Версия для печати

Наука в Грузии: двадцать лет реформ

Когда-то Грузия была одной из самых благополучных республик СССР. Уровень материального достатка ее жителей в эпоху застоя породил массу анекдотов про грузин, измеряющих количество денег толщиной пачки. Благополучие республики сказалось на развитии искусства (кто не помнит цитат из знаменитых советских фильмов, снятых грузинскими режиссерами?) и фундаментальных исследований, а также университетского образования, которое высоко ценилось не только в СССР, но и за его пределами. На память приходит забавный случай: в середине 1990-х на кельтологической конференции в Санкт-Петербурге известный немецкий исследователь Карл Хорст Шмидт сделал блестящий пленарный доклад на русском языке. На прекрасном, безупречно правильном русском языке… с неподражаемым грузинским акцентом! Русский он выучил в Тбилисском государственном университете.

За последние два десятилетия в Грузии многое изменилось, в том числе и система образования и подготовки научных кадров. Проведение фундаментальных исследований затруднено в связи с экономическими трудностями. О том, как обстояли дела с научно-исследовательской работой в советской Грузии и что изменилось за последние двадцать лет, ТрВ-Наука рассказывает академик НАН Грузии Василий Павлович Копалейшвили, исследователь свойств металлов. Беседовала Анна Мурадова.

Василий Копалейшвили родился в 1932 году в Тбилиси и прожил там всю жизнь. Это ученый старой закалки, подтянутый и элегантный: даже на семейный ужин приходит в костюме, при галстуке, в белоснежной рубашке. Он говорит на чудесном, певучем и очень правильном, порой даже слегка книжном русском языке, который можно еще услышать от пожилых интеллигентных тбилисцев.

— Для того чтобы было понятно, как происходила подготовка научных кадров в советское время, расскажу немного о том, как я получал образование. Школу я закончил с медалью и поступил в Грузинский политехнический институт города Тбилиси. Учился я на металлургическом факультете. Обучение подразумевало и работу на производстве. Именно тогда я начал работать на Руставском металлургическом комбинате, с которым сотрудничаю и до сих пор. Проработал там около семи лет, стал мастером, начальником смены. Когда я закончил институт, ректор нашего университета принял меня на работу в качестве ассистента.

На этой должности я проработал три года, после чего поступил в очную аспирантуру. Там очень внимательно относились к научным кадрам, причем бережное отношение к нам, молодым, было не только в вузе, но и на заводе. Сам завод был заинтересован в квалифицированных работниках. Периодически руководство организовывало курсы повышения квалификации для своих сотрудников: в Рустави приезжали научные работники, преподаватели Политехнического института и читали лекции. Это были видные специалисты в области изучения свойств металлов, вплоть до академиков. Такая была связь науки и производства.

Работая на заводе, я проводил эксперименты, которые легли в основу моей кандидатской диссертации. В 1967 году я закончил диссертацию, и ее допустили к защите. Защита далась мне нелегко: требования к качеству работ были высокие. Однако я защитился благополучно, и передо мной встал вопрос: что дальше? Московский профессор Марк Львович Бернштейн, один из крупнейших материаловедов СССР, доктор технических наук, предложил мне продолжить исследования в Москве в качестве докторанта. В это же самое время мне предложили стажировку в Федеративной республике Германии. Немецкий язык я знал прилично. В то время выехать в капстрану было трудно, особенно если учесть, что по линии матери мои предки были монархистами и занимали видные посты при царе. Несмотря на мое происхождение, разрешение на выезд было получено.

Это была хорошая возможность выйти на новый уровень. Но воспользоваться этой возможностью мне не удалось из-за семейных обстоятельств. У меня умер отец, случилось несчастье с братом. Родным была необходима моя моральная поддержка, и я решил остаться в Тбилиси.

Двадцать лет я проработал доцентом всё в том же Политехническом институте. Я занимался изучением высокотемпературной механической обработки металлов. Много преподавал: на строительном, механическом, горном факультетах, но при этом не бросал исследовательскую работу и продолжал сотрудничество с заводом. Совместить всё это было очень трудно. Необходимо было лично присутствовать при проведении экспериментов на заводе. К счастью, у меня появилась машина, стало легче ездить из Тбилиси в Рустави и обратно.

Разумеется, не только мы занимались подобными исследованиями. В то время была хорошо налажена межвузовская связь, мы плотно сотрудничали с МИСиС, были в курсе того, какие наработки существуют в других советских университетах и научных центрах.

В результате этой работы у меня накопился новый материал, и я начал писать докторскую диссертацию. К 1980 году я ее закончил. Получилось два больших тома. Основное замечание к работе заключалось в том, что по содержанию оба тома были почти не связаны между собой. Диссертацию отправили на доработку. Она была ориентирована на московский ВАК, и защищаться я планировал в Москве. Но к тому моменту, когда я внес все необходимые изменения, специализированный совет появился и в Тбилиси. Поэтому я защитился здесь в 1989 году. В 1991 году я стал профессором.

— Это было непростое время. Как изменения в стране сказались на научной и университетской жизни?

— Время было действительно сложное. Грузия стала независимой страной, это, разумеется, незамедлительно сказалось на жизни вузов. Изменилось законодательство, но бюрократический аппарат не такая уж и гибкая структура, его трудно изменить в одночасье. Требуется 5–10 лет, для того чтобы перестроить систему управления вузами и научными центрами так, чтобы ничего при этом не разрушить и не навредить. Но кто будет тратить столько времени на реформы? Тем более что среди новых политиков и управленцев были в основном люди далекие от науки. Они совершенно не понимали специфики исследовательского процесса и преподавания. Эта некомпетентность нам дорого обошлась.

Всеобщие изменения затронули и Политехнический институт. В 1992 году произошло слияние кафедр, и я стал заведующим новой кафедрой. Мы были требовательны к учащимся, как и в старые времена.

В советское время результаты исследовательской работы студентов выносились на обсуждение комиссии ученого совета. Многие студенты боялись этой апробации: были случаи, когда девушки плакали от волнения. Но что делать? Мы входили в пятерку лучших политехнических институтов в СССР. Как тут не требовать дотянуться до верхней планки?

Увы, сейчас таким высоким уровнем похвастаться не можем.

Ученый совет с 250 человек сократился до 16. Изменился подход к отбору кадров, увеличилась дистанция между преподавателями и управленцами. Преподаватели годами работают в институте, при этом могут ни разу не встретиться с ректором лично. Таким образом, теряется связь руководства и рядовых сотрудников. Раньше это было немыслимо. Все решения принимались коллегиально, после обсуждения, в том числе и с рядовыми сотрудниками. Мы много времени проводили на совещаниях, где каждый мог высказаться. Мы были в курсе того, что делается на соседних кафедрах. Сейчас действия кафедр не всегда согласованы. Мы можем не знать, какое оборудование имеется на соседней кафедре и что за эксперименты там проводятся.

— В чем причина этой несогласованности?

— Формирование нового управленческого аппарата началось в девяностые и до сих пор не завершено. Такая несогласованность действий — беда не только нашего вуза. Например, одна чиновница из Министерства образования критиковала меня за повышенные требования к научной работе студентов. При этом она не обратилась ко мне лично, я узнал это от третьих лиц. Куда проще было сказать мне это напрямую!

— Что еще изменилось в вашей работе?

— Труднее стало сотрудничать с вузами, ставшими теперь иностранными. Но мы, тем не менее, продолжаем сотрудничество с МИСиС.

Некоторые изменения произошли в нашей совместной работе с металлургическим заводом в Рустави, хотя мы по-прежнему работаем на производстве. Два дня в неделю, по понедельникам и пятницам, я бываю на заводе. Там работают два наших докторанта, один из них в качестве начальника цеха. Но заводом управляет молодой финансист, он родом из Пакистана, и нам иногда сложно бывает понять друг друга. Это представитель другого поколения, он получил блестящее образование, но не всегда готов понять специфику научной работы. С трудом, но мы всё же приходим к компромиссным решениям.

Изменился и порядок подачи заявок на патенты. Раньше, в советское время, этим занималось государство, теперь — частная компания. Ее представители получают заявку и отправляют ее на научную экспертизу, а экспертиза стоит денег. Тут же возникает проблема: кто и как будет оплачивать работу экспертов?

— Как оплачивается научный труд в Грузии?

— Голодать научным работникам не приходится, особенно если работаешь в нескольких местах одновременно. Я так делаю и доволен результатом. Но у меня большой опыт, множество заслуг… А вот молодое поколение зачастую испытывает большие финансовые трудности. Особенно это касается нашей области, где важен контакт с производством. Во время войны многие заводы пришли в упадок, восстановить их чрезвычайно сложно. Металлургическая промышленность Грузии вынуждена конкурировать с китайской, а выдержать конкуренцию с Китаем сложно.

— Что необходимо для улучшения ситуации?

— Прежде всего — грамотная система управления научными кадрами. Несмотря на то что нами руководят образованные люди, нынешняя система управления далека от совершенства. В качестве примера приведу работу лабораторий. В советское время для поднятия вузовской науки было решено организовать бюджетные лаборатории, в которых сотрудники получают зарплату и не зависят от грантов. Но когда пришли новые управленцы, первым же делом были закрыты именно бюджетные лаборатории. Молодые сотрудники остались без работы и вынуждены были искать возможность прокормить себя менее квалифицированным трудом.

Восстановить работу лабораторий теперь непросто. Происходит это потому, что руководящие кадры приходят в науку из других сфер деятельности и не понимают, в чем заключается специфика организации труда в именно этой области. Это так же глупо, как поставить меня командующим эскадрильи, зная, что я не умею управлять самолетом! Беда еще в том, что в нашей области нужно лет 60 упорной работы, чтобы считаться специалистом и разбираться во всех тонкостях… Я пытался это объяснить руководству, там люди далеко не глупые. Посмотрим, каков будет результат.

— Как изменился уровень научной подготовки студентов и аспирантов?

— Уровень упал катастрофически! Причина — ослабление научных связей с соседними странами и почти полное забвение русского языка. Современные студенты почти не говорят по-русски. И как им в таком случае общаться с соседями? В мое время мы общались по-русски не только с русскими коллегами, но и с армянскими и азербайджанскими. Английским как языком международного общения тоже владеют далеко не все, да и смешно с армянами и азербайджанцами общаться по-английски! А изоляция в научной среде неизбежно ведет к снижению требований к студентам и аспирантам и падению общего уровня исследований.

Но кроме изоляции есть и другая причина. Тбилиси — большой город, но даже здесь, в столице, уровень жизни довольно низкий, людям не до науки, у них не хватает денег на элементарные нужды, на медицинское обслуживание и образование, которое по большей части платное. А фундаментальной наукой заниматься можно в полную силу лишь при хорошем уровне жизни. Посмотрите на то, как живут ученые, скажем, в Великобритании! Мы потеряли тот уровень жизни и уровень исследований, который у нас был при СССР.

Троицкий вариант