Версия для печати

Практика флагмана. Как отразились реформы на медицинской науке?

Год назад мы знакомили читателей “Поиска” с директором Российского научного центра хирургии им. академика Б.В.Петровского доктором медицинских наук Сергеем -Дземешкевичем и работой его института. Со времени прошлогоднего интервью в российской медицинской науке произошло немало событий. Это и слияние РАН и РАМН, и переход научных организаций под управление ФАНО, и открывшаяся для ученых возможность получить существенную поддержку исследований через РНФ. Как отразились перемены на работе флагманского медицинского института? С этого вопроса начался наш разговор.

- Поначалу реформы были восприняты нами с большой тревогой, - поделился Сергей Леонидович. - Ведь предполагался не косметический ремонт старого здания, а построение принципиально новой системы организации медицинской науки в стране. По значимости сравнить нынешнюю реформу можно разве что с событиями 1944 года, когда по инициативе ведущих медиков страны создавалась АМН СССР, которая сыграла ведущую роль в том, что мы имеем сегодня в нашей медицине. Надо учесть, что большую часть времени из прошедших 70 лет медики работали в изолированном режиме. Я намного моложе той группы ученых, которая создавала медицинскую академию, но хорошо помню ситуацию, когда на мировые конгрессы мы выезжали только по спецраспоряжению, а научные журналы можно было найти в лишь Ленинской библиотеке в единственном экземпляре. Однако посмотрите на тот уровень медицины - хирургия пищевода, сосудистая микрохирургия, сердечная хирургия: всюду мы лидировали или, по крайней мере, не уступали зарубежным коллегам. Сосудистые протезы, клапаны сердца, аппараты искусственного кровообращения были отечественные. В нашем институте я отвечал за проблему искусственного сердца, вспомогательных желудочков, которые были разработаны нашими инженерами, изготовлены нашими предприятиями. Еще в 1987 году мы с командой имплантировали искусственное сердце, полностью изготовленное в СССР!

Конечно, были и просчеты, нам не хватало сил и средств распространить передовой опыт по всей стране, но были созданы Кардиоцентр, РНЦХ, Онкоцентр им. Н.Н.Блохина, Институт нейрохирургии им. академика Н.Н.Бурденко - на этих пиках развивалась медицинская наука, которая где-то опережала, где-то шла вровень или лишь незначительно отставала от того, что делалось на Западе. И во многом все это происходило благодаря организации науки через Академию медицинских наук.

Сегодня появилась организация под названием ФАНО, под ее управление перешли академические институты. Члены РАМН стали членами РАН. Сколько шуму было, сколько сомнений по этому поводу, но идея все же доведена до реализации.

- Если уж сравнивать нынешние события с событиями 1944 года, то различаются они в первую очередь тем, что тогда реформа медицины шла от ученых, от лучших медицинских умов страны. А сейчас - от чиновников. Все же есть разница?

- В 1944 году медики обозначили проблему и обратились к Сталину, к правительству: “Чтобы развивать передовую науку, мы должны собрать все лучшее “в кулак”, для этого необходимо что-то предпринять, помогите!”. Сейчас ситуация сходная.

- Вроде бы ни о чем таком ученые Президента и Правительство РФ не просили...

- Не просили, но я все же думаю, что не в умах людей, далеких от медицины, возникла идея реформы... О том, что прежняя система стала неэффективной, давно уже говорили в медицинской среде. Это понимание родилось у старших и младших научных сотрудников, аспирантов, которые хотели бы себя реализовать, но не могли. А дальше уже экономисты подсчитали эффективность нашей работы и прослезились.

Год назад в руководство ФАНО пришли люди, которых никто не знал. Я думаю, им тоже было нелегко. Но удивительное дело: за этот год они успешно преодолели гигантскую дистанцию, и свидетельством тому стало недавнее декабрьское совещание директоров институтов ФАНО, на котором подводились первые итоги. К концу года уже было видно, что тяжесть первого полугодия и второго несравнимы. Если в первом мы очень многого не понимали - как будет профинансирована наша работа, удастся ли свести концы с концами, то уже во втором я увидел, что все становится на свои места, нормализуется финансирование нашей клинической и научной деятельности, не страдают наши зарплаты. Я приведу конкретный пример. Наш институт существует 50 с лишним лет, и впервые в конце года нам удалось заплатить ведущим докторам наук (а их в институте около 100 человек, причем каждый - фигура международного уровня) хорошие премии, достигающие 1 млн рублей.

- Вот это да! Как рады сотрудники-то, наверное...

- А я как рад! И ведь такие премии не одному-двум людям достались. Лучшие хирурги, диагносты, генетики, биохимики получили от 500 тысяч до миллиона рублей. Но это не значит, что остальные сотрудники остались ни с чем. Это я вам максимальные суммы называю. Помимо этого мы выдали еще и 13-ю зарплату.

- Как же это вам удалось?

- Во многом благодаря тому, что вся система денежных выплат, своевременность поступления финансирования через ФАНО была организована на порядок лучше, чем прежде. И на мой взгляд, это свидетельство правильности принятого решения, ведь есть огромные области работы институтов, руководство которыми лучше доверить экономистам и финансистам, а ученым предоставить возможность заниматься своим делом - хирургией, наукой и т.д.

- Может быть, так гладко только в первый год получилось?

- Ну уж если сейчас получилось, хотя начинали так тяжело, то дальше будет легче... Честно сказать, в апреле-мае я не знал, как буду людей в отпуска отправлять, мне не хватало денег, чтобы им заплатить. Сложно работа шла поначалу, а к концу года все вдруг сложилось...

Еще надо учитывать, что у нас стройка идет, один корпус закрыт и операционных мест стало в три раза меньше. Казалось бы, институт должен снизить эффективность. Ничего подобного! В течение года люди работали просто героически, последние операции заканчивались в 12 часов ночи, даже в субботу. Мы не сделали больше операций, чем раньше, но сохранили прежние объемы. Нам удалось интенсифицировать “работу койки”. Я сейчас своим коллегам говорю: вы понимаете, что произойдет, когда мы все достроим и начнем работать в шикарном институте XXI века? Если сохраним такую же интенсивность, то не 8000 операций в год будем делать, а 20 тысяч!

А сейчас у меня - “коммунальная квартира”, ни одного угла свободного нет, все занято, все работает. При этом единственный род конфликтов, которые в течение этого года мне приходилось улаживать, - это споры между хирургами о том, кто и сколько раз сегодня войдет в операционную. Отсюда и премии...

- Послушают вас коллеги из институтов, не имеющих отношения к медицине, и скажут: о чем разговор, здесь же платные больные, живые деньги...

- Это не так. У нас внебюджетные деньги и раньше были не очень заметными, а стали совсем небольшими, потому что теперь вообще нет лишних коек и лишних площадей. Зато есть госзадание, которое мы обязаны выполнять. Другое дело, что оно тоже может быть разным по объему, но, сколько бы ни ругали “квоты” (или по-сегодняшнему - “объемы” медицинской помощи), они хороши тем, что мы наконец смогли ощутить результаты нашей работы. Квоты позволили людям почувствовать, что от того, сколько ты сделал, все-таки зависит твой заработок.

Впрочем, даже я до последнего не был уверен, что все получится. А некоторые сотрудники, самые сверхчестные люди, на следующий день после перечисления денег приходили ко мне и говорили: “Сергей Леонидович, беда: бухгалтерия на ноль ошиблась”...

- А что пациенты - тоже довольны переменами? Сумели вписаться в нужный ритм?

- Я абсолютно убежден, что пациенты ценят работу РНЦХ, где уровень и сложность операций за последние пять-шесть лет возросли невероятно! Сочетанные сложнейшие операции, операции на сердце, трансплантации, в том числе у детей. Очень часто к нам поступают больные, которые прошли уже все инстанции, но им не помогли, и мы не имеем права сказать “нет”, потому что идти таким людям больше некуда.

- Мы не коснулись еще одной проблемы. Ваш институт - не просто клиника или госпиталь, а лидер развития хирургии в стране, по его работе можно судить о том, что происходит в российской медицинской науке. Как вам сегодня удается организовать научные исследования? Насколько я помню, год назад вы связывали большие надежды с деятельностью РНФ.

- Пока я вижу, что эффективно этот вопрос прорабатывается опять-таки в ФАНО. Его руководству удалось получить в Правительстве РФ довольно большую сумму денег (5,5 млрд рублей на медицинские институты) для финансирования прикладных исследований. По сути дела, в таком институте, как наш, вся клиническая работа - это научные исследования. Мы разрабатываем новые операции, выполняем их, пишем книги, статьи, и в основном все наши методики, новые технологии - прикладные. И здесь я вижу желание руководства ФАНО найти форму финансирования такой науки, на итоговом совещании это было подчеркнуто главой ведомства Михаилом Котюковым.

Что касается РНФ, то я, как и прежде, считаю, что при распределении грантов очень важна процедура экспертизы. На мой взгляд, этот вопрос в РНФ пока должным образом не решен. Я видел те работы, которые получили гранты. Конечно, по названиям стопроцентное заключение дать трудно, но судя по тому, какие работы получили поддержку и каким было отказано (в частности, из нашего института), мне кажется, что экспертиза РНФ пока оставляет желать лучшего. Надеюсь, этот вопрос отладится, в работе фонда появится больше открытости, будут проводиться общественные обсуждения - от этого выиграют все.

- Не могу не спросить, как на посту директора РНЦХ вы ощущаете себя в нынешней непростой экономической ситуации? Падает курс рубля, дорожают импортные расходные материалы и оборудование... Каков запас прочности вашего института?

- А когда в нашей стране времена были простыми? Первую операцию на сердце я сделал в 1978 году. Если сравнить то, что мы сейчас имеем, и то, что было, когда я начинал работать в сердечной хирургии, то это действительно разные века! И мечтать о сегодняшнем уровне нельзя было. Помню, хирурги заканчивали операцию, собирали все хвостики от ниточек, связывали их и стерилизовали в спирте, чтобы на следующей операции этими хвостиками поработать. А сейчас я могу сказать: дайте мне вот эту нитку, а вон та мне не подходит, ее выбросьте.

- То есть, если придется вернуться к хвостикам, навык есть?

- Если потребуется, мы к ним вернемся, но, скорее всего, до такого не дойдет: слишком далеко мы от этого ушли. И не так уж у нас собственное медицинское производство рухнуло, если что... Импортозамещение, хотя бы 30-процентное, - вообще не проблема. У нас достаточно заводов, компаний, фирм, которые делают и оборудование, и технику, и шовный материал, и инструменты, и клапаны. В чем-то у наших изделий может проигрывать дизайн, но не настолько, чтобы сказать, что они - это “Запорожец”, а зарубежные аналоги - “Мерседес”.

- Уже возникла такая необходимость - отказаться от импорта?

- Пока не возникла, но на фоне событий прошлого года появилась мысль: а почему бы и нет? Здесь, правда, есть сложность. Наши производители - какие-то особенные. Они не занимаются ценообразованием, а копируют цены с западных образцов. Условно говоря, если поначалу наш сердечный клапан стоил 300 долларов, а американский - 2000, то потом постепенно американский подорожал до 3000 долларов, а наш стал стоить 2500. Откуда? Ничего в нем не поменялось, никаких затрат не добавилось. Так не годится! Поэтому когда я вижу, что наши подогнали цену под американскую, но у американцев и дизайн получше, и гарантия подольше, я понимаю, что при одинаковой цене я лучше возьму импортный товар. Импортозамещение в медицине может пойти, если наши производители будут совершенствовать продукцию, а не гнать цены.

А если говорить о запасе прочности, то тут я абсолютно смело и уверенно скажу: его обеспечили те крупные ученые и хирурги, которые создавали институт. Надо очень “постараться”, чтобы РНЦХ им. Б.В.Петровского перестал быть мощным многопрофильным центром, который готов принять пациента с любой патологией. Наша задача - не потерять и развивать имеющиеся достижения, на этом основана наша уверенность в будущем.

Беседовала Светлана БЕЛЯЕВА, Поиск