Нужна ли наука в России?

О том, почему в России нужны фундаментальные научные исследования, размышляет докт. физ.-мат. наук, академик РАН, директор Института проблем передачи информации им. А.А. Харкевича РАН Александр Кулешов.

Ни у кого, наверное, не возникает вопрос, нужна ли наука в принципе. Весь мир, в котором мы сейчас живем, — результат фундаментальных научных исследований и технологий, возникших как следствие этих исследований. А вот ответ на другой вопрос: а почему она нужна именно в России — уже менее очевиден. В велосипедном пелотоне ведущий тратит на 30% больше усилий, а приходит на полсекунды раньше второго, на несколько секунд раньше остальных. Так может мы всё купим (?!), благо «труба» пока позволяет, и с не очень заметным запозданием получим все те же самые технологические блага, но без капитальных затрат?

Конечно, если бы, например, плодами изобретения электричества пользовалась только Британия, то такой вопрос даже возникнуть бы не мог… Однако все мы знаем, что это не так: американские ученые У. Шокли, Дж. Бардин и У. Браттейн с коллегами придумали транзистор, однако мобильными телефонами и компьютерами, прямыми плодами этого научного открытия, пользуется весь мир, в том числе, и наша страна. Впрочем, такие же примеры, и в немалом количестве, можно привести и в отношении научных достижений СССР, положенных в основу технологий, широко используемых в настоящее время во всем мире (например изобретение лазера — Ч. Таунс, Н.Г. Басов и А.М. Прохоров — Нобелевская премия по физике 1964 года, гетерогенные структуры — Ж.И Алферов, Нобелевская премия 2001 года).

И эти соображения могли бы показаться вполне правдоподобными, если бы не нужды национальной безопасности и обороны, в которых, как все понимают, не приходится рассчитывать на продажу не только технологий, но даже и готовых продуктов современного уровня. Но и этот аргумент в пользу развития фундаментальной науки в наших условиях, к сожалению, не работает, поскольку существовавшая ранее теснейшая, почти генетическая связь между оборонной индустрией и академическими институтами на сегодняшний день практически потеряна, а есть только единичные случаи успешного сотрудничества.

Вообще, подавляющее большинство людей сталкиваются в жизни напрямую не с наукой, а с ее результатами — высокими технологиями и продуктами, произведенными на базе этих технологий. При этом наука по природе своей открыта и интернациональна, а вот технологии не только имеют национальную принадлежность, но и, как правило, связаны с экспортными ограничениями. Взглянем, например, на один замечательный документ: Export Administration Rules, свод ограничений на экспорт товаров и технологий, применяемый в США. EAR — это несколько тысяч страниц. Легче ответить на вопрос чего там нет, чем что там есть.

Формально, конечно, это не запретительный перечень, а перечень технологий и товаров, экспорт которых нуждается в специальном разрешении уполномоченных органов правительства США. Однако это формальная трактовка, а по существу — это список того, что Россия на международном рынке купить не может, а если и покупает, то с существенными ограничениями, согласием на инспекции и прочими неоколониальными радостями. При этом речь идет не только об оборонной промышленности.

Пример: высококачественное композитное волокно, необходимое сегодня для современной гражданской авиационной промышленности в Россию не продается. Почему? Ответ: это волокно может быть использовано и для производства военных самолетов (что правда, но нам от этого не легче). То же самое с электроникой, то же самое со многими материалами, примеров не счесть. То есть мировую науку мы развиваем (в том числе и финансируем) совместными усилиями, а «табачок — врозь». Конечно, существует банальный и, отчасти, правильный ответ: а вы сами развивайте нужные вам технологии и не будете ни от кого зависеть. Знаем, плавали. Но в масштабах СССР это сегодня делать и невозможно, и не нужно, а развивать, по крайней мере некоторые, по настоящему критические для страны собственные технологии, базирующиеся на фундаментальной науке, нам необходимо.

В этом смысле взятый в настоящее время курс на поддержку исключительно научных групп и лабораторий, атомизирующий по существу научную среду России и растворяющий ее в международном научном сообществе, следует признать совершенно ошибочным. Прошу понять меня правильно: от антизападничества я лично нахожусь дальше, чем от планеты Марс, и ни секунды не сомневаюсь, что наша дорога — это развитие международного сотрудничества и совместная работа с западными и восточными коллегами.

Но, как известно, из ста зайцев не сделаешь одного слона, и убогость избранной Минобрнауки стратегии состоит вовсе не в ориентации на международное сотрудничество, а в де-факто ликвидации крупных научных и научно-прикладных институтов. Без них у нас не остается никаких шансов на то, что наука, наконец, вновь всерьез понадобится нашей стране. Распространившееся в последние годы убеждение, что современные технологии могут создаваться независимо от фундаментальной науки, проиллюстрирую одним забавным примером из практики нашего института.

Один наш завлаб, хорошо известный в мире специалист в теории кодирования, написал в некую очень высокую инстанцию письмо примерно следующего содержания: вот до 1990-х в нашей области, теории кодирования, работало более ста высококвалифицированных ученых, хорошо знакомых друг с другом по статьям, конференциям, совместным работам. Часть этих специалистов, по понятным причинам о своей работе много не говоривших, работали по темам, так или иначе связанным с оборонной тематикой, но, тем не менее, даже в советское время публиковались за рубежом и, в том числе, нередко оказывались в своей области в роли лидеров и первооткрывателей. А вот теперь в нашей специальности всего активно работающих в России специалистов примерно человек 20, мы их по-прежнему всех знаем, но сейчас никто из них не работает на оборонных заказах, не участвует в проектах, связанных с национальной безопасностью. Вопрос письма: не причиняет ли, дескать, такое положение дел вреда интересам страны.

Человека пригласили в инстанцию, очень хорошо поговорили, немного посмеялись над его наивностью и ответили, что нет, не причиняет такое положение никакого вреда национальной безопасности, потому что мы статьи читаем, в том числе, и на импортных языках.

Хоккею на льду тоже, наверное, можно учиться по учебникам, но, видимо, на льду, вместе с коллегами и тренерами, это получается более эффективно. То же и с технологиями: можно попытаться развивать их в «заочной» форме, но проку от этого будет мало. Технологии в отрыве от фундаментальной науки могут развиваться только на очень коротком временном горизонте. К сожалению, люди, сегодня принимающие решения по развитию науки в нашей стране, эти закономерности, видимо, не понимают.

Есть и другой, на самом деле может быть даже более важный, аргумент для развития в стране фундаментальных исследований — в стране пока еще сохраняется человеческий потенциал для этого. При правильном использовании этих возможностей наука становится самым мощным экономическим фактором в развитии страны. Так, в марте сего года президент США Б. Обама известил о начале нового научного проекта «Brain Activity Map» и одновременно подвел итоги предыдущего мега-проекта по генетике. Публично объявленный экономический результат этого проекта — 140$, пришедших в экономику США на каждый вложенный в проект доллар.

Но нам уже следует брать пример не с Соединенных Штатов, а с Китая. Китай начинал как промышленный аутлет — заводы по лицензиям, производство простейших товаров. Одновременно учились со страшной скоростью, восприняли и реализовали все лучшие мировые практики: у нас взяли за образец Академию наук (но уже сильно модернизировали ее по сравнению с советским образцом), у американцев — модель организации университетского образования, и теперь уже нам нужно учиться у китайцев и перенимать их практики. Небольшой личный опыт: в январе 2013 года на Хайнане (в китайском Сочи) видел только что открывшийся, уже четвертый по счету математический центр Китайской академии наук, 30 000 кв. метров. Там на науку денег не жалеют.

Но и у нас есть еще шанс. Несмотря на все перипетии последних десятилетий, мы всё еще сохраняем самое важное — человеческий капитал в науке. Но очередное глупое решение может его безвозвратно уничтожить.