Версия для печати
Вернуться к списку

Возможно, скоро быть ученым снова станет престижно

За последнее время правительство трижды поднимало научным сотрудникам РАН зарплату. В прошлом году Владимир Путин обещал, что вскоре средняя заработная плата в академических институтах достигнет 30 тыс. рублей. Но с учетом разнообразных грантов академия уже сегодня способна привлечь выпускников вузов. Со следующего года может измениться и сама система финансирования РАН: государство будет давать деньги под конкретные направления исследований. О связи академических институтов и бизнеса, денежной стороне деятельности ученых и положении уральской науки мы говорим с новым председателем Уральского отделения РАН Валерием Чарушиным.

— Валерий Николаевич, в августе 2008 года вы возглавили Уральское отделение РАН. Ощущаете ли вы необходимость изменений?

— Изменения будут. С 1 января 2009 года возможно изменение порядка финансирования. Если раньше РАН обеспечивалось по смете, то теперь будут субсидии. Кроме того, академия должна выполнять установленную правительством программу фундаментальных исследований на 2008 — 2012 годы. В ней определены направления исследований и суммы на них, и это тоже новый порядок планирования и финансирования. Меняются задачи РАН: если раньше академия занималась только фундаментальными исследованиями, а сейчас больше внимания она должна уделять прикладным разработкам и инновациям.

— Это повлечет за собой организационные изменения?

— Неизбежно. Но они не будут потрясением. Нам придется больше заниматься внутренним аудитом — иначе при программно-целевом методе просто нельзя. В конце каждого года финансовые органы будут проверять, как выполняется государственное задание и правильно ли потрачены средства. К примеру, нам дают деньги на исследования, и в рамках этих средств мы сами решаем, как их использовать, наша задача — показать, что мы достигли результата. Придется повышать самостоятельность и ответственность.

— Как определяются приоритеты исследований в РАН?

— У нас есть объединенные ученые советы по семи направлениям: математика, физика, химия, биология, науки о Земле, экономика и гуманитарные науки. С учетом того, что появляются новые приоритетные области (информатика, науки о материалах, нанотехнологии, биотехнологии), по каждому мы должны найти баланс для гармоничного развития. Для чего? Чтобы не упустить то важное и новое, что происходит сейчас в науке. Да, есть традиции, школы, но мы не можем просто следовать инерции, нужно оценивать вызовы сегодняшнего дня.

Кроме того, существует программа президиума РАН по наиболее актуальным направлениям, включающая около 30 направлений фундаментальных исследований. Для академии в целом важно, чтобы действия всех отделений были согласованы, чтобы наши разработки не дублировали друг друга, а образовывали единый вектор.

— Таким образом, если вы не разработаете, к примеру, теорию математического хаоса, она есть в программе, — денег вам не дадут?

— Если нам деньги даны на исследование теории математического хаоса, то они должны быть потрачены именно на это.

— Соответствует ли эта программа переднему краю науки? Кто ее готовил?

— Она готовилась в Академии наук, получила оценку в министерстве образования и науки, а также у независимых экспертов. Вернусь к математическому хаосу. Если мы сейчас выйдем на площадь и спросим, нужна ли нам разработка этой теории, 99% скажут — не нужна, у нас и своего хаоса хватает. Но когда на практике возникает задача управления со многими неизвестными, без этой теории мы не справимся.

— Какие направления из всего этого многообразия вы будете развивать в первую очередь?

— Те, по которым находимся на мировом уровне. На сегодня мы не можем охватить весь спектр направлений в силу ограниченности ресурсов — материальных и трудовых. Сравните: финансирование всей РАН — 2 млрд долларов в год, а в США только на фундаментальную науку ежегодно выделяется 250 млрд долларов. Поэтому мы выбираем самые передовые, например, магнетизм или спектронику.

Конкурировать с мировыми лидерами сегодня очень непросто, и мы должны найти свою нишу. Для этого нужно развивать оригинальные идеи.

Прикладной вектор

— А прикладные направления, связи с инновационными предприятиями?

— Для прикладных разработок недостаточно средств с одной стороны, интереса промышленности — с другой. Академия наук никогда не была призвана выполнять задачи, результаты которых сразу идут в производство. Главная наша цель — фундаментальные знания, они обеспечивают задел для прикладных исследований. Связь с предприятиями была у нас и раньше — через отраслевые институты. Наши разработки попадали к ним, а затем адаптировались к нуждам промышленности. Но сейчас отраслевых институтов почти не осталось, а интерес промышленности резко упал. Когда мы увидим, что есть желание со стороны бизнеса, можно будет говорить об изменении роли РАН.

— Нужна ли вообще РАН бизнесу?

— Бизнес еще совсем недавно рассуждал так: зачем нам вкладывать деньги в развитие научно-технического сектора, когда все можно приобрести на Западе в готовом виде? Но постепенно приходит понимание того, что западные компании не всегда готовы продавать самые совершенные технологии: во-первых, это элемент конкурентной борьбы, во-вторых, готовое обходится гораздо дороже, чем разработка аналога в России. Поэтому сегодня многие — металлурги, нефтяники — начинают осторожно сотрудничать с РАН и другими научными организациями, создавать свои научные подразделения и частные институты. Академия наук чем хороша? Она располагает серьезным парком оборудования. Практически по любому направлению исследований мы имеем центр коллективного пользования, к услугам предприятий все виды исследования — действительно живые методы.

Есть и еще один аспект. Обычно люди, работающие в РАН, создав на основе собственной идеи какую-то разработку, доведя ее до промышленного использования, образуют свою фирму и уходят. У нас такие примеры есть. Может быть, и по этой причине в Екатеринбурге так развит малый бизнес.

— Но уход таких ученых негативно отражается на академии.

— Да, кадровая проблема для нас — одна из самых острых. Не хватает среднего звена: в 90−е годы многие из тех, кто мог бы составить его сегодня, оставили науку. Но, думаю, мы переживем этот переходный период.

— На чем основан оптимизм?

— Во-первых, появился интерес молодежи. Мы это чувствуем. Академия — единый научно-образовательный комплекс. Помимо генератора знаний она служит базой для вузов: здесь можно получить первые навыки исследователя. Где вузы высокого уровня? Там, где есть институты РАН: Москва, Санкт-Петербург, Екатеринбург, Новосибирск. В МГУ работает около 200 членов академии, он связан более чем с сотней научных институтов. Химфак МГУ, к примеру, занятия старших курсов проводит в ведущих институтах профиля — институте Зелинского, химфизики и других. Фактически это базовые его филиалы. То же и у нас. Что такое матмех УрГУ? Это Институт математики, половина сотрудников которого являются преподавателями УрГУ.

Во-вторых, условия работы в академии все более привлекательны. Их нельзя назвать идеальными, но тем, кто заинтересовался, они позволяют работать. Средний доход составляет 30 тыс. рублей, причем молодой специалист на грантах может рассчитывать тысяч на 50 и получать больше, чем опытный, — за счет исследовательской активности. Да, такую зарплату нельзя назвать западноевропейской, но она уже не отличается на порядок, как это было совсем недавно. Раньше на Запад бросались за 2 — 3 тыс. долларов в месяц, тем более что там была возможность работать на современном оборудовании. Сегодня и зарплаты сблизились, и оборудование мы обновляем гораздо активнее, чем прежде. Есть и другие стимулы — например, жилищная программа. Есть программы в рамках Российского фонда фундаментальных исследований, он сейчас превысил 10 млрд рублей. 80 млрд рублей будет выделено на программу подготовки педагогических кадров, программа по нанотехнологиям — сотни миллиардов. Повысилась мобильность: раньше на международные конференции сложно было попасть, а сейчас мы всячески поощряем поездки. Меняется среда, меняется научно-техническая сфера, возможностей становится гораздо больше. Работая в академическом институте, можно быть очень успешным.

Дорасти до Нобелевки

— А как вы измеряете результативность научного труда?

— Используем ряд критериев. Есть базовые оклады и есть стимулирующие надбавки — примерно 60% сверху. Они зависят от ПРНД — показателя результативности научной деятельности. Он учитывает в первую очередь публикации ученых: индекс цитируемости с учетом импакт-фактора публикаций. Если у вас есть результаты, вы всегда стремитесь донести их до научного сообщества. Но это процесс непростой: если вы захотите опубликоваться в журнале Nature, пройти все барьеры на этом пути очень сложно. Рецензенты оценивают статьи очень жестко, убедить их в том, что это новое знание, чрезвычайно трудно, рецензии американских или европейских экспертов порой просто безжалостны. Но если удается пройти это испытание — показатель результативности будет тем выше, чем выше импакт-фактор журнала. Если вашу статью напечатали, на материал пошли ссылки, это повышает ваш индекс цитируемости. Он тоже учитывается при расчете ПРНД. Конечно, это показатель нельзя назвать всеобъемлющим, он часто вызывает критику. Следующий важный фактор — участие в международных научных конференциях. При этом есть большая разница между докладом на небольшом симпозиуме и пленарном мероприятии с участием 700 человек. На такое обычно попадает один ученый от страны. Если вас пригласили сделать такой доклад, значит, ваша работа интересна научному сообществу. Это тоже повышает ПРНД. Конечно, вы можете работать в сфере прикладных исследований, тогда публикаций может быть мало, но много изобретений, и это тоже учитывается. В конечном итоге из показателей активности всех сотрудников складывается результативность института.

— И какова результативность УрО РАН?

— Стандарты лучших институтов мира таковы: один научный сотрудник в год публикует одну научную статью в реферируемом журнале. Конечно, многие статьи пишутся коллективно — тогда показатель делится на всех. В хорошо работающих институтах нашего отделения РАН уровень примерно такой же — одна публикация в год. А вот у преподавателей вузов он упал за последние двадцать лет до 0,03 публикации в год, уровень научной активности сократился в тридцать раз. Раньше преподаватель обязан был 50% времени заниматься научной деятельностью. А сейчас возьмите УГТУ-УПИ: было две тысячи научных сотрудников, осталось двести. Так нельзя: разрушая вузовский сектор науки, мы разрушаем ее истоки. Потому что люди к нам в РАН попадают через вуз, и там они должны получить первую прививку научного интереса.

— Тех, кому требуется такая прививка, интересуют в основном громкие результаты. Когда на Урале появятся свои нобелевские лауреаты?

— Нобелевская премия — явление сложное. Трудно рассчитывать на такой успех, не создав международный имидж, а здесь работает масса ненаучных и политических факторов. Пул ученых, принимающих решение, на 80% сформирован из американцев. Убедить их в том, что премии достоин российский исследователь, очень непросто. Возьмем, к примеру, историю изобретения лазера. Нобелевская премия была присуждена трем ученым: Чарльзу Таунсу, Николаю Басову и Александру Прохорову. Но если бы Таунс, обладавший огромным авторитетом, не назвал Басова и Прохорова, она ушла бы другим ученым. Как все получилось? Таунс долго не мог создать мощный лазер, ему не хватало знаний о кристаллах, в которых могли быть реализованы такие оптические явления. На конференции в Англии он пообщался с советскими учеными, которых впервые выпустили за границу. Потом вернулся к себе и закончил разработку. Когда стало ясно, что лазер — это достижение нобелевского уровня, ему сказали: кого назовете, тот и будет лауреатом. Таунс осознавал, что общение именно с нашими учеными оказало на него принципиальное влияние, посоветовался со своей совестью и понял, что если не назовет Басова и Прохорова, то не сможет спать спокойно. Хотя многие американские коллеги из-за этого от него отвернулись: они тоже внесли существенный вклад.

К сожалению, пул российских ученых, принимающих такие решения, совсем невелик. До 60−го года многие научные достижения были связаны с оборонкой и вообще закрыты для публики. Хрущеву нобелевский комитет направил письмо: кого назовете основоположником идей космонавтики, тому мы готовы присудить премию. Тот никого не назвал: имя Сергея Королева в то время было секретно. Хотя это был бы стопроцентный нобелевский лауреат.

Чтобы оказаться в свете международных юпитеров, необходимо быть очень заметным на научной арене. Но наши ресурсы с западными просто несопоставимы. У вас должна быть очень хорошая лаборатория: на многих западных претендентов работают квалифицированные коллективы по 100 — 200 сотрудников, есть первоклассные исполнители, способные разгрызть любую идею. А многие наши специалисты и сегодня в тени, потому что наука продолжает работать на интересы оборонки. Однако постепенно и у нас возможностей становится больше, появляются госпрограммы. И пусть конкурировать по всему спектру исследований с Западом мы пока не можем, но в ключевых направлениях будем оставаться на мировом уровне.