Вопросами совершенствования системы грантовой поддержки научных проектов и повышения её эффективности всерьёз озадачилось руководство страны. Финансирование государственных научных фондов, согласно указу Президента России, достигнет к 2018 году 25 миллиардов рублей. Но и отдача от этих инвестиций в науку также должна расти.

Оптимизации инструментов господдержки науки было посвящено первое заседание президентского Совета по науке и образованию в обновлённом составе, прошедшее 29 октября 2012 года. «Нам необходимо скорректировать бюджетные инструменты, сделать их назначение и использование более адресным, выработать дифференцированный подход к поддержке и финансированию различных стадий исследовательского цикла, установить понятную и прозрачную связь между научными результатами и вознаграждением учёных. И в то же время дать возможности для творческого роста и профессиональной самореализации молодых исследователей, обеспечить им достойный уровень жизни», – подчеркнул Владимир Путин.

На заседании совета высказывались разные мнения о модернизации грантовой модели поддержки науки, включая создание новых специализированных фондов поддержки науки и научно-образовательной деятельности, частных фондов и фондов целевого капитала (эндаументов), о развитии конкуренции в научной среде, подстёгивающей рост результативности исследований.

По его итогам правительству поручено разработать комплекс мер по совершенствованию финансовых инструментов и механизмов поддержки научной деятельности. Среди них – развитие системы государственных и негосударственных фондов, предоставляющих гранты научным организациям, коллективам и отдельным учёным на проведение научных исследований, рассчитанных на среднесрочный период (три–пять лет) и долгосрочный период (десять лет), в том числе на проведение исследований мирового уровня. Вскоре свои предложения представит Минобрнауки РФ.

А пока STRF.ru решил выяснить мнение учёных о том, какие задачи призваны решать научные фонды и на каких принципах должна строиться их работа, сколько фондов и какой специализации нашей стране нужно, как стимулировать получение значимых научных результатов учёными, чьи изыскания поддержаны грантами? Нам также интересен опыт работы зарубежных фондов поддержки науки и то, насколько он применим в России. В нашем новом опросе уже приняли участие следующие эксперты.

Главная проблема грантовой системы России – фактическое отсутствие экспертного сообщества и доверия к нему со стороны чиновников, выдающих гранты. Отсюда – горы отчётности, которые приходится сдавать российским учёным. Такое мнение высказывает физик КОНСТАНТИН АГЛАДЗЕ, профессор Киотского университета и заведующий лабораторией «Наноконструирование мембранно-белковых комплексов для контроля физиологии клетки» научно-образовательного центра «Нанобиофизика» МФТИ, созданной по мегагранту.

С какими иностранными фондами вы знакомы?

– Я получал в своё время европейские и американские гранты. Сейчас работаю по японскому. Кроме того, имею опыт работы с российским мегагрантом. Каждая страна имеет свои особенности. Но нигде, кроме как в России, не требуются тонны бумажной отчётности. Например, финальный отчёт по гранту размером около 500 тысяч долларов в Штатах или в Японии составляет примерно 3,5 страницы. В России отчётность измеряется килограммами.

Вообще говоря, я думаю, что не нужно изобретать велосипед – грантовая система США оптимальна. Наиболее существенным я считаю то, что, во-первых, там грант даётся на 4–5 лет, за это время действительно можно развернуть нормальную работу. А в России её, кстати, только разворачивают, продолжать почти нечего.

Во-вторых, тот, кто называется в Америке program officer – управляющий государственной грантовой программой, – это госслужащий. А не представитель какой-то внешней фирмы. Американцы прекрасно понимают, что в процессе исследований могут быть получены результаты государственной важности, и поэтому чиновник будет относиться к учёным иначе, нежели сторонний управленец.

В Америке такие управляющие в области биомедицины работают в NIH (National Institutes of Health). На каждую грантовую программу – по одному-два управляющих. Они сами не оценивают заявки на гранты, а работают диспетчерами: посылают отчёты на рецензию зарекомендовавшим себя в этой области учёным. И обычно трёх-четырёх рецензий достаточно, чтобы принять решение о выдаче гранта. При этом в Штатах вы можете ознакомиться с отзывами по вашему гранту в интернете. Имена рецензентов не разглашаются, но можно посмотреть, что сказали коллеги о вашей заявке. В России этого нет.

Это основное. А по мелочам – например, в странах развитого капитализма никто не требует ежеквартальных отчётов, а годовой отчёт составляет примерно полстраницы. Там вопрос доверия к получателю гранта решают рецензенты. Если рецензенты решили, что вы получаете грант, вы его получаете, и их не сильно заботит, в какой форме вы будете отчитываться за него, в любом случае отчётность базируется на вышедших публикациях, естественно, в нормальных рейтинговых журналах. В России же такое ощущение, что всё время пытаются устроить что-то среднее между грантом и опытно-конструкторской разработкой по госзаказу. И это совершенно неправильно.

То есть нужно давать учёным деньги и свободу?

– Да. Вопрос упирается в экспертное сообщество, которому доверяют люди, дающие деньги. Понятно, что что-то может и не удаться. Но скорее всего, у учёных что-то получится. Не одно, так другое, в конце концов.

Каким должен быть размер гранта, на ваш взгляд?

– Это зависит от того, каков формат работы. Если вы должны из гранта платить зарплату себе и своим сотрудникам, то это одно дело. А если зарплата идёт из бюджета – это другой вариант. В Америке средний грант NIH – 1 миллион 300 тысяч долларов на пять лет. Это то, что получает учёный. Примерно столько же с гранта получает университет, причём исследователь может даже не знать, сколько именно.

Выходит 260 тысяч долларов в год. На эти деньги может жить и работать маленькая исследовательская группа. Крепкий американский профессор в хорошем исследовательском университете обычно имеет два таких гранта и располагает финансами в размере примерно 500 тысяч долларов в год. Из этого он платит зарплату себе и тем, кого он нанимает: постдокам, студентам и прочим. Плюс расходы. В России расходные материалы и оборудование несколько дороже, чем в Соединённых Штатах. Поэтому я полагаю, что крепкая, хорошо работающая группа должна была бы получать около 700 тысяч долларов в год на пять лет.

Как вы оцениваете требование софинансирования, которое недавно ввели по отношению к мегагрантам?

– Это дикая вещь, нигде в мире нет требования софинансирования каких-либо грантов. И опять же всё упирается в вопрос доверия исследователям. Если уж давать людям деньги, надо их просто давать.

К обсуждению темы совершенствования грантовой системы поддержки науки присоединился ВЛАДИМИР ИВАНОВ, заместитель главного учёного секретаря Российской академии наук, профессор НИЯУ МИФИ, доктор экономических наук. По его мнению, «основная масса вузов выведена из конкурентного сектора науки, т.е. получаемые ими средства на проведение научных исследований не связаны с результативностью»:

– Вопрос изменения системы финансирования науки необходимо рассматривать исходя из логики научного процесса, целей, желаемого результата и имеющихся экономических возможностей.

Однозначно можно сказать, что автоматический перенос зарубежного опыта финансирования науки в Россию невозможен. Во-первых, потому что системы и механизмы финансирования исследований и разработок в разных странах существенно различаются, хотя в ряде случаев у них есть много общего. Различия обусловлены многими, в том числе историческими, причинами. Во-вторых, автоматический перенос института (в экономическом смысле этого слова) из одной системы в другую невозможен без соответствующей адаптации. Все попытки российских реформаторов науки в течение последних 20 лет игнорировать этот факт безнадёжно провалились, и вряд ли стоит в дальнейшем проводить подобные эксперименты: они уже слишком дорого обошлись и государству, и науке, и отдельным учёным. Отсюда простой вывод: необходимо разработать систему финансирования исходя из особенностей организации российского сектора исследований и разработок с учётом зарубежного опыта.

Сейчас в России сложилась трёхсекторная система финансирования: фонды, программы и базовое финансирование. Фонды финансируют начальную часть научного процесса, которую потом должны «подхватывать» программы. В полной мере такая схема реализована в рамках фундаментальных исследований, где на начальном этапе небольшие коллективы за небольшие деньги проводят исследования, финансируемые научными фондами. Результаты исследований становятся базой либо программ фундаментальных исследований, либо программ прикладных разработок.

Конечно, здесь изложена идеальная схема – на практике всё не совсем так, и очень трудно бывает провести границу между различными стадиями научного процесса. Однако идея именно такова, и для фундаментальных исследований она себя хорошо зарекомендовала. Поэтому вряд ли имеет смысл менять пропорции между фондовым и программным финансированием фундаментальной науки.

Другое дело, что сегодня, если исключить небольшую группу ведущих университетов, в системе высшего образования отсутствует понятная и прозрачная система организации фундаментальных исследований и представления полученных результатов, как это сделано в академическом секторе науки. Поэтому применительно к вузам необходимо проработать следующие варианты: либо разработать единую программу фундаментальных исследований университетов по аналогии с программой фундаментальных исследований госакадемий наук, либо передать в РФФИ и РГНФ деньги, которые по различным каналам направляются в вузы на проведение фундаментальных исследований. Второй путь представляется более предпочтительным, поскольку основная масса вузов выведена из конкурентного сектора науки, т.е. получаемые им средства на проведение научных исследований не связаны с результативностью. Отсюда и низкая цитируемость отечественной науки, и проблемы с подготовкой кадров высшей квалификации. Поэтому финансирование вузовских исследований через фонды, помимо программ развития ведущих университетов, способствовало бы более эффективному использованию средств и позволило бы выявить действительно растущие научные коллективы.

Что же касается прикладных исследований, то основная проблема состоит в том, что в последние годы внимание обращалось не на достижение конкретных результатов, а на решение инфраструктурных проблем, создание условий для инновационной деятельности. Однако опыт показывает, что инфраструктура должна создаваться под конкретные задачи. Так, например, нельзя создать транспортную инфраструктуру вообще, а можно создать инфраструктуру железнодорожного, морского, автомобильного, авиационного транспорта и т.д. Поэтому представляется, что назрела необходимость перехода от инфраструктурных проектов к проектам создания конкретной наукоёмкой продукции. А для финансирования таких проектов целесообразно создать систему специализированных научных фондов, задачей которых являлась бы поддержка прикладных исследований для обеспечения разработки и выпуска конкурентоспособной наукоёмкой продукции. Учредителями таких фондов могли бы стать государственные структуры, госкорпорации, РВК, фонд поддержки малого предпринимательства, частный бизнес и др.

Размышлениями о том, как выстроить эффективно работающую систему, делится старший научный сотрудник НИИ физико-химической биологии имени А.Н. Белозерского МГУ кандидат биологических наук СЕРГЕЙ ДМИТРИЕВ:

– На мой взгляд, основной принцип, который должен быть заложен в концепцию реформирования грантовой системы, – это поддержка учёного на всех этапах его научной карьеры. Сейчас у нас, к сожалению, нет чётко выстроенной программы, которой учёный мог бы следовать, проходя путь от студента-дипломника до руководителя преуспевающей лаборатории. Поэтому я хотел бы предложить вариант такой программы. Я буду апеллировать к западной, прежде всего американской, модели организации науки – просто потому, что она уже показала свою действенность: нравится нам это или нет, но сейчас США объективно являются лидером в мире науки. Причём во многом это обусловлено именно разумными принципами, с самого начала заложенными в построение научной системы. Благодаря чему эта страна, как пылесос, высасывает из других стран их лучшие умы и тем самым обеспечивает ещё больший прирост своего научного потенциала.

На мой взгляд, нужна следующая линейка грантов для поддержки эффективных учёных на всех этапах их карьеры. Количество грантов должно уменьшаться при движении снизу вверх, поскольку на каждом этапе будет жёсткая конкуренция и отбор лучших, а суммы грантов должны, наоборот, расти.

1. Аспирантские гранты для поездок на конференции

На этапе аспирантуры существенных достижений у учёного, как правило, ещё нет, а в финансовом и научном плане он полностью зависит от завлаба. Поэтому гранты на исследования давать нецелесообразно: не получится адекватно оценить успешность аспиранта, и это будут гранты скорее не для него, а для завлаба. Но вот что точно необходимо – это адресное спонсирование поездок на научные мероприятия, прежде всего на конференции. Общение с зарубежными коллегами, знакомство с новейшими тенденциями развития своего научного направления очень важно для учёного, тем более для начинающего. Помимо возможности донести результаты своих исследований до ведущих учёных, работающих в той же области, выступления на конференциях важны ещё и с точки зрения повышения квалификации: это шанс приобрести опыт представления своих результатов, узнать мнение научного сообщества о своём исследовании, а зачастую – получить ценные советы и идеи для его развития. Однако завлабы крайне неохотно раскошеливаются на поездки для аспирантов – такова реальность, из которой нужно исходить. Программа таких грантов в этом году стала особенно актуальной, поскольку РФФИ отменил популярные среди молодёжи программы грантов «моб_з» и «моб_з_рос». Чтобы не придумывать велосипед, механизм распределения таких грантов можно скопировать с этих программ. Подавать заявку на такие гранты должен сам аспирант, а основным критерием отбора будет уровень конференции и статус доклада (устное сообщение имеет преимущество перед постерным).

2. Система двухгодичных стипендий-феллоушипов для молодых, недавно защитившихся кандидатов наук

Её можно также назвать программой «постдоков» – однако поскольку в это слово разные люди вкладывают разный смысл, я предпочитаю термин «стипендия». Эти деньги должны идти исключительно на зарплату, а не на исследования. Никаких требований к обязательной смене места работы, а тем более географического региона, быть не должно (тему мобильности я затрону ниже). Поскольку к моменту защиты диссертации учёный уже имеет достаточно публикаций и работ, чтобы можно было объективно оценить его успешность, то такой конкурс следует проводить именно между самими соискателями, а не между их руководителями.

Данная программа призвана решить проблему отсутствия ставок в научных организациях. Сейчас вчерашний аспирант после защиты диссертации зачастую вынужден уезжать из страны или уходить из науки только потому, что в организации для него не находится места, не говоря уже о том, что мало кто из завлабов может позволить себе доплачивать молодому человеку из грантов достаточную сумму, чтобы он мог снимать квартиру. Стипендия позволила бы зачислить новоиспечённого кандидата наук на временный контракт сроком на два года (средний срок одного постдока на Западе) с возможностью продления до тех пор, пока с момента защиты не пройдёт десять лет – но каждый раз по новому конкурсу. Это позволило бы учёному просуществовать десять лет после защиты при условии продолжения активной работы – за это время в институте может найтись для него ставка, либо он сформирует свой коллектив и выиграет грант для создания новой группы. По сути, такой контракт напоминает зачисление на ставку по конкурсу – с той разницей, что конкурс будет проводиться не внутри организации, а на уровне министерства, и грозить реальной, а не номинальной возможностью не быть переаттестованным на очередные два года. Тогда в институтах оставляли бы именно эффективно работающих ребят, а не «любимчиков» деканата или администрации. Сумма стипендии должна позволять молодому человеку снимать жильё в своём регионе.

Ближе всего к этой схеме программа президентских стипендий. Однако она требует того, чтобы на момент подачи заявки человек уже числился на ставке в организации. Кроме того, в ней есть порочное ограничение, касающееся «приоритетных направлений», – очередная неудачная попытка чиновников диктовать учёным, чем им нужно заниматься.

3. «Учебные» исследовательские гранты для молодых кандидатов наук

Это небольшие гранты для финансирования самих исследований молодого учёного (покупки материалов, реактивов, недорогих приборов и т.д.) в дополнение к основному финансированию, которое даёт завлаб. Такие гранты призваны подготовить его к самостоятельной жизни: закрепить навыки организации работы, распоряжения деньгами и т.п. Срок – 2–3 года; обязательное условие – открытие новой тематики по отношению к теме диссертации либо принципиально новое развитие изучаемой проблемы (иные аспекты, методы и подходы). Прототип этой программы – гранты РФФИ «мол_а». В каком-то смысле под эту схему подходят гранты президента.

4. Гранты на создание новых групп (стартапы)

Относительно крупные гранты, позволяющие закупить набор стандартного лабораторного оборудования и выплачивать зарплату трём–пяти сотрудникам и аспирантам. Срок – 5 лет. Формальных ограничений по возрасту нет, но при прочих равных условиях предпочтение отдаётся более молодым лидерам групп. Это важнейшая составляющая грантовой программы, так как момент организации своей группы/лаборатории – критический в карьере учёного. На Западе именно этому этапу уделяется максимум внимания. В каждом университете есть программа стартапов: безвозмездные гранты, которые выдаются в условиях очень жёсткого отбора. Не менее жёстко контролируется результативность новой лаборатории. По истечении срока (а иногда и до него) администрация университета может принять решение о непродлении контракта с учёным – и тогда ему придётся уйти. В любом случае финансирование заканчивается через 5 лет, и дальше учёный должен содержать свою лабораторию уже на другие деньги.

В России, насколько мне известно, такой программы нет ни в одном университете или научно-исследовательском институте – момент становления самостоятельной карьеры учёного пущен на самотёк.

В РАН есть конкурс «Новые группы» в рамках программы «Молекулярная и клеточная биология». Похожая программа есть у частного фонда «Династия». Однако на уровне государства никакой системной поддержки создания новых групп и лабораторий до недавнего времени не было совсем. В прошлом году появились гранты РФФИ для ведущих молодёжных коллективов («мол_а_вед») – однако их количества явно недостаточно.

Суммы этих грантов могут варьировать в зависимости от области знания. Крайне важно сделать всё оборудование, купленное на средства гранта, достоянием руководителя проекта, чтобы в случае, если через пять лет он не сможет продолжить работу в той организации, которая его приютила, он мог перенести свою лабораторию в другой институт, а не начинать всё с нуля. Что касается мобильности (требования обязательной смены места работы или даже региона), мне кажется, в этом вопросе как раз не стоит пытаться перенести западный опыт на нашу почву. В США, где неплохой исследовательский университет есть в каждом втором городишке, мобильность действительно является неотъемлемой частью карьеры учёного. Однако у нас в стране наука пока сосредоточена лишь в четырёх-пяти крупных центрах, и требование обязательной смены географического региона приведёт лишь к имитации мобильности.

5. Гранты для поддержки основных направлений исследований в уже созданных лабораториях

Это и есть основная форма финансирования науки. Сейчас такую системную поддержку нашей науки осуществляют в основном государственные научные фонды (РФФИ и РГНФ) – однако размеры этих грантов оставляют желать лучшего. Основные принципы, которые должны быть заложены в эту программу: участниками конкурсов должны быть лаборатории, а не организации; сумма гранта должна позволять выплачивать зарплату трём–пяти сотрудникам, покупать расходные материалы и приборы, необходимые для работы (кроме особо крупных и дорогих приборов, которые должны покупать организации); при смене места работы грантодержателем все средства, полученные по гранту, и все приборы, купленные на эти средства, грантодержатель имеет право забрать с собой на новое место работы; организация, в которой работает в данный момент грантодержатель, получает существенный «оверхед» к каждому гранту – на сумму оверхедов она обеспечивает своим сотрудникам условия для работы, а также может приобретать дорогостоящее оборудование для центров коллективного пользования.

6. Укрупнённые гранты для поддержки небольшого числа самых лучших лабораторий

Определять лучших нужно по показателям публикационной активности. Об этом сейчас много говорят, и позиция министерства здесь, мне кажется, правильная. И конкурс мегагрантов, и готовящаяся программа миди-грантов (проект «1000 лабораторий») – нужные и полезные вещи. Надо только понимать, что это – лишь верхушка пирамиды. Невозможно построить науку в стране такого размера, как наша, если в ней есть только 1000 элитных лабораторий, а остальные влачат жалкое существование и постепенно деградируют. Науке нужна инфраструктура и постоянный приток свежих квалифицированных кадров, а без системной поддержки ничего этого не будет, даже если в страну приедет сотня нобелевских лауреатов.

И ещё один важный момент – нужно чётко отслеживать, действительно ли высокие показатели выдающегося учёного достигнуты благодаря работе его российской лаборатории: у нас есть много учёных с большим числом публикаций очень высокого уровня, однако делаются они не в России. Такие учёные, безусловно, являются славой нашей науки, однако это их персональные заслуги и заслуги их зарубежной лаборатории, а не российского коллектива. Поэтому при оценке уровня кандидатов и при рассмотрении отчётов нужно принимать во внимание не только показатели лидера, но и показатели остальных членов группы. Вообще очень хорошо, когда поддержку получают приезжие учёные, но не стоит делать это самоцелью.

Преимущество надо всё-таки отдавать хорошим учёным, которые работали и работают здесь: приезжие светила не имеют опыта руководства лабораторией в тех сумасшедших условиях, которые существуют в нашей стране (я имею в виду забюрократизированность всего и вся). Да, приобретя хорошего иностранного учёного, вы гарантированно получите хороший отчёт, потому что у него будут продолжать регулярно выходить отличные работы, сделанные за рубежом. Только вот приведёт ли это к развитию инфраструктуры и вообще науки в нашей стране? А поддерживая отечественного исследователя примерно того же уровня, вы подпитываете конкретную, зрелую точку роста, которой не хватало только ресурсов, чтобы «расцвести».

7. Ряд специфических программ – например, для поддержки международных проектов

Необходимы помимо вышеупомянутой системы. Наука часто делается в коллаборациях, и это надо учитывать. Кроме того, есть ряд особенных областей (например, наука военного назначения), для которых нужно разрабатывать отдельные программы.

В сумме эти семь мероприятий целостной грантовой программы могли бы обеспечить переход отечественной науки от стадии стагнации и выживания к стадии развития и наращивания потенциала, и тогда через пару лет наши показатели наконец перестали бы падать, а ещё через год-два начали бы улучшаться.

По мнению заместителя директора Института мировой экономики и международных отношений РАН доктора экономических наук, академика РАН НАТАЛЬИ ИВАНОВОЙ, надо создавать новые госфонды, специализирующиеся на поддержке разных областей науки.

Наталья Ивановна, как вы оцениваете поддержку науки государственными фондами?

– Два наиболее крупных государственных научных фонда – РФФИ и РГНФ – были созданы в нашей стране в первой половине 1990-х годов. И сделано это было с опорой на опыт работы зарубежных научных фондов с грантовой системой поддержки науки, прежде всего американского Национального научного фонда (National Science Foundation). Несомненно, это был позитивный шаг по созданию новых институциональных форм поддержки науки. С тех пор российские фонды сильно эволюционировали и расширили свою деятельность.

Теперь же, мне кажется, пришло время для их дальнейшего развития – специализации фондов по разным областям науки. Скажем, у РФФИ есть такие объекты, направления науки, которыми сложно управлять под одним «зонтиком». Да и мировой опыт показывает, что помимо общих естественно-научных фондов существуют, например, специализированные фонды по биологическим, биомедицинским исследованиям. Для нас развитие этих областей – сверхактуальная задача. Поэтому стоило бы подумать о создании в дополнение к РФФИ специального государственного фонда для поддержки исследований, ориентированных на медицину.

То же можно сказать и в отношении РГНФ, который оказывает поддержку исследованиям во всех сферах гуманитарного знания, в то время как за рубежом различают фонды, финансирующие гуманитарные исследования и общественно-научные. Всё-таки эти сферы различаются по целям и методам исследований, по составу участников. Было бы правильным создать фонды для поддержки социально-политических и экономических исследований.

А откуда брать средства для расширения грантового финансирования науки госфондами? Перераспределять в рамках имеющихся у Министерства образования и науки инструментов?

– Почему бы и нет? Эта идея уже обсуждалась в октябре прошлого года президентским Советом по науке и образованию, членом которого является директор ИМЭМО РАН академик Александр Александрович Дынкин. В одну из рабочих групп совета вхожу и я. Наш институт выступал с подобными предложениями, поскольку финансирование науки по 94-му федеральному закону категорически не подходит научным организациям.

К слову, в подготовленных Минобрнауки проектах новых федеральных целевых программ «Кадры» и «Исследования и разработки» на 2014–2020 годы предлагается переход от 94-ФЗ к грантовому принципу финансирования научных проектов. Состоится ли он, станет ясно в конце апреля, когда правительство рассмотрит проекты обеих ФЦП.

– Проблему несовместимости формата ФЦП и формата грантовой поддержки можно разрешить иначе, придумав какую-то другую институциональную форму. Скажем, часть государственных средств, которые выделяются министерству на науку, вывести за рамки федеральных целевых программ. В США широко распространена форма грантовой поддержки по линии министерств: обороны, энергетики, сельского хозяйства, министерства здравоохранения.

Научные фонды целесообразно направить на поддержку молодых учёных или аспирантов, при условии, что другой поддержки они не имеют. Иначе говоря, фондовое финансирование должно быть не прибавкой к зарплате или стипендии, а полноценным и продолжительным (как минимум три года). Нормальный западный грант так и устроен. И мы могли бы попробовать это сделать. Уже сейчас нужно выводить часть финансирования научных проектов из ФЦП в фонды. Ведь в ФЦП с помощью науки решаются текущие государственные задачи по отраслям или комплексам отраслей, а миссия фондов – общенациональный приоритет – поддержка развития науки. Допустим, какой-то учёный решает важную научную задачу, которая соответствует логике научного знания, но может не соответствовать в конкретный момент государственным интересам. Средства на развитие научного направления, на оплату работы аспирантов или лаборантов ему выделяет научный фонд.

Всё это вполне реально сделать, если государство сформулирует задачу так: стране важно иметь первоклассную науку, которая есть ценность сама по себе.

Надо ли как-то стимулировать деятельность частных фондов поддержки науки, таких как фонд «Династия»?

– Конечно. Частные фонды в России есть, и они довольно эффективны с точки зрения поддержки науки, новых знаний, отдельных учёных. Но их очень мало. Более того, после периода роста сейчас, по-моему, наступил период сворачивания их работы. Например, был такой Фонд содействия отечественной науке, близкий к РАН, о котором в последнее время что-то не слышно.

Здесь политика государства должна быть ясной и однозначной – налоговые льготы тем, кто вкладывает в эту деятельность свои средства. Я имею в виду средства корпораций и частных инвесторов. Ну и, разумеется, надо развивать систему государственных фондов.

Будет ли работать в этой сфере механизм частно-государственного партнёрства?

– Я не понимаю, как это может действовать. Частно-государственное партнёрство у нас в конце концов превращается в какую-то странную форму, чреватую злоупотреблениями. По-моему, частные и государственные средства могут смешиваться только в одной форме – форме эндаумента для дальнейшей деятельности фонда. Причём в российском законодательстве такая возможность прописана.

С целью найти идеальный алгоритм финансирования науки, который, возможно, послужит ориентиром для российских фондов, инвестирующих в развитие знаний, мы проводим опрос учёных на тему: как должен работать фонд, чтобы наилучшим образом стимулировать стремление служителей науки к получению результатов? Нам интересны мнения как российских учёных, так и взгляд из-за рубежа. В данном материале обратимся к опыту Германии, где к разработке всевозможных правил, а также механизмов их исполнения подходят особенно аккуратно. На вопросы отвечает руководитель кафедры экспериментальной физики Университета Вюрцбурга, директор Баварского центра прикладных энергетических исследований ВЛАДИМИР ДЬЯКОНОВ.

Владимир, с какими инвесторами науки вы работаете?

– Моя кафедра в Университете Вюрцбурга делает упор, скорее, на фундаментальные исследования, потому основные средства мы выигрываем на конкурсной основе в Немецком исследовательском обществе (Deutsche Forschungsgemeinschaft, DFG), программах Евросоюза (EU), Министерстве науки Германии (BMBF). На кафедре мне удаётся выиграть от полу- до одного миллиона евро в год. Бюджетные средства не имеют особого влияния, это 40–50 тысяч евро, на мелкие расходы, так сказать. В исследовательском институте (ZAE Bayern), который я возглавляю, фокус на более прикладных исследованиях; как инвесторы там нам более интересны Министерство экономики Германии (BMWi), Министерство окружающей среды (BMU), Евросоюз.

Кроме этого, есть разные фонды на уровне федеральных земель, доступные, например, только работающим в Баварии, – BayStMWIVT – баварское министерство экономики, и так далее.

Каковы основные принципы работы DFG?

– В DFG наиболее высокие требования в смысле качества проекта, оригинальности идеи, предварительных результатов, мировой конкурентоспособности. Поэтому там проходит не более 20% заявок. Два-три специалиста пишут на них анонимные научные рецензии. Решение принимается до года, т.е. очень долго. Подавать проект может каждый, если есть степень Dr. rer. nat. (PhD). Если молодой учёный подаёт первый раз, то ему полагается что-то типа благосклонной скидки/бонуса. Если проект подаёт молодой учёный женского пола, это тоже очень поощряется. В проектах, подобных DFG, как правило, можно просить одну-две ставки для будущих сотрудников и небольшие средства на приобретение оборудования, максимум на 50 тысяч евро. Финансирование лабораторной инфраструктуры, как правило, вычёркивается. Средняя продолжительность проекта – 3 года.

Помимо индивидуальных есть координированные программы, так называемые приоритетные программы, состоящие из 20–30 индивидуальных проектов со всей страны по какой-то актуальной теме, например органическая фотовольтаика, графен, или более методического направления: «Границы чувствительности электронного парамагнитного резонанса». Тему надо «пробивать» через Сенат Немецкого исследовательского общества инициативной группе. Отбор проходит в форме специального коллоквиума, на котором каждый участник представляет свой проект в виде короткого доклада и затем более подробно – постера. Решение принимается в тот же день. Для соискателей – идеальный вариант.

Другой пример: «Совместные исследовательские центры» – Collaborative Research Centres – программа, тематически объединяющая около 20 проектов, например, одного или нескольких университетов по какой-то теме.

Если группе коллег на факультете или внутри университета не хватает критической массы сформировать центр, то имеет смысл начать с «Исследовательской группы» (Research Units): 8–9 проектов по какой-то теме, обычно из одного университета.

Финансирование DFG очень важно, т.к. по количеству проектов, поддержанных фондом, в некоторой степени определяется рейтинг как учёного, так и университета.

На фоне DFG принципы работы министерств совершенно иные. Например, министерство науки поддерживает более крупные проекты, в которых уже есть индустриальные партнёры. Конечная цель таких проектов – продукт или прибор, произведённый в Германии. Надо следить за объявлениями, быстро сколачивать команду по теме, подавать short draft. Официального рецензирования нет, отбор делается на уровне министерства, точнее, специального подразделения (PTJ – Project Management Jülich). Для успеха в этом деле важна высокая научная репутация и положительный опыт в прошлом. В некотором смысле нужно доверие к координатору проекта лично, т.к. в конце должен быть какой-то намёк на практический выход. Если DFG-проекты позволяют продвинуться в рейтинге, то министерские – дают реальные деньги, помогают развить инфраструктуру лаборатории. Учёному нужно и то и другое.

Фонды Евросоюза действуют примерно по тем же принципам, что и DFG, только участники должны быть из разных стран. Рецензирование очень жёсткое.

Что касается отчётности, то в целом по всем проектам писать много не поощряется, абсурдных формуляров (hirsch factor, total impact factor of publications, citation index) нет. Всё это можно легко проверить в Web of Science, если есть сомнения. В отчёте по DFG-проекту можно упомянуть максимум пять статей по теме, иначе его возвращают на доработку. Отчёты очень короткие.

Также важная особенность немецкого проектного финансирования – невозможность руководителю проекта платить или даже доплачивать самому себе зарплату из проектов. Хотя не запрещено подавать совместный проект, например, с постдоком и запросить для него ставку. Это, как мне кажется, очень правильно и снимает ненужное напряжение. Но учёные в Германии это себе могут позволить, поэтому я осторожен в требованиях обобщения подобного опыта.

Есть ли какие-то неудобства, с которыми вам приходилось сталкиваться при получении фондового финансирования?

– К неудобствам DFG отношу долгий срок обработки заявок (на мой взгляд, его нужно сократить до 6 месяцев) и слишком высокие требования коллег-рецензентов. Если проект не хвалят, а говорят «хороший», то он не проходит. Важно иметь публикацию в хорошем журнале для демонстрации имеющегося предварительного опыта по теме на момент подачи проекта.

Европейские проекты слишком забюрокрачены. В некоторых программах результат, как мне кажется, никого не интересует... Проекты из 15 партнёров реально редко работают, но 10 миллионов евро софинансирования – это весомый аргумент для участия.

Как, по-вашему, должно быть в идеале организовано фондовое финансирование научных проектов?

– Думаю, DFG близок к идеалу, т.к. содержание, качество проекта – самое главное. Как я уже говорил, им хорошо бы сократить сроки прохождения заявок и повысить процент поддержанных индивидуальных проектов, к примеру, до 40%. В принципе это не утопия, приблизительно такой процент прохождения имеют вышеупомянутые приоритетные программы, но они длятся максимум 6 лет и обычно не получают продолжения, даже если успешны.

Грантовая система в России фактически отсутствует: РФФИ и РГНФ выдают смехотворные суммы, а мегагранты по большому счёту ничего не меняют, так как носят разовый характер. АЛЕКСЕЙ БОБРОВСКИЙ, лауреат президентской премии для молодых учёных 2009 года, доктор химических наук, грустно смотрит на ситуацию с финансированием российской науки.

Есть ли у вас опыт общения с западными фондами?

– Минимальный. У меня есть опыт работы за границей. Например, я год работал в Германии. Но деталей устройства грантовой системы на Западе я не знаю.

А с российскими фондами?

– С Российским фондом фундаментальных исследований – есть, и уже много лет.

Какие проблемы есть в его работе и как их можно было бы решить?

– Основных проблем две. Первая – размер гранта просто смехотворен: 300–400 тысяч рублей в год на научную группу хватает только на мелкие текущие расходы. О покупке оборудования речи не идёт вообще.

Вторая проблема – круг экспертов в каждой области, который участвует в рецензировании проектов, довольно узок. Что ведёт к неадекватной оценке проектов.

Должна быть прозрачная международная экспертиза проектов. И размер гранта должен быть в десять раз больше: допустим, вместо 300 тысяч – 3 миллиона. Тогда можно было бы говорить о том, чтобы покупать хотя бы не самое дорогое оборудование, оснащать лаборатории и обеспечивать зарплаты аспирантам и постдокам.

Насколько я знаю, в других странах обычно по несколько фондов. Мне кажется, это разумно. Фонды могут разделяться по дисциплинам, например. У нас же их всего два – гуманитарный и естественный, РФФИ и РГНФ.

Каков оптимальный срок, на который следует давать гранты?

– Имеет смысл давать разные гранты. Долгосрочные – лет на пять. Но должны быть и краткосрочные проекты – на год, на два. РФФИ сейчас даёт гранты на три года, это разумный срок.

Большой недостаток грантов РФФИ в том, что деньги приходят в конце года, и их надо срочно потратить. Отчётность – это тоже проблема. Сейчас она вроде бы стала не такая страшная, но всё равно много маразма. При том что публикации и так прекрасно свидетельствуют о проделанной работе. Помню, как я писал отчёт по стипендии Александра фон Гумбольдта: полстраницы текста и список публикаций. Уверен, для любого рецензента этого было бы вполне достаточно.

Как оценивать подаваемые проекты?

– Я уже сказал, здесь имеет смысл проводить международную экспертизу и привлекать международных экспертов. Найти их несложно, да и больших денег не нужно. Сейчас ведь проводят экспертизу научных публикаций и бесплатно. Мне всё время на рецензию приходят статьи из разных журналов. Оценивать проекты – это несколько более трудоёмкая работа. Но всё равно организовать международную экспертную оценку – это вполне реально.

Дело в том, что число российских учёных высокого уровня в любой области науки уже давно недостаточно, что часто приводит к неадекватности экспертизы.

Кроме того, нужно учитывать наукометрические показатели участников проектов. Конечно, в совокупности с другими показателями уровня проекта.

Как вы оцениваете ситуацию в целом?

– Я бы сказал, она катастрофическая. Грантовой системы у нас фактически нет и не предвидится. РФФИ находится в каком-то загнанном состоянии, там смешные деньги, да и те всё время хотят сократить. У нас в лаборатории последний прибор, купленный на государственные деньги, был приобретён в 80-х годах. Приходится работать на устаревшем оборудовании. Нормальная грантовая система могла бы изменить ситуацию. Но пока начальники – большие и не очень – говорят правильные вещи, а никаких изменений не происходит уже в течение четверти века. Поэтому, естественно, от науки в России скоро совсем ничего не останется, кроме имитации.

А как же мегагранты?

– Кардинально они ситуацию не изменят. Выделенные деньги кончатся, а какая им альтернатива? Всё тот же РФФИ? Естественно, что в результате из лабораторий, созданных по мегагрантам, все разбегутся. Никто не останется, когда есть возможность работать в нормальных лабораториях на Западе.

Конечно, это была хорошая идея. Наверное, небольшой процент российских учёных получил за счёт этих мегагрантов серьёзную финансовую поддержку. Было закуплено хорошее современное оборудование. Но это же очень малая часть.

Хороший проект недавно был анонсирован Дмитрием Ливановым – «1000 лабораторий». Размер гранта там 10–20 миллионов в год, это достаточно серьёзные деньги. Но мне сложно судить, тысяча лабораторий – это много или мало по российским меркам. Мне кажется, всё-таки мало. Наверное, в России всё же осталось больше тысячи живых лабораторий. Посмотрим, что из этого получится. Но опять-таки, если это будет какая-то разовая акция, то картину она не изменит. Нужен постоянно действующий фонд с нормальными размерами грантов. Это очевидно