http://93.174.130.82/digest/showdnews.aspx?id=e1eeb7a6-09ae-4534-a5d2-cce9d316122f&print=1© 2024 Российская академия наук
СПРАВКА: Евгений Кузнецов, старший экономист, кандидат экономических наук, World Bank Institute, Вашингтон.
Евгений Николаевич, термин "инновационная экономика" стал широко применяться в российской экономике за последние 1-2 года. Откуда растут "корни", почему слово "инновация" стало у нас таким модным только сегодня?
Инновация, как известно, перевод с английского "innovation" и означает попросту "нововведение". Если смотреть на это понятие с экономической точки зрения, впервые к этому систематически подошел американский ученый, родившийся в Австрии, – Шумпетер. Идея инновации заключается в том, что инноватор получает некую инновационную ренту, которая позволяет ему получать прибыль выше, чем конкуренты. Примером подобной ренты является патент. Когда вы что-то патентуете, например, какая-нибудь компания за определенный временной период (лет десять) создает временную монополию, которая позволяет им продавать товары по довольно высокой цене. В отличие от ренты природных ресурсов или от ренты "взаимодействия с правительством", эта рента – получена трудом инноватора (работника конкретной компании), и она сохраняется гораздо дольше. Инновации нужны не сами по себе, они нужны, чтобы повысить наше благосостояние, а для этого нужно производить добавленную стоимость.
Почему в России термин инновационная экономика стал популярным только сейчас? Меня удивляет то, что дискуссии по инновационной экономике в России начались достаточно серьезно идти только в начале 2000-х гг., хотя во всем мире, включая Латинскую Америку, не говоря уже о Юго-Восточной Азии, про это говорят уже лет десять-пятнадцать. Это – некоторый ответ на понимание того, что рента от природных ресурсов не вечна. Надо понимать, что за тем счастьем, которое на нас свалилось из-за возросших цен на энергоносители (нефть и газ), стоят две вещи. Первая – некоторая циклическая составляющая, заключающаяся в том, что подобного рода всплески бывают примерно каждые десять лет и прогнозировать их очень сложно. Второе – совершенно ясно, что идут исследования и разработки, которые позволяют делать энергосбережения в долгосрочном плане и спрос на нефть и газ рано или поздно упадет.
Есть ли какая-нибудь классификация или "типы" инноваций?
Классификаций много. Например, инновации бывают двух типов – технологические и управленческие. Управленческие в некотором смысле более важны в России, чем технологические. Они позволяют ренту получить и сохранить инновационную ренту.
Существует множество мифов по поводу "инновационности". Это неизбежно, потому что тема обсуждается у нас недавно, мы пока находимся на стадии накопления мифов. Мифы начинают развеиваться, когда вы начинаете что-то делать, проводить эксперименты. И в этом отношении мы позади не только Китая, Индии или Южной Кореи, которые у всех на слуху, но и Бразилии, Чили и Аргентины. Первый из них заключается в том, что есть такие технологические отрасли, как, например, биотехнология или IT, которые являются более инновационными и нам на них нужно обращать внимание. Но это не так, например, основным объектом приложения инноваций в мире являются энергосберегательные технологии. Это гораздо менее "сексапильно", но это – более продуктивно как в долгосрочном, так и в краткосрочном плане.
Мир сейчас таков: что бы вы не делали, вы должны быть специалистами. Это означает, что никакой продукт: пшеница, соя, сталь, цемент – больше не является однородным. То, что называется "commodities", исчезает. Возможность получения инновационной ренты есть всегда.
Так, например, Аргентина стала мировым лидером в технологии безотвальной вспашки (впервые примененной, кстати, в России), когда почва вспахивается, а зерна "выстреливаются" непосредственно в землю. Надо знать, на какую глубину зерно "выстреливается", с какими удобрениями и т.д., и этот метод управляется через спутник специальными компьютерными программами. А это значит, что фермеры должны все это понимать, уметь модифицировать технику, вступать в диалог с производителями техники. Дальше производители этой техники начинают ее экспортировать – вот такая цепочечка получается, которая меняется существенно к лучшему. Изменяется весь уклад жизни, возникают громадные воспроизводственные эффекты везде – в образовании, производстве, государственном управлении, а казалось бы, что соя есть соя и ничего тут не сделаешь.
Так вот при нашей-то энергоемкости ВНП (по которому мы стойко делим пальму первенства разве что с Туркменистаном), у нас столько всего можно еще сделать! Второй большой миф – это представление, что вся экономика может стать инновационной, даже в том широком понимании, когда пшеница тоже инновационна.
Академик Юрий Васильевич Яременко, рано умерший (в 1996 году), будучи чрезвычайно глубоким и оригинальным экономистом, ввел в оборот понятие – неоднородность экономических ресурсов. В этом русле тоже об этом писал у вас (на Opec.ru) В.И. Данилов-Данильян.
Экономика не меняется вся сразу. В экономике возникают сначала некоторые сегменты, некоторые живые места, более живые, чем другие. Эти сегменты начинают очень отличаться от других, и эти более "живые" места начинают "вытаскивать", преобразовывать все остальное. Развитие выражается в том, что растет неоднородность отраслей, регионов у правительства.
Вы можете привести какие-нибудь примеры?
Возьмем в качестве примера опять-таки Аргентину, нашего "двойника" в Латинской Америке. Это страна, которая до сих пор является более богатой, чем наша, хотя там и было множество потрясений, постоянно была макроэкономическая, политическая и другие нестабильности. Там есть многонациональная корпорация Techint, которая экспортирует высококачественный прокат во многие страны мира, включая США и другие развитые страны. Она имеет отделения во многих странах мира и тратит на исследования и разработки, которые являются источником инновационной ренты, около 3% своего валового продукта.
У меня возникает вопрос, который я задаю практически на каждом углу – почему в Аргентине есть подобного рода так называемые ТНК третьего мира (ТНК отличают от просто большой компании наличие собственного know-how, у нас, например, много богатых и больших компаний, но технологических ТНК нет), то есть, современные компании, которые задают "планку" для всего мира, а у нас в корпорациях таких средств на инновационные исследования не выделяют? Или выделяют так мало, что "эволюции" происходят слишком медленно? В этом – основной вопрос.
Если в экономике страны есть пяток таких ТНК инновационной направленности, то есть, думающие постоянно о своем развитии, своего рода "флагманы" развития, которые невольно, хочешь, не хочешь, а подают другим пример – то и страна развивается более активно. Я провожу сознательно сравнение нашей страны не с Кореей, не с Западной Европой, я говорю про страны Латинской Америки. Те страны, которые мы традиционно не считаем инновационными и, тем не менее, даже там можно найти крупные экспортно-ориентированные корпорации, которые становятся инновационными лидерами в мире.
Третий мир, это длинный лист необходимых условий для инновационного поведения. Говорят, что надо, чтобы инвестиционный климат был хороший, и рабочая сила была образована, и университеты работали хорошо, и правительство имело некоторую стратегию (и при этом еще собиралось ее выполнять), и венчурное финансирование было развито и т.д.
Все это, конечно, очень желательно. Но если ждать всего этого, то дожить до этой "поры прекрасной" уж не доведется, как сказал поэт, "ни мне, ни тебе". Понимаете, надо различать две вещи. Одно дело, равновесие ада, когда все время трясет так, что лишь бы выжить. Зимбабве, Венесуэла и пара-тройка постсоветских государства (которые мы все знаем) – примеры подобных адских условий. И другое дело, когда условия далеко не идеальные, все время "потряхивает", но есть некоторый минимум условий, который позволяет работать и выстраивать инновационные стратегии, сначала, конечно, на уровне исключений (как Techint в Аргентине). Когда говоришь об инновациях, то приятнее и проще говорить о Южной Корее, Тайване, Соединенных Штатах Америки, Финляндии, даже той же Индии. Я же не случайно привожу примеры Аргентины, Бразилии, Мексики и т.д.
Я рад, конечно, за правительство Южной Кореи, где есть долгосрочная стратегия и программа венчурного финансирования, но давайте поймем, что правительство у нас таким не станет, в ближайшей перспективе-то уж точно, что нам ближе несколько разболтанные Бразилия и Аргентина, и, тем не менее, долгосрочные инновационные стратегии осуществлять можно, нужно, и это является выгодным для бизнеса. Сначала, повторяю, это возникает как исключение, появляются менеджеры, которым почему-то не живется как всем, обычно потому что скучно становится. Но эти исключения притягательны. У нас же жива традиция, ярко подмеченная Гоголем в характере Манилова и укрепленная большевистским – ждать "светлого будущего", обсуждать, каким оно может быть, и при этом не делать ничего. Вот так мифы и создаются.
Надо, чтобы наши крупные компании поставили инновационную проблематику в центр своего развития?
Я думаю, что это нужно осторожно, но начинать делать. И здесь главным вопросом является горизонт планирования. Я этот термин буду повторять много раз. Если у вас горизонт планирования пятнадцать лет, то все решения, которые вы принимаете, будут заключаться в том, что вы будете строить инновационные стратегии, вы будете думать в терминах инноваций. Если у вас горизонт планирования три или четыре года, тогда у вас остается только рента от натуральных ресурсов, либо рента от взаимодействия с правительством (когда дают взятки и т.д.). Понятно, что если смотреть на десять лет вперед, то инновационная рента выше, чем рента, которую компания присваивает сейчас.
Возникает следующий вопрос – есть ли в российской экономике некие компании-исключения из общего правила, которые начинают ориентироваться на инновационную ренту, как в долгосрочном плане гораздо более перспективную и более реалистичную? Это вопрос, на который я не знаю ответа.
Есть некоторые кластеры-компании, возникающие в Томске, Зеленограде, но это компании – малые, которые должны вырасти сначала в средние, а потом в большие. На это нужно время, а мой вопрос скорее адресован к российским крупным компаниям, где возникают ростки такого поведения. Примеров совсем мало, среди них можно отметить компанию "Северсталь", где горизонт планирования становится более длинным.
С другой стороны, говорят о так называемых инновационных кластерах, этот термин еще не так проявился как инновационная экономика. В Томске есть пять университетов, которые, правда, не очень типичны в качестве примера, потому что они в годы Советского Союза уже достаточно эффективно работали на военно-промышленный комплекс и знали, как работать с заказчиками. У них есть некая культура работы с промышленностью, которая у большинства компаний отсутствует. Поменялся заказчик, теперь он в США и Израиле, но культура думать прежде о заказчике, а потом о себе, уже была, что очень нетипично. Там есть "куст наукоемких предприятий", перспективный и интересный, который работает с Израилем, США, Западной Европой и т.д., чтобы из этого куста возник кластер.
Есть ли какие-то характерные черты у таких инновационных кластеров?
В кластере есть некие институты коллективного пользования, которые позволяют маленьким фирмам преодолеть пределы своего масштаба, начать разрабатывать технологии с инновационной рентой. Так рентой решается проблема "критической массы", когда из группы предприятий образуется кластер, который становится одним из лидеров на мировом рынке. Развитие инновационной экономики в России пойдет, возможно, именно таким путем, хотя и будет идти очень неравномерно.
Какие отрасли у нас можно отнести к инновационным?
Нельзя сказать, на какие отрасли "делать ставку", потому что разрыв между предприятиями внутри отраслей уже сегодня больше, чем между отраслями. Это уже показало исследование предприятий, проведенное Высшей школой экономики, что та самая ?? неоднородность, о которой я говорил. Есть, например, судостроительная промышленность и там появятся инновационные предприятия в какой-то "верхушке", а в остальной – все будет по старому. Разрыв между середняками и лидерами будет расти, и так будет в каждой отрасли. Именно поэтому секторная инновационная политика или то, что предполагает выбор определенных направлений, – это во всем мире не работает, потому что трудно угадать, "откуда" пойдет развитие. Говорят, что талант и ростки нового пробьют и асфальт. Угадать это место совершенно невозможно, но поддержать можно и нужно.
Что надо сделать для того, чтобы экономика России развивалась по "инновационному сценарию"?
Вопрос этот очень сложный. Из того, о чем я рассказал, Вы можете подумать, что я буду с энтузиазмом говорить о роли правительства в поддержке инноваций. Нет, такого энтузиазма не будет. Одно дело, что правительства должны делать (и это мы знаем хорошо), другое дело, – то, на что они способны на практике, имея в виду, что российское правительство, если говорить конкретно, само крайне неоднородно, где есть как креативные сегменты, так и серая посредственность, озвучивающее, как водится, одно, а делающая – совсем другое. И в этом мы тоже – никакое не исключение, обычная страна, как уже упоминавшаяся мною Аргентина или ЮАР.
Проще всего, особенно сейчас, когда денег много, наворотить много разных программ поддержки инноваций. Но если мы проснулись в этом отношении недавно, то давайте поучимся на уроках схожих с нами стран, которые на этом собаку съели, где уже чего только не "наворочено". В порядке хобби – не более того – попытаемся посмотреть на чужие ошибки, чтобы сделать свои собственные (а они неизбежны) чуть более осмысленными.
Главный урок, поддержка инновационной активности государств практически во всем мире – в Латинской Америке, в Юго-Восточной Азии и т.д. – это не проблема денег. Начну с того, что проблемой является не проблема денег на венчурные проекты, а проблема отсутствия самих проектов. Венчурный капиталист, особенно early stage, финансирует один из ста проектов, а сколько из них будут успешными – неизвестно. Проблемой является то, что у нас научная элита (те, кто работает в науке), венчурные капиталисты и промышленность – все говорят на разных языках. Получается, что проектам неоткуда взяться. С одной стороны, наука заботится о своих собственных представлениях, что должно работать с точки зрения науки, а промышленность и венчурные капиталисты должны озаботиться тем, как и что должно принести успех. Это так называемая проблема "перевода", когда проекты возникают на стыке трех разных языков (языка науки, языка рынка и инновационной ренты и языка финансирования).
Поэтому надо создавать инфраструктуру венчурного финансирования?
Хочу сразу отметить, что индустрия венчурного финансирования – это не мешок с деньгами. Мешок с деньгами – самое простое, а надо стремиться создать такую инфраструктуру, которая позволит всем трем сообществам – научной, венчурной и промышленной – сформировать общий язык и те проекты, которые имеют шанс стать коммерчески успешными. В Израиле формирование подобного рода индустрии венчурного финансирования заняло около десяти лет, а наиболее известная и часто упоминающаяся программа "Йозма" была завершающим аккордом в формировании этой индустрии. Не началом, а завершающим аккордом, потому что было много разных программ, чтобы вписаться в международные инновационные сети. Простое "впрыскивание" денег в индустрию венчурного финансирования ни к чему хорошему не приведет, потому что будет много денег, но, по-прежнему, не будет проектов.
Приведу близкий к нам пример. Андрей Александрович Фурсенко в те славные годы, когда он был первым заместителем министра науки и технологий, предложил создать мегапроекты, задача которых заключалась в том, чтобы показать научному сообществу и нашим скептикам олигархам, что наука в России существует не напрасно. В том смысле, что у нее есть некие заделы, которые могут привести к коммерческой экономической отдаче достаточно быстро, то есть, найти в каждом случае ту самую инновационную ренту, о которой я говорил. Для этого были выделены гранты в размере порядка $10 млн., чтобы наука и промышленность, точнее, ее динамичный сегмент – собрались вместе и сделали какие-то проекты на основе этих разработок. Я достаточно пристально следил, что же произошло с этими мегапроектами.
Во-первых, были, как водится, объявлены некоторые приоритетные направления. Там были обычные отрасли, которые у нас у всех "на слуху" – биотехнология, информационные технологии и т.д. Те заявки, которые были получены, имели мало общего с этими приоритетными. Второй интересный факт – заявок было много, а нормальных проектов – не было совсем. Андрей Александрович Фурсенко сформировал группу, которая занимались тем, чтобы из этих нелепых, но интересных заявок, слепить проекты. В результате было предложено около 10 проектов. Затем эта группа стала заниматься содержательным мониторингом этих проектов, потому что, естественно, что они менялись по мере их реализаций.
Мораль этой истории состоит в том, что после этого было еще два раунда мегапроектов с гораздо большим количеством денег, но все предпринятые усилия специалистов данной группы окончились ничем. А.Фурсенко был повышен в звании и стал министром, а инициатива оказалась без своего "патрона". И, хотя осталось много денег под данные мегапроекты, но финансировать стало нечего. Это – пример того, что хотя и есть хорошие идеи, но совершенно сырые и непроработанные, которые очень сложно доводить "до ума". Проекты нужно готовить, а для этого нужно время и менеджмент.
Вывод – было привлечено много денег, но это подействовало расхолаживающе. Нужно очень осторожно подходить к проблеме участия государства в промышленности. Я не руководствуюсь здесь идеологическими соображениями, я не думаю, что вмешиваться в экономику нельзя, потому что это нарушает законы рынка. Я подхожу с точки зрения прагматической – есть эффект или нет. Пример с мегапроектами показывает, что, может и помогает, но есть невероятно много разных "если…". Просто впрыснуть деньги, это – скорее всего, не помогает.
А может ли помочь здесь идея частно-государственного партнерства, когда совместно работают бизнес и госструктуры?
Есть некое представление о том, что частно-государственное партнерство – это создание некоего "документа", а потом все пойдет в некоем автоматическом режиме. Пример мегапроектов показывает, что нужно постоянное "ручное управление". Возникает вопрос, кто это ручное управление будет осуществлять? А.Фурсенко собрал команду (группу), которая по существу на общественных началах занималась мегапроектами, но потом вся команда распалась и проекты из "ручного управления" попали в автоматическое. И этим все дело закончилось. В автоматическом режиме, как сказал другой (живой) классик, мы только можем воспроизводить наше "как всегда".
Российская наука – это некая устоявшаяся группа интересов. Эти устоявшиеся интересы постоянно воспроизводятся и расширяются, и вопрос заключается в том, как реформировать все так, чтобы инновационные интересы стали реальными. Ошибка реформы РАН заключалась в представлении о том, что давайте мы всю эту глыбу начнем реформировать – причем всю и сразу. Лучше было бы начать реформы РАН с постепенных преобразований и локальных экспериментов, поскольку в системе РАН есть, наряду с "отживающими", и более жизнеспособные сегменты. С этими жизнеспособными сегментами всегда можно найти некие альянсы интересов и тем самым поддержать их. Они, может и исключения, но не только ведь дурные примеры заразительны.
По этому поводу Китай является очень хорошим примером, образцом того, как проводить реформы. Вначале там были проведены определенные реформы в сельском хозяйстве, появились town village – городские сельскохозяйственные предприятия, которым разрешили продавать излишки зерна и это сразу начало преобразовывать сельское хозяйство. Затем возникли свободные экономические зоны, в которые стали привлекать иностранные инвестиции.
В каждом случае есть некий портфель пилотных проектов, каждый из которых продвигает реформу как-то по-своему. Так, например, Российская академия наук реформировалась не на основе некоторой всеобъемлющей реформы, меняющей "все, до основания", а очень постепенно, где был эксперимент по созданию т.н. "рынка технологий", который удался плохо, затем начали сливать институты, что-то работало плохо. Затем стали поддерживать – и очень активно – технологические и научные spin-off, что работало достаточно хорошо. Я не собираюсь здесь обсуждать детали реформы, а сам подход – реформа, как портфель пилотных инициатив, который постоянно отсмеживается, заслуживает, я уверен, отдельного обсуждения.
Я вам и название могу предложить. Стратегия реформ: "Я его слепила из того что было… – А потом, что было, то и полюбила". Совершенно точно. Потому что реформы лепятся любовью из того, что есть, а "громадье планов" – проходит.
Инициатива должна быть не столько сверху, а от самих предприятий малого уровня.
Есть множество достаточно "тонких инструментов". Есть метафора "движущихся поездов": задача экономической политики заключается не в том, чтобы начать движение "поезда", а в том, чтобы ускорить движение "поездов", которые уже едут. Например, задача долевых грантов заключается в том, что, если я являюсь наукоемкой компанией, которая хочет продвинуть свой товар на мировой рынок, но не очень понимает, как это сделать, тогда государство может мне возместить 50% моих расходов на подобные затраты по освоению новых организационных знаний.
Подобного рода долевые гранты работают достаточно хорошо практически везде, потому что это – не очень дорогое удовольствие для государства, им пользуются не самые слабые фирмы, говорим мы о малых предприятиях. Это – один из примеров "тонких инструментов".
Или региональные венчурные фонды там, где субсидируется формирование портфеля проекта. У нас почему-то об этом ничего не говорится. Говорится о больших схемах типа имитации израильского фонда "Йозма", хотя в Европе, да и в Латинской Америке уже давно опробовали эту схему, когда частный венчурный фонд функционирует в паре с неким ЧГП (частно-государственным партнерством), и занимается тем, что формирует портфель заказов.
Между ними должен возникнуть некий диалог по поводу проекта, но не в условиях "автоматического управления", нужен ручной режим. И нужен будет квалифицированный менеджер проекта, и не просто менеджер, а нужна команда. Сейчас такие менеджеры являются главным дефицитом во всем мире, и Россия опять-таки – не исключение.