Версия для печати
Вернуться к списку

Доцент национальной безопасности

Утечка мозгов — исключительно позитивное явление

Перестав жаловаться на утечку мозгов, российское государство пытается теперь привлечь бывших российских ученых к сотрудничеству и даже сделать их "нашими резидентами за границей".

На протяжении последних двадцати лет российские политики и деятели науки постоянно жаловались на утечку мозгов — отъезд за рубеж российских ученых и высококвалифицированных специалистов. Например, Владимиру Путину в бытность его президентом все время приходилось оправдываться перед общественностью за продолжающееся вымывание из страны ее интеллектуального капитала. И хотя глава государства ловко отговаривался: мол, "если мозги утекают, значит, они есть" и "несмотря на проблемы с так называемой утечкой мозгов все-таки мы можем констатировать, что российские специалисты пользуются спросом",— проблема оставалась. По мнению авторов доклада к заседанию Госсовета 24 марта 2006 года, "интеллектонедостаточные нации отстают навсегда. Страны, из которых идет утечка мозгов, никогда не догонят страны, куда мозги утекают".

Теперь, однако, оказалось, что проблемы нет. "Утечка мозгов — исключительно позитивное явление",— заявил 13 июня Михаил Ковальчук, директор Курчатовского института, член-корреспондент Академии наук и главный идеолог российского нанотехнологического проекта. По его мнению, благодаря отъезду ученых за рубеж не только "российская наука бесплатно интегрировалась в западную", но и "многие западные институты переориентировались на российскую "идеологию"". Как заявил Ковальчук, пытаться вернуть всех российских ученых из-за границы не нужно: "Пусть они сидят там и цементируют нашу связь с мировой наукой. Они являются нашими резидентами".

Прилюдно обсуждая планы создания российской агентурной сети за рубежом, Михаил Ковальчук, возможно, погорячился. Но восприятие проблемы российскими государственными органами за последние несколько лет действительно радикально изменилось.

На протяжении 1990-х утечку мозгов воспринимали как вывоз национальных ценностей, примерно как если бы речь шла о старинных иконах, в советское время вывозимых нечистоплотными интуристами. Вопрос состоял лишь в том, считать уехавших ученых безнадежными предателями или жертвами обстоятельств. На этом фоне Владимир Путин, заявлявший, что "мы должны приветствовать свободное движение людей, капиталов, рабочей силы и так далее", выглядел настоящим либералом. Возможные пути решения проблемы, раз за разом упоминавшиеся президентом, сводились к тому, чтобы или "административным образом ограничить эти перетоки", "опять закрыть страну и пытаться создать административные условия, при которых люди потеряют возможность передвигаться", или "создать достойные условия для жизни в собственной стране", чтобы "все важнейшие факторы современного производства концентрировались у нас в стране". Предполагалось, что нужно развивать экономику, тогда и ученые из России никуда не поедут.

В последние годы, однако, государство все энергичнее переходило к "активным мероприятиям" по работе с бывшими российскими учеными. За последние два года различные ведомства финансировали исследовательские проекты, которые должны были оценить размер и академический потенциал так называемой научной диаспоры, инвентаризировать наших "резидентов" и оценить их готовность сотрудничать с коллегами на родине. Среди прочих такие исследования заказывали Минобрнауки, Минпром, Росмолодежь, недавно созданный фонд "Русский мир". Наконец, в начале этого года Федеральное агентство по науке и инновациям объявило конкурс по так называемому мероприятию 1.5, итоги которого должны быть подведены буквально на днях. Предполагается, что российские вузы-победители конкурса получат по несколько миллионов рублей на проведение совместных исследований с российскими учеными, работающими за границей.

Такая эволюция государственной политики вполне вписывается в мировые тенденции. Отъезд ученых сегодня все чаще рассматривают не как утечку мозгов, а как депозит страны в мировом "мозговом банке", а саму "научную диаспору" — как важный ресурс для модернизации национальной науки. Характерен пример Китая, откуда ежегодно уезжают десятки тысяч студентов и аспирантов. Уже в конце 1980-х китайские чиновники предлагали рассматривать высококвалифицированную диаспору как накопление интеллектуального потенциала за рубежом. С 1994 года в правительственных документах появляется концепция "временного возвращения" ученых, сохраняющих при этом основное место работы на Западе: такое поведение становится приемлемым с официальной точки зрения и совместимым с китайским патриотизмом. С начала 2000-х правительство пропагандирует так называемую модель гантели: подобно гантели китайский профессионал может иметь две точки опоры, в Китае и за океаном. Встречается даже точка зрения, что некоторых наиболее квалифицированных представителей научной диаспоры вовсе не надо привлекать на родину. Китай сегодня не может себе позволить соответствующую их уровню научную инфраструктуру, и будет продуктивнее, если они останутся пока работать за рубежом, наращивая свой исследовательский потенциал.

Вопрос, однако, в том, что лежит на российском счету в глобальном "мозговом банке", на что может опереться Россия, пытаясь модернизировать свою науку. Несмотря на многолетний интерес к проблеме утечки мозгов и российской "научной диаспоре", точных масштабов явления никто так и не знает. Официальная статистика — слишком грубый инструмент, чтобы отслеживать миграцию ученых. Проблема и в том, кого относить к "нашим" ученым: всех выходцев из бывшего СССР или только из России? Считать ли уехавшими тех, кто учится в западной аспирантуре, а также тех, кто продолжает числиться в российских научных институтах, но давно работает за границей? Кого, наконец, вообще считать учеными?

Таким образом, все имеющиеся цифры очень приблизительны. По данным МВД, которые приводят в своей работе "Динамика утечки умов и становления российской диаспоры" Н. С. Агамова и А. Г. Аллахвердян из Института истории естествознания и техники РАН, с 1992 по 2001 год из страны уехало 45 544 работника сферы науки и образования. Сюда, однако, входят воспитатели детских садов и школьные учителя. Другая цифра: за 14 лет с 1989 по 2002 год на постоянное место жительства из России уехало около 22 тыс. работников отрасли науки и научного обслуживания. Но и эта цифра включает в себя весь персонал научных организаций, в том числе бухгалтеров, библиотекарей, лаборантов. Проведя ряд манипуляций со статистикой, Агамова и Аллахвердян приходят к выводу, что в среднем на одного уехавшего исследователя приходилось шесть вспомогательных работников, а значит, за 14 лет уехало около 3,5-4 тыс. ученых. Однако эти оценки основаны на данных паспортного учета, а значит, включают лишь тех, кто, во-первых, ехал на ПМЖ, а во-вторых, взял на себя труд выписаться при отъезде (что в 1990-х было уже не обязательно). В итоге мы можем сказать лишь, что 3,5-4 тыс. человек — это минимальный объем оттока мозгов из России. Для сравнения стоит упомянуть, что всего в России сейчас 389 тыс. исследователей.

Разумеется, многие ученые фактически работают на Западе, продолжая формально числиться в российских научных институтах. По данным Центра исследований и статистики науки, дважды проводившего обследование академических учреждений, в 1996 году де-факто работало за рубежом 4048 исследователей, в 2002 году — 2922. Более подробно эта категория ученых рассматривается в работе российского демографа Жанны Зайончковской, опирающейся на данные Госкомстата. Согласно ее выкладкам, из 2922 сотрудников российских научных учреждений, работавших в 2002 году за границей, более половины находилось в краткосрочных командировках (до одного года) и лишь 20% заключили контракты продолжительностью более трех лет. Среди "командированных" 33% составляли физики, 23% — биологи, 9,3% — математики.

Эти цифры, скорее всего, характеризуют лишь небольшие фрагменты российской "научной диаспоры", но более полной картины у нас нет. Поиск, проведенный сотрудником ВШЭ Иваном Стерлиговым по электронной базе данных SCOPUS, выявил около 6 тыс. публикующихся ученых, идентифицируемых как представители российской научной диаспоры. 46% из них работают в США, 13% — в Германии, еще по 4-6% приходится на Францию, Великобританию и Канаду и 3% — на Израиль. Проблема, разумеется, в том, что поиск по фамилиям позволяет обнаруживать ученых российского происхождения лишь очень приблизительно. Во-первых, в западной науке есть исследователи с русскими фамилиями, которые родились и получили образование на Западе, а во-вторых, при подобном поиске академики Патон, Капица, Келдыш или Ландау остались бы неучтенными. "Устоявшая оценка российской научной диаспоры — порядка 25-35 тысяч человек, и похоже, она более или менее соответствует действительности". По его наблюдениям, действительно активных ученых меньше 25 тыс., а оценки количества занятых в секторе коммерческих исследований и разработок колеблются в еще более широких пределах — от 10 до 30 тыс. человек.

Количество, разумеется, не означает качества, но с оценкой качества ситуация еще сложнее. На уровне разговоров в научной среде известно, что "половина профессоров математики в ведущих американских университетах — русские". На практике оценок научного потенциала диаспоры нет. Любопытен, однако, пример Швейцарии. Согласно данным, полученным Стерлиговым в швейцарской службе статистики, численность сотрудников швейцарских вузов, имеющих российское гражданство, выросла в 1998-2007 годах со 115 до 267 человек. Однако существенно, что численность специалистов со званием профессора среди них невелика — в разные годы от четырех до десяти человек, численность прочих преподавателей не превышала 24 человек; остальные — это ассистенты и научные сотрудники. Сходную картину дают и данные обследования обществоведов и гуманитариев российского происхождения, проведенного осенью прошлого года сотрудниками ГУ-ВШЭ и РЭШ. Как оказалось, лишь 8% респондентов имеют звание профессора, еще 21% относятся к категории associate professor, соответствующей российскому званию доцента. Это довольно высокие показатели: получается, что около трети респондентов — это состоявшиеся и сделавшие успешную карьеру ученые. Но стоит помнить также, что более двух третей составляют младшие преподаватели, аспиранты и стажеры.

Наконец, самый важный вопрос, насколько принимаемые сейчас меры помогут привлечь представителей "научной диаспоры" к обновлению российской науки. Среди участников опроса ГУ-ВШЭ и РЭШ 60% не планируют возвращаться на родину, около 40% не вернутся, даже если им предложат позицию с оплатой труда, "адекватной их потребностям". В то же время 59% опрошенных участвовали на протяжении последних пяти лет в совместных проектах с российскими коллегами, и большинство говорит, что и дальше заинтересованы в таком сотрудничестве. Существенно, что финансовая сторона дела оказывается для них не главной: едва ли не чаще не желающие возвращаться в Россию ученые говорят о таких факторах, как отсутствие на родине адекватной академической среды и коллег надлежащего научного уровня, о низком качестве академического управления и коррупции, об отсутствии интереса и инициативы со стороны самих российских коллег, наконец, просто о некомфортной жизненной среде в целом. Похоже, Владимир Путин был все-таки прав, когда говорил, что главное — это "создать достойные условия для жизни в собственной стране".