Версия для печати
Вернуться к списку

«В России нет каналов, по которым бизнес может адресовать запросы учёным». Директор пермского технопарка

По данным Высшей школы экономики, государственное финансирование науки в России с 2013 года по 2016 год сократились на 21%. И продолжает сокращаться. Значит ли это, что наука становится балластом для бюджета? И есть ли пути для того, чтобы сделать её рентабельной? Об этом — в интервью Properm.ru с директором технопарка Morion Digital, кандидатом физико-математических наук Оскаром Ягафаровым.

— Вы окончили аспирантуру и стали кандидатом физико-математических наук. Почему в итоге не стали заниматься наукой?

— Действительно, поступая в МФТИ, я хотел стать учёным, и моя мечта сбылась. Со второго курса института мы работали на базовых кафедрах, в моём случае это была кафедра «Физика конденсированного состояния в экстремальных условиях» в Институте физики высоких давлений РАН. Там мне очень повезло с людьми, мы и сейчас продолжаем общаться, в том числе и по рабочим вопросам. Очень сильна и важна была поддержка моего руководителя и учителя Вадима Вениаминовича Бражкина. Сейчас он возглавляет институт и является академиком РАН.

После защиты диссертации я работал приглашённым научным сотрудником в научном центре в Японии, где как раз увидел плотную связь науки и бизнеса. Меня сильно удивило, что на синхротроне SPring-8 есть измерительные станции компаний. И то, что мои коллеги по довольно фундаментальной научной тематике — неупорядоченные системы — изучают и моделируют свойства специальных стёкол, широко применяемых в дисплеях мобильных устройств.

Мне кажется, что именно тогда я начал понимать принципиальную разницу в процессах взаимодействия науки и бизнеса. Есть сложившийся стереотип, где идеальной видится следующая картина: учёный в результате фундаментальных исследований создаёт новое техническое решение и предлагает его для использования в промышленности, бизнес с энтузиазмом его внедряет и пожинает плоды. Но почему-то такой путь чаще не срабатывает. Техническое решение либо не востребовано, либо слишком дорого, либо не учитывает критических требований, которые не принимались во внимание при разработке.

В то же время, у моих коллег в Японии я видел другой путь. Например, компания «Bridgestone» поставила задачу — улучшить качество зимних шин (в Японии запрещена шипованная резина), и учёные как один из вариантов предложили модифицировать резину углеродными нанотрубками. Этот запрос вылился в ряд исследований: от разработки технологии равномерного смешивания нанотрубок с резиновой массой до съёмки видео в синхротронном излучении процесса трения такой резины со льдом «под микроскопом». Кстати, эти измерения проводились на станции компании «TOYOTA».

Мечта многих учёных — продолжить работу в зарубежной лаборатории. В Японии мне предложили остаться. Но к тому времени я понял, что не хочу всю жизнь заниматься фундаментальной наукой. Меня увлёк другой вызов — создать такие механизмы, чтобы бизнес и наука в России работали сообща. Поэтому по возвращении в страну я сменил место работы: ушёл из Института физики высоких давлений в Центр инновационного развития при Департаменте науки, промышленной политики и предпринимательства правительства Москвы, где мы с коллегами начали работу по разработке и реализации государственных программ развития высокотехнологичных секторов экономики города. Так я стал заниматься технопарками, это было начало длинного пути, который привел меня в Пермский край.

— Опыт работы с чиновниками помог прояснить, почему в России существует пропасть между разработками учёных и их внедрением в бизнес и промышленность?

— Эта пропасть объясняется тем, что между всеми этими структурами нет эффективной коммуникации. Парадокс в том, что запросы на те или иные научные разработки у компаний, бизнеса и государства есть. Но нет каналов, по которым эти структуры могут адресовать свои запросы учёным. Получается, что все варятся в собственном соку. Кроме того, учёные зачастую решают такие задачи, которые сами же перед собой и ставят. Получается наука ради науки. Это важный подход для фундаментальных исследований. Иначе мы не получали бы чего-то совершенно нового. Но важна также и ориентация на потребности извне.

Вторая проблема состоит в том, что коммуникация между заказчиком и исполнителем может принципиально не сложиться. Например, потому что большой компании нужно уже готовое решение, воплощённое в конкретном материальном продукте. Учёные, как правило, такого решения в лаборатории изготовить не могут. Поэтому в технопарках существуют механизмы для преодоления этого разрыва — центры прототипирования, инжиниринговые центры, мелкосерийное производство. Технопарки берут на себя эту функцию «недостающего звена» и активно призывают учёных и бизнес к совместной работе на своей площадке.

— У вас нет ощущения, что есть ещё одна проблема. Когда руководство того или иного предприятия просто не обладает достаточной степенью квалификации, чтобы, во-первых, обнаружить потребность в той или иной модернизации, а во-вторых, профессионально сформулировать эту потребность?

— Наверняка есть какие-то компании, которые работают по накатанной колее и которые в принципе не заинтересованы в модернизации своего производства. Скорее всего, в ближайшем будущем такие компании просто не будут выдерживать конкуренции с высокотехнологичными и ориентированными на модернизацию компаниями.

Второе важное замечание состоит в том, что обычные руководители бизнеса вряд ли должны уметь общаться с учёными на «научном языке». Заказчику достаточно знать о нуждах и требованиях своих потребителей. Например, нам с вами нужно, чтобы на смартфонах было прочным стекло. При этом нам не важны тонкости процесса его закалки и обработки, правильно? Знать о ключевой потребности достаточно, чтобы сформулировать задачу для учёных.

— По данным Высшей школы экономики, государственное финансирование науки в России с 2013 года по 2016 год сократились на 21%. И продолжает сокращаться. Наука — это рентабельно для государства? При каком условии взаимодействие науки и государства эффективно?

— Я считаю, что любые вложения, в том числе и государственные, должны быть рентабельными. Другой вопрос, как государство определяет эту «рентабельность». Насколько я знаю, органы власти принимают за показатель научной активности количество публикаций в известных международных базах: Scopus и Web of Science. Имеет ли увеличение этого показателя какой-то существенный эффект на экономику, мне неизвестно. А вот что точно имеет значение, так это новые технологические решения, полученные в результате исследований и применённые в реальном производстве. То есть бизнес должен быть заказчиком и потребителем исследований. Это сложнее в случае фундаментальных исследований, и именно тут важна роль государства, которое снимает ряд рисков, связанных с продолжительностью таких исследований и неопределённостью их результата, и зачастую как следствие — бюджета.

Роль государства также очень важна в том случае, когда для бизнеса не очевидно, что в будущем потребуются новые технологии, а государство может эти будущие потребности просчитать и учесть. Например, уже сегодня государство может «вкладываться» в исследования альтернативных источников энергии. Согласитесь, что большей части бизнеса такие исследования сейчас вряд ли интересны? Так что проектирование настолько отдалённой перспективы — прерогатива государства.

— Исходя из опыта других стран, как может быть выстроено корректное взаимодействие между наукой, бизнесом и государством?

— Во всём мире для этого работают технопарки. Для меня один из самых успешных примеров — это кембриджский кластер, созданный при Кембриджском университете в 1960 году с целью «передачи технологий для обслуживания нужд общества» и научный парк, входящий в его состав. С тех пор кластер разросся, учёные превратились в успешных предпринимателей, количество проектов каждого выросло с одного-двух до нескольких десятков. Именно в этом кластере, например, родилась компания ARM, на архитектуре которой построены процессоры наших телефонов.

Потрясает экономика кембриджского кластера — годовая выручка компаний кластера составляет более 1 трлн рублей, крупнейшие 50 компаний нанимают в год до 6 тыс. новых сотрудников, а в целом в кластере трудится 57 тыс. человек. То есть это место является важнейшим фактором и крупнейшим игроком социальной жизни страны.

Пример кембриджского кластера хорош ещё и тем, что на его фоне мы осознаём, что пока недостаточно развито в России. У нас есть фундаментальная наука высокого уровня — с одной стороны, производство и бизнес — с другой стороны. А между ними — пропущено несколько звеньев. Все они так или иначе связаны с претворением в жизнь научных разработок. Этот пробел могут восполнить технопарки. Их задача состоит в том, чтобы соединять возможности науки с потребностями бизнеса.

— Не будем забывать, что бизнес — это конкурентная среда. Иногда практическое использование бизнесом той или иной технологии могут тормозить интересы других игроков рынка. Например, учёные вдруг выведут такой тип бактерий, которые смогут перерабатывать мусор в чернозём. От этого колоссальные убытки понесут мусороперерабатывающие заводы…

— Разумеется, в сфере развития новых технологий есть свои тонкости и сложности. Но практика показывает, что во всех случаях решает рынок. Если практическое использование той или иной научной разработки экономически целесообразно, то это будет сделано. Не сомневаюсь, что при появлении первых автомобилей, все извозчики были против таких инноваций. Но в итоге на дорогах остались лишь те, кто пересел с повозки на автомобиль. Так и в вашем примере — если владелец мусороперерабатывающего завода хочет сохранить бизнес — он должен сам быть заказчиком таких разработок. Это происходит в реальном технологическом бизнесе повсеместно. Так большинство автоконцернов уже заявили, что в течение следующих 10 лет перейдут полностью на выпуск электроавтомобилей. А это серьезная перестройка и процессов производства и бизнеса.

— Судя по публикациям в прессе, интерес к технопаркам в России появился в 2006 году. Тогда же было принято решение выделить из госбюджета 1 млрд рублей в течение пяти лет на развитие отечественных технопарков. Сколько технопарков в России на сегодняшний день? Чем измеряется их успешность?

— Технопарки в России начали появляться намного раньше 2006 года. Один из первых — Научный парк МГУ. Он появился в 1990 году и является одним из лучших технопарков при вузе, по моему мнению. Сегодня в России существует до 200 технопарков и промышленных парков. При этом многие — номинальные: условно, это те же офисы и производственные помещения, но с новой вывеской. По моему опыту лучшую эффективность чаще показывают технопарки с частным капиталом. У частного инвестора обычно нет возможности привлекать резидентов низкой арендной ставкой или супермодным офисом. Интересно, что чаще всего, это и не нужно стартапам. А нужно то, что реально может сильно повлиять на развитие компании, на её доходность: доступ к специализированным сервисам, легкость поиска кадров, экспертная поддержка, доступ к заказам больших компаний. Поэтому эффективность технопарка определяется уровнем поддержки своих резидентов.