Конструктор для времени "Ч"

http://93.174.130.82/digest/showdnews.aspx?id=e1b039bb-baba-4e42-811e-f1c35485861b&print=1
© 2024 Российская академия наук

Он звал Хрущева на Новую Землю, а сорок лет спустя устроил экскурсию Владимиру Путину

Что чувствует конструктор, когда смотрит на дело рук своих, если это взрыв термоядерной бомбы в двадцать мегатонн? Как специалисту, привыкшему иметь дело с секретными отчетами и чертежами, за которыми охотятся все разведки мира, публично рассказать о своей работе? И какой наилучший способ отдыхать, а может быть, и жить открыл для себя академик Борис Литвинов? Вчера герою нашей рубрики "Персона" исполнилось 80 лет.

Президиум Уральского отделения РАН и руководство федерального ядерного центра ВНИИ технической физики провели по такому случаю совместное заседание в Снежинске. Хотя виновник этого события присоединиться к соратникам и друзьям не смог. В канун юбилея Борис Васильевич угодил в больницу и сейчас, по признанию близких, сконцентрирован на том, чтобы преодолеть недуг и набраться сил для возвращения к активной работе.

А замыслов у него, как и прежде, много. Но главная забота, что в последние годы добровольно взвалил на свои плечи бывший главный конструктор второго (по времени создания) ядерно-оружейного центра страны, напрямую связана с историей развития ядерной физики - в ее военной и гражданской ипостасях.

- Хочу, чтобы о прошлом ВНИИТФ рассказывали не только технари. Важно подключить к этой работе профессиональных историков, - поделился он при нашей встрече.

Незадолго до этого вышла из печати его "Атомная энергия не только для военных целей". Уже самим названием академик Литвинов заочно полемизировал с известной книгой американца Г. Смита. Она тоже была об атомной энергии, но - исключительно для военных целей. Скрупулезным исследователем, талантливым популяризатором науки и просто разносторонним человеком предстает с этих страниц Борис Литвинов. А предисловие к его книге написал директор Института истории и археологии Уральского отделения РАН академик Вениамин Алексеев.

Толчком для такого рода "гуманитарных" контактов, по словам Литвинова, явилось поступившее "сверху" предложение написать историю Средмаша. Но - историю секретную.

- А я не понимаю, как может быть история секретной! - искренне изумлялся Борис Васильевич. - Дважды приезжал в институт к Алексееву, добивался: мужики, что нужно? Но и там озадачили. Говорят: жизненные коллизии, судьбы, их переплетения с политикой. А как же содержание? Должен же быть стержень. Словом, история - дело хитрое. Читаешь Соловьева и Ключевского - интересно, читаешь других - нет. Недаром же Ключевский говорил, что русский культурный человек узнавал историю своей страны у писателей, а не у историков.

К истории - с секретами и без - мы возвращались в разговорах с академиком Литвиновым не раз. И порой такие диалоги сами становились свежими мазками на живописном полотне прошлого.

Российская газета: Вы стали главным конструктором в 1961 году. На Урале уже делали заряды для стратегических ракет?

Борис Литвинов: Тогда делали в основном бомбы. Хотя были уже и стратегические боеголовки.

РГ: А на Кубу какие ракеты отправили? И чьи там были "головы"?

Литвинов: Туда завезли тактические ракеты с дальностью до пятисот, если не ошибаюсь, километров. По-моему, комплекс назывался "Луна". А боеголовки к нему разработали в КБ-11, это нынешний Саров.

РГ: Осень 62-го, Карибский кризис - чем для вас запомнились?

Литвинов: Шли испытания на Новой Земле. И я, как главный конструктор, был погружен именно в эти заботы. Где-то 18 октября мы отправились туда, а назад возвращались только шестого ноября. Добирались, как было заведено, с посадкой в Лахте - это военный аэродром под Архангельском. Там "под парами" стояли наши Ту-16. В их боекомплект уже входили атомные бомбы, что разрабатывались в КБ-11 и были переданы на вооружение в 57-58 годах.

РГ: Пик Карибского кризиса - 24-25 октября, когда произошел обмен предельно жесткими заявлениями между руководством СССР и США...

Литвинов: Мы в это время с Борисом Мурашкиным сидели на Новой Земле, как раз на командном пункте.

РГ: Какая-то информация к вам туда поступала? Вас кто-то собирал, информировал?

Литвинов: Нет. Никто никого не собирал. И специально не информировал. Да и между собой мы это не обсуждали. Во всяком случае, я ничего особенного не запомнил.

РГ: А с чем были связаны ваши заботы как главного конструктора?

Литвинов: C полемикой, которую начал Сахаров. Он предлагал не испытывать наш заряд, а испытать лишь тот, который сделали в Арзамасе. Наше испытание было назначено на 19 или 20 октября - был отвратительный день, это я хорошо помню. Ветер был такой, что мы ходили, держась за леер. Иначе просто сдувало. И вот состоялось: девятнадцать мегатонн! А на командном пункте - это 86 километров от опытного поля - едва различили вспышку, свет еле-еле пробился.

Авторскую версию статьи читайте на сайте. Через день было испытание заряда, созданного во ВНИИЭФ. И был яркий, солнечный день. Появилось облако, свет оттуда брызнул такой! Потом пришла ударная волна. Сначала по грунту - нас начало качать, потом по воздуху. Впечатление было колоссальное, ну просто страшно! Казалось, сейчас накроет, и ты больше ничего не увидишь...

Это чувство меня долго не покидало. Время спустя, когда Хрущев устроил в Кремле прием для атомщиков и мне выпало произнести тост, я сказал, что на такие испытания надо приглашать руководителей государств. Чтобы поняли: таким оружием воевать нельзя.

РГ: Вы сказали это в присутствии Хрущева? Реакция была с его стороны?

Литвинов: Какой-то особенной - нет. Я ведь говорил, может, десятым. Были до меня выступающие поважнее...

В марте 2000 года ядерно-оружейный центр в Снежинске посетил президент России Владимир Путин. Из его рук Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии и обладатель множества других высоких званий и наград академик Борис Литвинов получил орден "За заслуги перед Отечеством" II степени. А затем уже академик Литвинов на правах старожила устроил для главы государства познавательный экскурс в историю на примере тех "изделий", что выставлены в открытой экспозиции атомного музея. И тех, что для широкой публики демонстрировать пока рано. Артиллерийский снаряд с ядерной начинкой, специальное взрывное устройство для промышленного применения и самая большая в мире авиабомба - та самая "кузькина мать", которой грозил Хрущев своим недругам - все это предъявили Верховному главнокомандующему и удостоились его похвалы.

РГ: Вы на Урале, в ядерном центре, без малого пятьдесят лет. И практически все это время связаны с конструированием оружия, работали бок о бок с выдающимися физиками-теоретиками. Некоторые из них давно оставили это поле - сочли, что главные вопросы тут решены и можно попробовать силы в других сферах. А ваши взгляды претерпели изменения?

Литвинов: Безусловно, сегодня мы знаем больше. Термоядерная реакция, которая описана во всех учебниках, оказывается куда более сложным явлением, чем это представлялось прежде. Когда мы делали опыты, диагностика далеко не всегда была адекватна тем процессам, которые там проходили. Она не охватывала многих нюансов.

Впрочем, это естественный процесс, он отражает методы нашего познания. Ведь еще Иммануил Кант говорил, что человек сначала придумывает, что он получит, а потом сравнивает. Кстати, Канта читать физикам очень полезно, хотя многие из моих коллег считают, что заниматься философией - дурной тон.

Так вот, возвращаясь к нашей теме, хочу подчеркнуть: если бы мы делали больше физических опытов, мы бы добились больших успехов. Хотя успехи в зарядостроении - дай бог!

РГ: Что значит "больше надо было опытов"? Это камень в огород теоретиков?

Литвинов: Нет, дело в другом. Была раньше, есть и сейчас определенная методика выдачи заданий. Не знаю, как именно работали американские физики, а у нас все так или иначе привязывалось к пятилетним планам. Приходил некий документ от военных, где они высказывались, что именно хотели бы получить. С учетом самых разных факторов - от общей ситуации в мире до совершенно секретных разведданных.

РГ: И всегда это исходило от военных? Ученые не выдвигали встречных предложений?

Литвинов: Это все взаимно. Мы же все время общаемся. Они присутствуют на советах, слушают, читают. Причем с нами всегда имели дело люди высокообразованные. В двенадцатом Главном управлении минобороны специалисты были очень грамотные. Да и само 12-е ГУМО было не интендантским, каким оно сейчас стало. Оно было частью Генерального штаба. И там были крепкие ребята - один генерал Осин чего стоил!

Но главное-то не эта, не командная часть, а та, которая мыслила. Например, Баррикад Вячеславович Замышляев. Или Яковлев Юрий Сергеевич - он флотом занимался, и у него серьезные труды по гидродинамике подводного взрыва. Образованнейший был адмирал и умело этим пользовался, когда требовалось что-нибудь прошибить среди генералов, которые в науке не очень разбирались. В таких случаях он начинал излагать свои доводы на языке высшей математики. И когда чувствовал, что уже довел слушателей до состояния полного обалдения, предлагал практические шаги и готовые решения, с которыми все облегченно соглашались.

РГ: C военными понятно. А с кураторами из минсредмаша проблем не возникало?

Литвинов: Был такой случай. Однажды на НТС генерал Осин начал критиковать наше увлечение промышленными зарядами. Его поддержал Георгий Цырков, начальник главка в нашем министерстве. Высказался в том смысле, что уральцы, мол, неоправданно много отвлекаются на эту тематику. Обычно Цырков хорошо чувствовал, о чем думает начальство, а тут попал впросак. Потому что вслед за ним, он еще даже не закончил, раздался рык Ефима Славского: "Когда генералы говорят глупости, я это еще понимаю. Но когда и наши руководители туда же - этого понять не могу. Люди пытаются раскрыть физику явлений. Даже я, полуобразованный, и то это понимаю. Пусть работают и пусть учатся извлекать пользу даже из своих нулей..."

РГ: Нули - это когда не получали желаемого результата?

Литвинов: Ну да. В 70-м году было несколько таких случаев...

РГ: А в чем был главный интерес? Какая сфера казалась менее исследованной - создание так называемых чистых зарядов, когда после взрыва практически не остается радиоактивности? Или более точное понимание собственно физических процессов?

Литвинов: Именно физика процессов нас интересовала - чем определяются условия устойчивости протекания ядерных реакций. Физика больших плотностей энергии еще недостаточно изучена. И это мешает двигаться не только в создании боевых зарядов, а просто в понимании мира, в котором мы живем. Чтобы лучше понять, нужно его воспроизвести. А воспроизводить эти сверхплотные взаимодействия сверхплотных частей и материй можно только в ядерном взрыве. Поэтому для меня как для физика эта часть работы чрезвычайно привлекательна. Она и тогда была чрезвычайно привлекательна.

РГ: Но тогда были другие задачи, не было для этого условий?

Литвинов: Были условия! Были. Но мы тогда еще многого не знали, чего-то не понимали. Это сейчас, когда имеешь возможность все это положить рядышком, вдруг видишь - вот, черт, как это ты не додумался!

РГ: Это связано с появлением новых методик, приборов?

Литвинов: Появилось время для анализа - для того чтобы положить рядом результаты прошедших опытов и подумать. Ведь тот же Кант, затворник из Кенигсберга, сказал когда-то: если вы до чего-то не додумались, то из опыта вы этого не получите. Опыт может лишь подтолкнуть вас на это.

РГ: И, кроме взрывов, нет других возможностей такие исследования проводить?

Литвинов: Существуют, как известно, ускорители. Например, в ЦЕРНе - Европейском центре ядерных исследований. Я трижды там был, и мне очень понравилось. Встретил много наших физиков - из Дубны, Новосибирска. Их там очень ценят. И ребята работают самозабвенно - такой, знаете, настоящий интернационал. От всего сердца им завидую...

Когда мы в первый раз повстречались с Борисом Васильевичем Литвиновым - а случилось это в октябре 1992 года на экологической конференции в Архангельске, он еще не был академиком. Не публиковал еще своих книг, а если давал интервью, то с большой осторожностью. Тогда имя главного конструктора уральского ядерного центра Челябинск-70 было известно лишь в кругу непосредственных разработчиков оружия - бомбоделов, как они сами себя называли.

Теперь академика РАН, заместителя научного руководителя Российского федерального ядерного центра ВНИИ технической физики знают в лицо не только его ближайшие коллеги. Несколько лет назад уральский фотохудожник Сергей Новиков выпустил альбом "Портрет интеллекта", и там, по соседству с Келдышем и Лихачевым, его, секретного физика Литвинова, во всю страницу фотография: широкое, открытое лицо, озорные, как у мальчишки, глаза и, конечно, - неповторимые литвиновские брови вразлет...

А наши с ним отношения, начавшиеся почти двадцать лет назад с острой публичной полемики по поводу ядерных испытаний и судьбы Новоземельского полигона, за это время трансформировались если не в дружбу, то в потребность перманентного и доверительного диалога по самым разным, в том числе житейским вопросам.

К одному из моих приездов в Снежинск Борис Васильевич приготовил подарок - перепечатал на компьютере и дал почитать свои дневниковые записи, которые вел с весны 89-го в течение года. Он пару раз упоминал о существовании таких записок во время наших встреч в Москве. Но я и подумать не мог, что они произведут на меня столь сильное впечатление.

Понял это лишь вечером, когда, вернувшись в гостиницу, с нетерпением развернул этот самиздат с редкими рукописными поправками по компьютерной распечатке. С самой первой страницы меня "захватило". Создалось впечатление, что автор как будто меня видел перед собой, когда писал эти очень искренние "заметки натуралиста". Несколько десятков новелл, собранные вместе и названные "Времена года", несут в себе глубокий философский и нравственный заряд.

О чем его мысли в переломный момент нашей истории? По большому счету - о смысле жизни. О чувстве долга и сыновней любви. О любимой сосне и осеннем ненастье. О красках степи на просторах Семипалатинского ядерного полигона. Но о самом полигоне, где в ту пору бушевали не ядерные вихри, а митинговые страсти, нет даже намека. Потому что дал себе зарок - о политике и вызванных ею человечьих страстях и пороках - ни слова. Только о том, что пробуждали в душе и сердце картины меняющейся природы...

Я читал, не отрываясь, пока не перевернул последнюю страницу. Вернулся к началу, где он единственный раз и очень лаконично выразил свое понимание того, какая каша заварена в обществе и что происходит в политическом закулисье.

"Был март. В стране бушевали предвыборные страсти. Кому-то казалось, что наступил его звездный час и он, дотоле безвестный, наконец-то скажет те слова, которых все ждут. Он скажет их, и люди прозреют, поймут, как они плохо жили, и узнают от него, что им надо делать, чтобы жить хорошо..."

Ну абсолютное попадание! Увидел себя в газетных статьях и на предвыборных митингах той весны и даже слова на своем кандидатском агитплакате вспомнил. Крупными красными буквами и чуть наискосок: "Народ - это мы!". А под этим уже помельче: "Мы можем и должны жить лучше".

Опять у Литвинова: "Возле таких, со светлыми и горящими глазами пророков, сновали другие, которые не поднимали глаз, чтобы люди не увидели в их глазах, пустых и невыразительных, обмана. Эти тоже знали, чего они хотели. Они не хотели ни правды, ни откровения. Они хотели своего: наживаться, властвовать, хапать и хапать, стать над всеми: над этими, которые сидели в обкомах и повелевали ими, над этими, которые с важным видом читали им наставления в школах и в институтах, над этими, которые на следствии задавали им вопросы, мотая срок, и, наконец, над этими, с горящими глазами пророков. Теперь, решили новые претенденты на власть, настало их время. И правильно решили...

Их программы обещали все, чего ждали от них избиратели. Но и те, и другие - жаждущие управлять и их будущие избиратели - еще не знали, насколько несбыточны их надежды..."

Уснул далеко за полночь. А проснулся от того, что стучали в дверь. Открываю - на пороге академик Литвинов.

- Я тут кое-какие фотографии обнаружил, переписал на дискету и решил тебе завезти. Попутно внука в школу подбросил. Метель на улице. Все снегом завалило.

Выглянул за окно - и впрямь: припудренные деревья, побелевшие крыши и тротуары, дворняжка с явным удовольствием катается по снегу.

- А я, признаться, еще надеялся попасть к вам в помощники - яблони сажать. Очень хотелось поучаствовать в этом символическом процессе в Снежинске.

- Да вот, видишь - замело. Теперь уже в другой раз. Мы с Аллой вчера как чувствовали: весь инструмент - лопаты, грабли, ведра, тележку - все убрали. Но две яблони я успел посадить.

Лучший способ отдыхать, а может быть, и жить от Бориса Литвинова

В теплый тихий весенний день, когда вовсю сияет солнце, деревья распустились, а некоторые, как черемуха, вишни, яблони, вовсю цветут, и мягкая, молодая, еще невысокая трава манит поваляться на ней и даже соснуть под лопотанье молодой листвы, нет лучше занятия, чем лежать на спине под деревьями, смотреть вверх на их тихо шумящие кроны, на бездонное небо, по которому плывут, громоздясь в фантастические образования, белые кучевые облака, и думать, если есть о чем. А лучше не думать вовсе.

Впрочем, я еще не решил, что лучше: думать или не думать, когда валяешься на спине на теплой земле под вольным небом и смотришь в него. Наверное, все же лучше в это время ни о чем не думать, а просто разглядывать облака, верхушки деревьев и возносящиеся вверх стволы. Особенно интересно смотреть, как меняют облака свою форму, и стараться угадать, как и во что они изменятся. Это божественное времяпрепровождение! Я не знаю ничего лучше, чем это...

Может быть, и жить надо, смотря не только себе под ноги, но и в синюю манящую даль?