http://93.174.130.82/digest/showdnews.aspx?id=ff36d818-1599-4626-ac1b-2c40225d1176&print=1
© 2024 Российская академия наук

БОГАТСТВО РОССИИ – ИССЛЕДОВАТЕЛИ-ЭНТУЗИАСТЫ

Дмитрий Анатольевич, казалось бы, годы изоляции России от «капиталистического Запада» давно прошли, однако противопоставление «российский - западный» по-прежнему актуально, в том числе и в науке…

Действительно, западная наука, насколько я смог с ней ознакомиться в течение двенадцати лет моей работы в Бельгии и вот уже более двух лет во Франции, живет по законам, довольно сильно отличающимся от российских. При этом структура и управление научными учреждениями могут достаточно сильно разниться от одной страны к другой. Достаточно, например, сказать, что в Бельгии академические научные работники целиком интегрированы в университетскую систему, и чисто академические научные институты практически не представлены. Во Франции, напротив, большинство преподавательского состава высших учебных заведений работает в системе научно-исследовательских институтов и лабораторий, относящихся к одной из государственных структур, из которых наиболее известной является CNRS. Эта крупнейшая по европейским меркам организация, осуществляющая координацию около 1300 научных лабораторий с постоянным кадровым составом в 26 тысяч человек и годовым бюджетом в 2,7 млрд евро.

Получается, что универсальной модели не существует? Каждое государство, учитывая какие-то свои особенности, выбирает собственный путь в науке?

Во всяком случае, французский и бельгийский примеры это подтверждают. Ситуация, в которой научные сотрудники рассеяны по университетским лабораториям и полностью зависят от университетской инфраструктуры, как в Бельгии, совершенно отлична от той, когда научные сотрудники, а также преподаватели университетов, автоматически числящиеся научными исследователями на полставки, сгруппированы в научные центры - случай Франции. Бельгийская система в какой-то степени приближается к англо-саксонской модели, так как она основывается на научных группах, сформированных вокруг отдельных ученых с высокой научной репутацией: в данном случае - университетских профессоров, которых большинство, и чисто научно-исследовательских кадров. Эти научные группы финансово независимы и функционируют на основе целевых кредитов, получаемых под научные проекты от государственного научного фонда. При отсутствии подобных проектов научные исследования практически невозможны, поскольку финансовая поддержка со стороны университетов чрезвычайно мала. Таким образом, все неактивные в научном плане профессора оказываются вынуждены забросить свои лаборатории и целиком посвятить себя преподавательской деятельности. При этом они исключаются из борьбы за научные кредиты и не отвлекают средств на неэффективные исследования. Такой способ распределения средств призван стимулировать инициативу исследователей - руководителей групп и обеспечить необходимую концентрацию целевых кредитов на перспективные научные разработки.

Это удачная, на Ваш взгляд, модель?

На практике, оказавшись, как я, университетским профессором, достаточно быстро понимаешь и недостатки такой модели, которые отчасти связаны с политической системой страны, а отчасти и с чисто практическими ограничениями, такими как невозможность собрать значительный бюджет для реализации амбициозного проекта или недостаточность университетской инфраструктуры из-за тематической разрозненности и физической изолированности исследовательских групп. В научной политике Франции вышеперечисленные проблемы решаются созданием укрупненных научных центров, которые, если и привязаны к университетской системе (так называемые UMR, то есть смешанные лаборатории университетов и CNRS), то размещаются, как правило, в отдельных зданиях и имеют независимую систему административно-финансового управления. Достоинства подобной организации очевидны, поскольку, базируясь на создании «критической массы» исследователей, объединенных вокруг определенной научной тематики, она позволяет упростить решение большого количества практических проблем, касающихся инфраструктуры, создания платформ дорогостоящих экспериментальных методик и оснащения их квалифицированными техническими кадрами. Функционирование таких центров построено на контрактной четырехгодичной системе. Важно подчеркнуть, что речь идет о контракте для научной организации, а не для исследователей, поскольку у последних - позиции постоянные.

Насколько быстро Вам удалось интегрироваться в европейское научное сообщество? Чем измеряется эффективность работы ученого в Европе?

В моей личной практике, быстро войти в курс дела во Франции мне позволило участие в работе Национального Комитета CNRS, который является консультативным органом дирекции CNRS осуществляющим регулярную проверку всех научных лабораторий и прием на работу новых исследователей. Узнать изнутри систему также помогла моя работа директором научного центра CNRS в Мюлуз, в Эльзасе. Нужно отметить, что в оценке эффективности той или иной системы организации науки важнейшим показателем были и остаются научные публикации. Анализ, основанный на динамике этого показателя, позволяет на какой-то момент забыть о всевозможных «национальных особенностях» и рассматривать развитие науки в более абстрактном выражении, как эволюцию котировок на своего рода научной бирже. Не так давно подробный анализ количественных показателей мировой науки за последние 20 лет был проведен М. Хейлин (M. Heylin) в статье, озаглавленной «Глобализация науки – идет», вышедшей в ноябрьском номере журнала Chemical & Engineering News. В этой статье приводятся статистические данные, призванные отразить общую динамику научного развития разных стран. Одно из основных заключений автора, которое само по себе достаточно очевидно, состоит в уменьшении относительной доли американской науки за истекшие годы. Так, например, по данным американского Национального научного фонда, NSF, доля США в общем количестве научных статей с 1988 по 2003 год снизилась с 38.1 до 30.2%. На этом фоне заметен прогресс, сделанный европейской наукой: доля европейских статей за тот же период возросла с 28.9 до 31.5%. При этом в абсолютном выражении это увеличение для Европы составляет 64% (для США этот показатель 19%). Особенного успеха добились при этом Испания (увеличение на 210%), Италия (120%), Голландия (57%), Германия (51%) и Франция (49%).

Каковы позиции России?

Показатели для России труднее поддаются количественному анализу из-за развала Союза и соответственного изменения научного сообщества. Однако стоит отметить, что в 1988 году по числу статей, отреферированных Сервисом Химических Абстрактов, Chemical Abstracts Service, СССР занимал второе место в мире после США, сравниваясь с Германией и Великобританией вместе взятыми. Тяжелейший социально-экономический кризис, разразившийся в нашей стране в 90-х, безусловно, не мог не отразиться на эффективности науки. В 2005 году по тому же показателю Россия – всего лишь седьмая, немного позади Франции.

Расскажите о собственном опыте: как получилось, что Вы покинули Россию, и какой осталась в памяти Россия, которую Вы покидали?

Лично для меня, разрушение советской науки, происходившее в самом начале 90-х, запомнилось митингами, устраивавшимися Академией Наук в поддержку академических институтов и ученых. В течение последующих лет пришло устойчивое ощущение того, что мы, научные работники, больше не нужны, и что приоритеты нашей страны претерпели необратимое изменение. Вместе с этим принималось трудное решение продолжить профессиональную деятельность за рубежом. Да и кто бы мог в тот период существовать на скудную академическую зарплату без серьезной материальной поддержки родственников или дохода от иной, параллельной, деятельности, именуемой тогда «ИТД».

Как Вы оцениваете уровень своего российского образования относительно уровня образования нынешних заграничных коллег? Изменилось ли Ваше отношение к своему образованию и профессиональным навыкам после начала работы за границей?

Мои оценки качества советского образования после отъезда за рубеж претерпели эволюцию от неоправданного завышения, особенно после весьма лестных сравнений с некоторыми странами третьего мира, до некоторого принижения после сопоставления с экспериментальной подготовкой европейских физиков-инженеров, выпускников университетов и высших технических школ. Впоследствии мои оценки стали более умеренными. Сейчас я могу с уверенностью сказать, что в области технических наук лучшие советские вузы, такие как московский физтех, давали замечательную базу, позволяющую молодому исследователю разбираться, и при необходимости совершенно самостоятельно, во множестве физико-химических проблем, возникающих в ходе исследований. Только в настоящий момент в моей группе работают два постдока - физтеха, которые составляют основную движущую силу группы. Конечно, говоря о достоинствах нашего технического образования, нельзя не отметить и его недостатки, такие как слабость экспериментальной базы. Потому если теоретическая подготовка физтехов вполне сопоставима с той, что дается в лучших европейских университетах, а оригинальность мышления физтехов вообще имеет мало аналогов, то отставание в освоении и практике современных экспериментальных методов является очень серьезной проблемой. Это отставание реально начиналось уже где-то с третьего курса, усугубляясь год от года. Особенно заметно оно у тех, кто и после окончания вуза остается учиться в аспирантуре в России.

От кого и от чего, на Ваш взгляд, зависит возрождение российской науки?

Думаю, что главное научное богатство России - ее человеческий потенциал, состоящий из квалифицированных исследователей-энтузиастов. Какую форму научной организации им предоставить - вопрос, как мне представляется, вторичный. Как я попытался показать, совершенно различные формы научного управления могут иметь право на жизнь. Основной момент, пожалуй, состоит в ином: необходимо показать людям, что они действительно нужны, и сделать так, чтобы это нашло соответствующее выражение в условиях их работы и зарплате. Российская наука должна иметь право на достойное настоящее и будущее.