу. Нельзя улучшать инвестиционный климат, не имея мощного потока этих самых инвестиций. А самый мощный фактор благоприятного инвестиционного климата — это быстрый экономический рост».Перекройка институтов как классовая борьбаВ рейтинге Doing business Россия занимает 92-е место, показывая быструю положительную динамику, при этом экономика останавливается. В предыдущем цикле роста наши показатели вряд ли были лучше (их тогда не измеряли), почти наверняка хуже, но экономика росла в среднем на 7% в год. Для сравнения: Китай, за последние двадцать лет поднявший ВВП на душу населения (в долларах) в 12 раз, до сих пор показывает невпечатляющие результаты в рейтинге Doing business, в прошлом году он был на 96-м месте.В доминирующей у нас сейчас идеологии улучшения инвестиционного климата и совершенствования институтов, конечно, есть позитивное начало, хуже от реализации намеченных мер не будет. Например, «дорожные карты» по улучшению бюрократической среды, разработанные Агентством стратегических инициатив совместно с общественными деловыми организациями, с благодарностью принимаются российским бизнесом. Однако у этой идеологии есть принципиальный недостаток, радикально ограничивающий ее действенность. Игнорируется реальная структура поля хозяйственных игроков, неявно предполагается, что субъекты хозяйства равнозначны по отношению к экономико-правовой системе и что все они — это важнее всего — нацелены на такое развитие, которое полезно не только самим компаниям и их владельцам, но и обществу. В реальности на хозяйственном поле сталкиваются игроки с разными интересами. В отдельных секторах экономики доминируют игроки, чьи интересы фактически противостоят целям общественно полезного развития.Разберем эти обстоятельства на примерах из сектора жилищно-коммунального хозяйства. А этот сектор, по нашему мнению, очень важен, он может стать мощным драйвером экономического роста, потенциальные инвестиции в него оцениваются в сотни миллиардов долларов.В последнее время развернулась острая дискуссия вокруг идеи введения социальных норм на потребление электричества (подробнее см. «Свет по талонам» на стр. 24). На первый взгляд замысел представляется привлекательным. Действительно, есть проблема так называемого перекрестного субсидирования, когда за электроэнергию, отпускаемую населению по низкому тарифу, доплачивают промышленность и бизнес, потребляющие электричество по высокому тарифу. Постоянный рост тарифов, а значит, издержек производства снижает конкурентоспособность российских производителей. Простое решение — заставить население платить по высокому тарифу. Однако смущает рост тарифа, его придется поднять примерно в 1,6 раза, что представляется рискованным с точки зрения социального покоя. Отсюда более тонкое решение: предлагается ввести социальную норму, когда 70–80% потребляемого электричества будет оплачиваться по низкому тарифу (конечно, с растущей поправкой на инфляцию), а 20–30% — по тарифу, который обеспечит компенсацию перекрестного субсидирования от промышленности. Несложный расчет показывает, что этот тариф должен вырасти примерно в три раза и превысить не только американский уровень, но и тарифы почти во всех европейских странах. Больше потребляющий электричества средний класс (а вовсе не только действительно богатые люди) будет покупать электроэнергию значительно дороже. Очевидно, что этот маневр выгоден ресурсным и сетевым компаниям, они получают дополнительный доход.Дискуссия зауживается вокруг возможного социального напряжения, разъяснительной работы среди населения и учета его отдельных категорий вроде многодетных семей. Это тоже важно, но уводит от принципиальных вопросов. А почему, собственно, население должно заплатить эти 170 млрд рублей? Годовая выручка российской электроэнергетики составляет примерно 2 трлн рублей. Могут ли энергетики найти резервы в размере 8% от выручки? Интуитивно кажется, что могут, есть косвенная информация о резервах эффективности в электроэнергетике, особенно в сетевых компаниях. Но информация именно что косвенная, детального общественно доступного анализа, сравнения с аналогичными иностранными компаниями нет. Если говорить о топливе, то упомянутая сумма — это 3,6% выручки «Газпрома» и 13% его прибыли. Может быть, следует продлить мораторий на рост цен естественных монополий и через некоторое время проблема перекрестного субсидирования рассосется сама?Похожая ситуация и в других частях коммунальной отрасли. Много говорится о необходимости кардинальной модернизации этой сферы, что может позволить замедлить рост тарифов, а в некоторых случаях их снизить. Ведь потери сегодня столь велики, что инвестиции окупятся просто за счет экономии. Но как привлечь инвестиции? Достаточно ли будет пресловутого улучшения инвестиционного климата, для того чтобы инвестиции хлынули в ЖКХ? Полагаем, что нет.Сегодня в ЖКХ доминируют игроки, которые, в сущности, не заинтересованы в модернизации, их устраивает нынешнее положение дел, они лоббируют дальнейший рост тарифов, что обеспечит им неиссякаемый поток прибыли. Это и ресурсные компании, и компании-операторы, управляющие коммунальными системами. Причем форма собственности не имеет значения: что частные компании, нередко очень крупные, что МУПы или ГУПы — и те и другие, в тесных доверительных отношениях с бюрократией, будут снимать доход с дряхлеющих инженерных систем, пока эти системы не развалятся окончательно.Где-то с краю пристраиваются компании, умеющие модернизировать коммунальные системы и желающие на этом заработать — во благо себе и населению. Но пробиться на этот рынок очень трудно. Старые игроки их не пускают и не пустят до тех пор, пока кроме пряника «привлекательного инвестиционного климата» не будет пущен в ход кнут — жесткие технологические и правовые критерии управления коммунальными системами. Тот, кто этим критериям не сможет соответствовать, должен будет уйти с рынка.Столь приятное учебное умствование о важности институциональных реформ в реальности, в нашем конкретном случае российского ЖКХ, оборачивается необходимостью принимать трудное политическое решение. Кроме пряников в управлении хозяйственными процессами придется использовать и кнут. Будет много недовольных. Причем не только каких-нибудь мелких чиновников, стригущих поселковую котельную, но и крупных капиталистов, деятелей, управляющих огромными государственными активами, игроков, обладающих серьезными лоббистскими ресурсами.Фактически мы имеем дело с противостоянием почти классового характера. С одной стороны — сегодняшние владельцы коммунальных активов, формальные и неформальные, не желающие тратить деньги на модернизацию, да и не умеющие ее осуществить. С другой — энергичный бизнес, готовый к решению сложных задач, и, что важно, население, уставшее от роста цен.
Татьяна Гурова Александр Ивантер Валерий Фадеев «Эксперт» №9 (888) , 24 фев 2014, 00:00