http://93.174.130.82/digest/showdnews.aspx?id=f3c896fe-f005-4865-940c-2c4b831d2205&print=1© 2024 Российская академия наук
О том, какие реформы нужны российской науке, какими должны быть главные принципы нового закона о науке, о новациях в выборах в РАН мы поговорили с академиком, вице-президентом РАН Алексеем Хохловым..
— Алексей Ремович, раньше вы видели Академию наук снаружи, а теперь видите ее механизм изнутри. Изменилось ли ваше отношение к Академии?
— Дело в том, что я был избран в Академию наук СССР еще в 1990 году, поэтому всю эволюцию Академии я видел и изнутри тоже. Я же долго работал в бюро отделения, потом, до избрания вице-президентом, был членом Президиума, поэтому в целом я всё более-менее знаю.
— То есть для вас не было сюрпризов, как работает эта «машинка»?
— Нет, я это знал, не был удивлен. Конечно, мы сейчас прикладываем усилия к тому, чтобы деятельность Академии была более организованной и четкой. И тут еще большое поле для работы.
— Если говорить об Академии в XXI веке, чего не хватает РАН, чтобы она стала современной? Цифровизации? Чего-то еще?
— Многие механизмы внутренней деятельности в Академии требуют модернизации, пересмотра. Надо идти в ногу с современными тенденциями по переходу к информационному обществу. Сейчас мы делаем предварительные шаги по созданию информационной системы в Академии. Я надеюсь, что, когда будет принято окончательное решение по созданию такой системы, когда мы получим на нее финансирование, то все внутренние процессы в Академии будут организованы намного лучше. В том числе наиболее трудоемкие, связанные с экспертизой тем и отчетов научных организаций (всё, что РАН поручено делать по постановлению правительства № 1781).
— Академия наук сейчас призвана быть главным центром экспертизы. Как вам кажется, справляется ли РАН с этой задачей? Не взялась ли она за работу, к которой еще не готова?
— Дорогу осилит идущий. Мы начали в прошлом году работу огромного масштаба. Мы не питаем иллюзий, что сейчас у нас нет недостатков, они есть, прежде всего мы сами их видим. Но мы пытаемся эти недостатки устранить и сделать так, чтобы экспертиза, проводимая РАН, служила бы на пользу дела. Многие вещи удалось вскрыть именно в результате проведенной нами экспертизы. В частности, сколько тем по госзаданию в академических институтах выполнялись одним или двумя сотрудниками.
— Наверное, стоит пояснить, что госзадание должно объединять не отдельные индивидуальные темы, а некое направление работы научной группы?
— Да, речь не идет об инициативных проектах отдельных ученых. Мы же не фонд, мы проводим экспертизу именно проектов и отчетов по госзаданию. Или, скажем, мы выявили, что большая доля тех средств, которые выделяло предыдущее Министерство образования и науки, тратилась на составление различных справок, аналитических отчетов для самого министерства. По нашим подсчетам, доля таких трат составляла 25%. Если бы мы не видели весь массив тем по госзаданию, мы бы не знали этой цифры. Мне кажется, что такие выводы ценны в том числе и для власти, чтобы как-то модифицировать научную политику.
— В чем вы видите главный недостаток организации экспертной работы в РАН? Нехватка экспертов, что-то еще?
— Не то чтобы нехватка экспертов. Проблема состоит в том, что сейчас процесс экспертизы недостаточно отлажен. Мы вошли в этот процесс, не имея разработанной информационной системы, тогда как, скажем, РНФ сначала разработал информационную систему, а потом начал действовать. Мы сейчас проводим экспертную работу с помощью программ, сочиненных, так скажем, на коленке. Но, тем не менее, мы худо-бедно справляемся. Понятно, что эксперты к такому объему экспертизы, который сейчас свалился на Академию, оказались не готовы, и мы проводим работу по расширению корпуса экспертов.
— А какой это объем?
— Это десятки тысяч различных экспертиз в год. 50−70 тыс. тем или отчетов, это очень много. Даже если разделить эти тысячи на 13 отделений Академии наук, всё равно получается много. Объем большой, и это те направления экспертизы, к которым наши эксперты еще не привыкли. Ученые привыкли давать экспертизу на проекты по РНФ, РФФИ, на отчеты в соответствующих фондах. А тут немного другое. Это темы госзаданий и отчеты по госзаданиям.
В прошлом году, когда мы проводили экспертизу впервые, из отчетов порой было совершенно непонятно, сколько сотрудников задействовано в работе над проектом, кто именно, какие результаты получены. Сами организации нам представляли отчеты в такой форме, что было очень трудно провести экспертизу. Сейчас мы всё это исправляем, и те формы, которые мы теперь получаем вместе с отчетами и проектами планов НИР, более осмысленные. Постепенно выходим на рутинную отлаженную работу. Хотя организация экспертизы такого объема не может быть осуществлена в одночасье абсолютно идеальным образом.
Реформа РАН
— Реформа Академии была проведена шесть лет назад. Оглядываясь назад, видите ли вы позитивные последствия этой реформы или нет?
— Реформа Академии была проведена исходя из того понимания, которое у руководства страны было на тот момент. Изменения 2013 года касались только верхушечного уровня науки, кто отвечает за что. Раньше институтами РАН фактически управлял Президиум РАН, обладавший многими свойствами бюрократической структуры. А сейчас ими управляет уже чисто бюрократическая структура, состоящая из людей, совершенно не связанных с наукой. Сами по себе лаборатории, институты как работали, так и работают. Изменений достаточно мало, разве что бумажная отчетность кратно увеличилась. Так что на глубинном уровне никакой реформы не произошло. На самом деле у меня такое ощущение, что и старая Академия, и новое руководство министерства не решаются проводить реформы, которые бы модернизировали структуру российской науки.
— А что вам кажется главным в этой модернизации, что бы вы хотели видеть?
— Главная идея состоит в том, чтобы научной деятельностью в Российской Федерации было бы заниматься хорошо и комфортно. Пусть в России меньше денег на науку, но чтобы у ученых было ощущение свободы научного поиска. Ничего этого я пока не вижу. Получается, наоборот, что научные работники еще больше оказываются закованными в какие-то правила и рамки. И они в этих рамках крутятся как белка в колесе, но полезного выхлопа нет.
У Пушкина есть классические строчки: «Дни поздней осени бранят обыкновенно, но мне она мила, читатель дорогой». Так вот, 1990-е годы бранят обыкновенно, действительно, тогда было много негативных явлений. Но все-таки в тот период государство забыло о регламентации деятельности ученых. И всё то в науке, что имело потенциал для развития, прекрасно развивалось. Конечно, это было связано во многом с работой по контрактам с различными компаниями, но те исследователи, кто мог что-то предложить рынку, были востребованы, и их лаборатории развивались.
Сейчас же, к сожалению, главное направление организации жизни ученых идет в сторону регламентации. А для научной деятельности регламентация убийственна. Мы должны быть нацелены на научный результат, а не на выполнение каких-то бюрократических правил. И у меня такое ощущение, что те, кто руководят наукой, особенно в руководстве министерства, думают, что если все ученые будут действовать по введенным ими бюрократическим инструкциям и правилам, то российская наука двинется вперед семимильными шагами. Не будет этого, будет ровно наоборот!
Ученых надо раскрепостить. Дать им свободу маневра, свободу для творчества. Поэтому, на мой взгляд, основное положение, которое должно быть записано в новом законе о науке красными крупными буквами и жирным шрифтом, такое: научная деятельность — творческий процесс. Она должна оцениваться по результатам работы, а не по количеству затраченного на эту работу времени. Это самое главное, что должно быть в законе о науке.
Дремучее охранительство?
— Как вы оцениваете нашумевший приказ о взаимодействии с иностранными учеными и организациями?
— Ну, что тут говорить… Приказ абсолютно безграмотный. Я его могу оценить только словами президента России Владимира Путина. В своей инаугурационной речи он говорил, что «нужно бороться с бюрократической мертвечиной и дремучим охранительством». Так вот этот приказ есть ярчайший пример дремучего охранительства и бюрократической мертвечины. В любом случае он не должен исполняться, потому что распространяет на всех ученых ограничения, которые в соответствии с законом о гостайне накладываются на тех ученых, которые заняты в секретной работе. Более того, он регламентирует даже их деятельность вне института. Он распространяется на их контакты с российскими гражданами, которые работают в компаниях с зарубежным участием.
С моей точки зрения, не стоит верить успокоительным заявлениям о том, что раз приказ, затрагивающий конституционные права и свободы граждан, не был зарегистрирован в Минюсте, то он недействителен, не имеет юридической силы. Его всё равно направляют в институты, и каждый директор в меру своей склонности к «дремучему охранительству» в той или иной форме его исполняет.
Так что, резюмируя сказанное, отмечу: первое — приказ должен быть отменен. И второе — если и нужно выпустить какой-нибудь документ о взаимодействии с иностранными научными организациями, то он должен четко гарантировать, что деятельность тех ученых, которые занимаются работами, связанными с государственной или коммерческой тайной, не должна затрагивать деятельность других сотрудников института, не работающих со сведениями, составляющими тайну.
— Вы уже общались с Котюковым по этому поводу? Был ли разговор, и что он вам ответил? Вы — я имею в виду Академию.
— И президент РАН А. М. Сергеев, и многие другие члены Академии наук многократно высказывали свою позицию по этому вопросу. И было коллективное письмо с предложением отменить этот приказ. И утвердить те положения, о которых я сказал, что никакие ограничения не должны распространяться на ученых, которые не работают в закрытой области.
Это, кстати, второе, что должно быть, на мой взгляд, в законе о науке. Если человек добровольно дает подписку, то всё понятно. А если нет, то закон должен обеспечить безбарьерное общение ученых с научным сообществом всего мира. Потому что это единое сообщество. Когда я общаюсь с учеными, последнее, что меня интересует, какое у них гражданство. Если я не работаю в закрытой области, если коллега может ответить на мой вопрос, если я могу организовать с ним свободную дискуссию, то я должен иметь право это сделать. Тем более, что гражданство и место работы сейчас сильно перемешаны, и люди могут иметь одно гражданство, а работать в другой стране.
С акад. А. Г. Литваком и президентом РАН А. М. Сергеевым
— Я так понимаю, прямого ответа от министерства пока не было? Или вы не хотите сейчас это комментировать?
— У меня никаких разговоров с М. М. Котюковым по этому поводу не было. Министр — государственный служащий. Он не имеет права ничего говорить, пока не принято решение. Поэтому какой разговор? РАН должна сформулировать какие-то свои требования и предложения. Пусть они там, внутри корпуса государственных служащих, их переваривают и дают ответ. Очевидно, что этот приказ идет вразрез с указом президента РФ от 7 мая 2018 года. Поэтому он должен быть отменен. Как они это сделают — это уже их дело.
— Президиум Академии наук собирается высказаться по этому поводу?
— Наверное, да. Как вы знаете, на первом заседании в сентябре было много других, более срочных вопросов. У нас, как всегда, «пожар идет по плану». Вопрос о приказе возник летом, многие в Академии уже по нему высказались, теперь у нас возникают другие вопросы. Но, безусловно, это нужно сделать, нужно поставить этот вопрос на Президиуме.
Судьба РФФИ
— На прошедшем 10 сентября заседании была четко высказана позиция Академии по поводу РФФИ. Отмечалось, что правительство не советуется с Академией по каким-то важным вопросам науки.
— Дело даже не в том, что не советуется с Академией. Конечно, и в работе РФФИ, и в работе РНФ имеется много недостатков. Совет по науке при Министерстве образования и науки рассматривал этот вопрос многократно, отмечал недостатки в работе РФФИ и РНФ. Но ни у кого не вызывало сомнений, что существование обоих фондов — это нормально, что они дополняют друг друга.
У нас была резкая критика конкурсов офи-м в РФФИ, мы считаем, что такие конкурсы проводить не нужно, что они, действительно, может быть, дублируют конкурсы РНФ. Ну так отмените такие конкурсы, давайте деньги на инициативные проекты — и дело с концом! Я думаю, что такая реструктуризация деятельности РФФИ была бы вполне полезна для российской науки.
Но решения по реформированию научных фондов должны приниматься после обсуждения, а не с бухты-барахты. Вдруг кем-то высказывается некая точка зрения, что надо ликвидировать РФФИ и передать его полномочия в РНФ. С кем это обсуждалось? Так нельзя делать. Возможно, надо действительно провести преобразования в этих фондах, это я допускаю. Мы сами на это были нацелены. Но не таким образом, как это делается, вдруг ни с того ни с сего.
— Как вы думаете, как лучше: чтобы был один научный фонд или несколько?
— На мой взгляд, должно быть разделение функционала. Поэтому, я думаю, если будет несколько фондов, даже больше, чем два, это будет лучше.
Навстречу Общему собранию
— Весной президент Академии в «Поиске» говорил об идущей дискуссии о выборах в Академию, вызванной тем, что три академии слились вместе. Скажите, чем закончилась эта дискуссия? Можно ли сказать, что она закончилась ничем? И как идет процесс подготовки к выборам?
— Почему закончилась ничем? На выборах в РАН появилось много новых элементов. Во-первых, у нас опубликованы все списки кандидатов по разным специальностям, а не просто общий список кандидатов по отделениям. Известно, кто с кем соревнуется на этих выборах. Во-вторых, началась публикация справок-объективок обо всех кандидатах. Это открытые данные. И мы постараемся довести это дело до конца.
В настоящее время на сайте ras-elections.ru опубликованы сведения о кандидатах по следующим отделениям РАН: отделению физических наук, отделению энергетики, машиностроения, механики и процессов управления, отделению химии и наук о материалах, отделению биологических наук, отделению наук о Земле, отделению общественных наук, отделению глобальных проблем и международных отношений, по всем региональным отделениям (Дальневосточному, Сибирскому и Уральскому). Безусловно, мы будем стараться, чтобы все отделения эту информацию дали.
Очень важно, чтобы были известны и наукометрические показатели кандидатов. Я думаю, что СМИ могли бы провести эту работу сами. Во многих справках-объективках такая информация есть. Когда эти показатели хорошие, кандидаты о них пишут, а когда плохие — не пишут. С другой стороны, теперь любой желающий может идентифицировать, кто в каком институте работает, что сделал, посмотреть наукометрическую информацию по Web of Science. Может быть, мы примем решение о публикации Researcher ID (для тех, у кого он есть).
Я вижу, в том числе и в вашей газете, появились уже некоторые публикации с претензиями по линии «Диссернета» к определенным кандидатам. Однако мы не будем принимать эти претензии на веру. Естественно, наша Комиссия РАН по противодействию фальсификации научных исследований должна разобраться, справедливы ли они. Если справедливы, то соответствующая информация будет доведена до отделений.
— Можно ли быть уверенными, что человек, допустивший серьезное нарушение академической этики, не будет избран в Академию?
— У нас всё определяется выборами, у нас тайное голосование. Мы не можем идти на исключения из правил. К тому же есть такое понятие, как протестное голосование… Порой ученые голосуют не так, как хочет руководство отделений или Академии наук.
И есть еще голосование на Общем собрании РАН. После того, как результаты голосований по отделениям будут известны, можно будет быстро выложить на сайте эти результаты с тем, чтобы члены Академии подготовились к Общему собранию. Чтобы не было таких случаев, как на прошлом собрании, когда сборники с информацией по одобренным отделениями кандидатам раздавались в зале уже после начала голосования. Я надеюсь, что всё это будет делаться заранее.
Хотелось бы, чтобы и работа экспертных комиссий на выборах в РАН была достаточно гласной. Это промежуточный этап, который начнется в конце сентября. Было бы очень желательно, чтобы результаты этого этапа тоже были обнародованы. С точки зрения гласности мы выполняем указания президента РФ, что «нам нужно серьезно повысить открытость науки» и что «процесс присвоения ученых степеней и званий, а также избрания членкоров и академиков РАН должен быть более прозрачным и публичным».
— Забавно, что вы на все разумные вещи находите цитаты нашего президента… Вот некоторые члены РАН в конце 2018 года предложили, чтобы в Академии была реструктуризирована система вакансий, чтобы большая Академия сохраняла приоритет над теми академиями, которые были присоединены к РАН. Александр Сергеев в этой связи размышлял, является ли Академия наук в нынешнем виде «плавильным котлом» или же конфедерацией трех академий.
— На этих выборах было решено этого вопроса не касаться. Но не на все вакансии в этом году был объявлен конкурс. К сожалению, есть такие вакансии, где один кандидат на одно место. Но наши коллеги из отделения медицинских наук говорят, что в таких случаях подавшие на конкурс кандидаты на голову выше всех других по этой специальности и что в данном случае такая безальтернативность правомерна. Если же говорить о кандидатах в члены-корреспонденты по отделению медицинских наук, то там на каждое место много кандидатов.
В целом, мы приветствуем интерес прессы к кандидатам в Академию наук, к процессу выборов, ничего плохого в этом нет.
— Как вы думаете, может ли так случиться, что наши ныне живущие лауреаты Нобелевской премии — Константин Новосёлов и Андрей Гейм — и лауреаты премии Филдса — Станислав Смирнов и другие — все-таки станут членами Академии?
— Новосёлов и Гейм не баллотируются в РАН. Стас Смирнов, насколько я знаю, баллотируется — посмотрим. Мы делаем всё, чтобы процедура выборов была открытой. Мы, естественно, не вмешиваемся в процесс голосования. Мы считаем, что это должно быть решение отделения и потом решение общего собрания. Есть устав, и есть процедура выборов.
Еще о законе о науке
— Возвращаясь к закону о науке, какие бы еще тезисы вы бы в него включили?
— Ранее я назвал два пункта: что наука — творческий процесс и ученые должно свободно общаться с коллегами всего мира. Еще один мой тезис связан с тем, что такое госзадание для ученого и как оно должно быть сформулировано. Это соответствует поручению президента РФ о том, что должны быть разработаны единые подходы к формированию госзадания. С моей точки зрения, и так во всём мире принято, что у ученого есть много всяческих вещей, которые он делает. Он обязательно должен участвовать в инициативном свободном научном поиске. Он должен вести работу по различным грантам, которые он выиграл. Он должен работать со студентами, с аспирантами. Он должен, вообще-то говоря, писать новые заявки на гранты. Работать над книгами и учебниками.
И во всём мире никто никогда не разделяет: вот эту часть времени надо заниматься этим, эту часть — этим… Это уже на усмотрение самого ученого. В принципе, об успешности его деятельности надо судить по совокупности тех результатов, которые он в итоге получил. А у нас пытаются всё регламентировать: по госзаданию работайте с десяти до пяти, а с пяти до восьми можете по гранту, потом начинайте общаться со студентами и аспирантами. Это же неправильно. Мы не можем таким образом разделить деятельность ученого, это не приведет ни к чему хорошему.
Мне кажется, что попытки такой регламентации бессмысленны. Нужно четко написать, что госзаданием ученого считается вся вышеуказанная деятельность и его работа оценивается по совокупности полученных результатов.
Есть вопросы, связанные с аспирантурой, с тем, что сейчас аспирантура деградирует. Это все признают. И для того, чтобы это изменить, надо записать в законе, что аспирантура — это подготовительная ступень научной работы, даже больше, чем ступень образования (хотя это и ступень образования в том числе). Но в большей степени ступень, связанная с научной работой.
И аспирантура должна быть нацелена на защиту диссертации. Это не означает, что любая аспирантура должна заканчиваться защитой. Это было бы убийственно для института аспирантуры. Но это означает, что успешная аспирантура — когда по истечении какого-то срока после окончания аспирантуры защищается диссертация. Если этого не происходит, то она не успешна. Это не означает, что деньги потрачены зря. Надо понимать, что есть определенный процент выпущенных аспирантов без защиты, который зависит от традиций специальности. Точно так же, как студентам, не сдавшим государственные экзамены, выдается справка.
Важен вопрос и организации работы Высшей аттестационной комиссии. По этому поводу я уже много говорил. Академией наук принимались соответствующие решения. Нам кажется правильным, чтобы состав ВАК согласовывался с Российской академией наук и утверждался правительством.
— ВАК должен быть под министерством или над министерством?
— Я же сказал — подчинен правительству. И, конечно, в связи с законом о науке очень важен вопрос закупок оборудования, расходных материалов, реактивов и так далее. То, что сейчас происходит, — это совершенно никуда не годится. И такого нет нигде в мире. В России по сей день существуют ограничения, фактически не позволяющие ученому наиболее эффективным образом распорядиться теми деньгами, которые он получил по гранту. Он не может этого сделать, потому что любая закупка — это мильон терзаний; совершенно невозможно закупить то, что надо. Вы объявляете конкурс, в результате закупаете не то и не того качества, что реально хотели закупить.
Я считаю, что закупки оборудования стоимостью меньше 5 млн руб. вполне можно отдать на усмотрение руководителя проекта. Он сам знает лучше, что ему нужно на выполнение проекта. Оценивать его работу надо по результатам выполнения проекта.
А чиновники всё боятся, что ученые начнут обналичивать деньги и так далее. Но на самом деле сейчас всё происходит наоборот. Для того, чтобы не связываться с этими дурацкими процедурами и иметь свободу, ученый выписывает зарплату себе и своим сотрудникам, и часть этой зарплаты тратит на свободную покупку на рынке того, что ему нужно для выполнения работы. При этом он теряет громадное количество денег на налогах, и это, конечно, никуда не годится.
— Я слышу про эту проблему закупки реактивов уже более десяти лет, нашей диаспорой этот вопрос не раз ставился даже перед Путиным. Почему же он не решается, если даже от руководства страны мы слышим «да-да, надо это менять»? Где загвоздка, кто мешает этому реформированию?
— Откровенно говоря, я не знаю. Сейчас по грантам в какой-то степени многие ограничения сняты. Но всё равно всё это очень сложно. Кстати, РФФИ, который сейчас хотят ликвидировать, выписывает всю сумму ученому — и делай, что хочешь. И они добились того, что эта сумма не облагалась никакими налогами… Но там, конечно, есть другие сложности. Организация говорит: вы используете наши ресурсы. И этот вопрос решается при помощи договора о посредничестве и так далее.
В целом я считаю, что процедуры закупки необходимых реактивов и прочих важных вещей нужно по максимуму упростить. И не надо бояться, что кто-то что-то обналичит, дайте руководителю проекта, в то числе, кстати, и проекта по госзаданию, свободу делать этот проект так, как он считает нужным. Разумеется, здесь речь не идет о дорогостоящих научных приборах. В этом случае решение должно быть принято на конкурсе. Но мне кажется, что на покупки до 5 млн руб. (это около 80 тыс. долл.) ученые могут тратить без конкурса. Конечно, если ты хочешь купить ЯМР-спектрометр, то нужно объявлять конкурс на его закупку.
Рейдерский захват?
— Недавно появилась информация о планах госкомпании Дом. рф изъять у институтов РАН земли и здания. Не могли бы вы прокомментировать эти планы?
— Когда мне прислали письмо АО «ДОМ.РФ» в Минобрнауки, я не мог поверить своим глазам. Некто Д. Филиппов сообщает министерству, что «проект создания единого правительственного комплекса для размещения сотрудников федеральных органов исполнительной власти в ММДЦ „Москва-Сити“ … реализуется без выделения бюджетных средств, а возмещение затрат АО „ДОМ.РФ“ предполагается за счет реализации высвобождаемого федерального имущества», причем список этого имущества включает почти 300 га земли, в том числе 26 тыс. м2 зданий, принадлежащих научным институтам и университетам.
Неужели Д. Филиппову непонятно, что такая постановка вопроса категорически неприемлема для научно-образовательного сообщества? Мы что, вернулись из XXI века в средние века, когда правители не платили войску, а оно жило за счет разграбления захватываемых городов?! Особый цинизм данного проекта заключается в том, что деньги пойдут не на строительство школ или больниц, не на помощь пострадавшим от стихийных бедствий, а на перемещение чиновников из одного здания в другое.
О жизни
— Как строится ваш рабочий день вице-президента РАН? Когда вы встаете, когда ложитесь?
— Встаю в пол-седьмого. Стараюсь, когда это возможно, утренние часы посвящать научной деятельности, и по утрам еду на физический факультет МГУ. Потом приезжаю в Академию и там уже занимаюсь делами, связанными с организацией науки. Эта работа длится до вечера, дел очень много.
— У вас остается время на театр, кино, книги?
— Театр? Не помню даже, когда я был на спектакле и в кино. Понимаете, мне это не интересно. Мне просто, откровенно говоря, жалко времени ходить в кино. Там мне становится скучно.
— А что вы делаете в промежутках между бюрократической и научной работами?
— Ну, книги — да. Правда, я их в основном читаю в самолете, в поезде, когда куда-то еду. Сейчас, правда, всё больше и больше информации черпается из Интернета, поэтому на него тоже уходит какое-то время.
— Вы активно в последнее время ведете «Фейсбук», вы один из немногих академиков, которые этим занимаются. Почему вы вышли в соцсеть? Хотите ли выйти в «Телеграм»?
— «Телеграм»?! Вы от меня слишком многого хотите. Исторически мое вхождение в «Фейсбук» получилось следующим образом. Когда была кампания по выборам президента РАН, меня научили пользоваться «Фейсбуком», а потом это как-то пошло. На мой взгляд, блог в «Фейсбуке» — это разумный метод оповещения научного сообщества о том, что я делаю. Но, конечно, я не могу писать посты еще и в «Телеграм» и в другие медиа. Кому надо, всё читает в «Фейсбуке».
— Есть у вас какая-то обратная связь? Бывает, что вы читаете комментарии и откликаетесь?
— В целом я вижу отклик на свои публикации. Очень хорошо, что люди комментируют мои посты, никаких проблем нет. Но я принципиально никогда ничего не комментирую. Потому что это означает ввязываться в какую-то полемику, у меня нет на это времени. Я считаю своим долгом информировать научное сообщество, а что они делают с этой информацией — это уже их дело. Иногда в последующих постах я на что-то реагирую, но без прямой ссылки.
— А какая книга, недавно прочитанная в самолете, вам больше всего понравилась?
— Недавно я прочитал два тома израильского философа Юваля Харари. Он интересно пишет. Первый том о прошлом — «Sapiens. Краткая история человечества». Второй том о будущем. Сейчас начал читать третий том. Но там какие-то более тривиальные вещи, которые и так понятны. Но тем не менее, в принципе, это было интересное чтение.
— Вы любите читать мемуары об ученых?
— Да, конечно. Мемуары об ученых, какие-то книги об ученых. Иногда, когда меня это интересует.
— Свои еще не собираетесь писать?
— Не знаю, пока нет времени на мемуары. Может быть, когда-нибудь оно появится.
— Спасибо за интервью.