Версия для печати
Вернуться к списку

ВОКРУГ РАН СЛИШКОМ МНОГО ПОЛИТИКИ

С другой стороны, что мы имеем сейчас? РАН как системы институтов больше нет. Нет у нас Академии наук, есть «клуб учёных». В вузах академические традиции не сформированы, за редким исключением в лице старейших вузов. Для чего вообще нужна эта преемственность? Существует такое понятие как научная школа. Наука только со стороны кажется деятельностью абсолютно новаторской, где каждое поколение ищет свои новые ответы. Это далеко не так, принципы организации науки, научный канон, этика формировались столетиями во всех передовых странах. Что случилось у нас? После распада Союза многие ученые уехали за рубеж, или стали заниматься другой деятельностью. Прикладная наука рухнула вслед за сильно просевшей «оборонкой». Фундаментальная наука пострадала сравнительно меньше. Однако в 90-е годы случился демографический провал. Почти никто не шел работать в академические институты. Итог – у нас есть пожилые учёные (многие из которых действительно заслуженные) и молодёжь. А вот моих ровесников и чуть старше – в диапазоне 35-50 – очень мало. Но, как и в стране в целом, люди среднего возраста – это те, кто «тащит» на себе главное – процесс передачи умений, навыков, знания… И вот здесь провал.

– Уверены ли молодые учёные в своем завтрашнем дне, когда фундаментальную науку решили приблизить к рынку?

– Я лично не знаком с людьми, полностью уверенными в завтрашнем дне. Проблема не столько в рынке, сколько в странной научной политике со стороны власти и отсутствии чёткого понимания академическим сообществом правил игры. Здесь же возражу тезису о «неэффективности» академической науки. Доля её финансирования в структуре трат на гражданскую науку в 2013 году составляла примерно 18 процентов, при этом более половины всей научной продукции приходилось на работы сотрудников РАН. То есть пятая часть давала половину – по-моему, это очень эффективная работа. При этом примерно 45 тысяч научных сотрудников РАН (с техническим персоналом около 100 тысяч человек), работавших примерно в 550 научных институтах, финансировались как один крупный американский университет – например, Гарвардский.

Я работаю в Институте истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН, а также преподавал и преподаю в разных вузах региона вот уже более 10 лет – прошёл путь от ассистента кафедры до доцента. Процесс преподавания учёному необходим для подготовки будущих кадров, вовлечения студентов в науку. Главной бедой наших университетов является, с моей точки зрения, перегруженность преподавателей аудиторной работой и жуткий формализм в виде множества отчётов. Что касается грантов, здесь ничего нового нет. Беда в том, что размер их небольшой. Основными российскими фондами до последнего времени являлись РФФИ и РГНФ, плюс гранты президиумов региональных отделений РАН и президиума РАН. Раньше отделения, как распорядители финансовых средств, проводили конкурсы научных проектов, где отдельной строкой могли прописываться молодёжные программы. Желая раздать «каждой сестре по серьге», давали крайне мало. Это были «средства на скрепки», как мы шутим. Но что будет теперь? В настоящее время создан Российский научный фонд (РНФ) с большим объёмом финансовых средств. Однако это будут средства под большие проекты или исследовательские коллективы. Уже сейчас понятно, что на более чем тысячу организаций ФАНО (кроме институтов РАН, это ещё и институты медицинской и сельскохозяйственной академий) средств не хватит. Что делать рядовым учёным? Нам советуют – как в Америке – переезжать в другие научные организации и пробовать себя там. Я думаю, что при диспропорциях регионального развития в России это обескровит науку в регионах. Здесь крайне важен баланс.

После моего выступления на встрече с молодыми учеными, которая состоялась 13 февраля т.г. во Владивостоке на площадке ДВФУ, глава ФАНО Михаил Котюков задал мне вопрос: «Кого лучше поддерживать грантом – молодого учёного или коллектив, где он работает?» Считаю, что принципиального противоречия здесь нет – часть средств может идти на прямую поддержку, в первую очередь, начинающим свой путь в науке молодым учёным, так как это прекрасный стимул к дальнейшему профессиональному росту, часть – в лаборатории. Однако на той же встрече глава РНФ Александр Хлунов отметил, цитирую по смыслу, что он противник грантов «для молодёжи», равно как и для других групп, ранжированных по возрасту, полу или иному социальному статусу. Принцип понятный, но с нашей точки зрения спорный. Ведь сторонники реформы сами говорили о ключевой роли научной молодёжи в развитии науки. Кроме того, речь в данном случае могла бы идти о куда меньших средствах. Финансируя молодёжь на начальном этапе, мы бы получили систему стимулов, своего рода профессионального отбора, «драфта». Именной грант, считаю, мотивирует и дисциплинирует лучше всяких директив.

– Не пострадают ли от реформы нынешние проекты молодых? Например, конкурсы, жилищная программа, то, что было традиционно?

– Переформулирую проблему шире и ещё раз вернусь к вопросу о финансировании. Сейчас многое не ясно с алгоритмической точки зрения. Например, у моих коллег возникают совершенно конкретные вопросы по организации экспедиций и исследований, проведению командировок и стажировок, по работе центров коллективного пользования, по ситуации вокруг социальных программ (медицинское обслуживание, детские сады, обеспечение жильём – как служебным, так и по линии социальных выплат в виде жилищных сертификатов), по тому, как финализировать уже имеющиеся контракты и развивать научное сотрудничество. Всё это будет решаться в режиме «с колес», по мере поступления проблем.

В прошлом году на российско-германской конференции молодых учёных в Бонне в частных беседах я неоднократно слышал: «РАН - уважаемая научная организация, но мы не понимаем, что с ней произойдёт, а потому говорить о каких-то совместных начинаниях пока преждевременно». Кстати, на той же конференции я встретил много своих соотечественников. Это были наши российские молодые учёные, работающие ныне в Германии. Вот ещё одна грань реформы – отток молодёжи за рубеж без последующего возврата на родину. Он есть и сейчас, однако о его размере мне судить сложно. Причины тому простые – учёные ищут возможности самореализации, и если условия не создаются у нас в стране, то идёт поиск предложений и вариантов на стороне. Подчеркну, что сегодня главным мотивом является не материальное благополучие, это не так называемая «колбасная эмиграция», а возможность профессионально состояться.

– На встрече с представителями ФАНО вы говорили о самоорганизации академической молодёжи. Что это такое?

– Это наш Совет молодых учёных, который был воссоздан в Дальневосточном отделении РАН как общественный совещательный орган при Президиуме ДВО РАН 14 марта 2002 года. Чуть ранее это произошло в Сибири, где молодёжные советы имели и имеют более прочные позиции.

По форме Советы выглядели рудиментом «совка», такой аналог комсомольских ячеек, но очень быстро их деятельность наполнилась новым содержанием. Расскажу о нашем Совете молодых учёных. В него входит 18 человек – представители от одного или нескольких институтов ДВО РАН. Из 34 институтов Дальневосточного отделения львиная доля учреждений расположена во Владивостоке, поэтому 13 членов совета представляют институты Приморского научного центра. Все члены совета избирались молодёжью своих организаций, после чего они из своего числа избрали председателя, заместителей и учёного секретаря Совета. В руководство Совета входят физики, химики, биологи, историки. На мой взгляд, это очень сбалансированное решение. Основными цели и задачи Совета – объединение и координация работы молодых учёных и специалистов в возрасте до 35 лет включительно, являющихся штатными сотрудниками, докторантами и аспирантами научных учреждений ДВО РАН; содействие их профессиональному росту и активному участию в проведении научных исследований и инновационной деятельности; выражение интересов молодых учёных и специалистов по различным аспектам профессиональной деятельности, содействие в решении вопросов социальной защищенности и обеспечении социально-бытовых условий; поддержка Советов молодых учёных научных центров и учреждений ДВО РАН, координация их деятельности, направленной на развитие научных инициатив, закрепление молодых научных кадров в организациях ДВО РАН; взаимодействие с молодыми учёными и студентами вузов, привлечение молодёжи в академическую науку, сокращение оттока молодёжи из ДВО РАН.

Принципиально то, что в наш Совет входят профессионалы. Мои коллеги по Совету уже во многом состоявшиеся учёные, имеющие открытия, патенты, премии и даже медали, опыт сотрудничества с иностранными коллегами в рамках международных проектов. При этом они люди не равнодушные. У Совета нет никаких материальных ресурсов – это беда и преимущество. Нам доверили право говорить от лица почти тысячи молодых сотрудников Дальнего Востока, в их интересах мы и работаем. Наш состав Совета избирался по ранее действовавшим правилам на период до мая 2015 года. Что будет теперь? По идее должно быть принято новое положение, разъясняющее наш статус. Я вижу два пути – сверху, решением ФАНО (в идеале при участии новой РАН), либо снизу – путем создания общественной организации. Последнее менее вероятно, тому масса причин. В случае же превращения Советов в ещё одну ступень квазибюрократической иерархии на их деятельности можно ставить крест, так как уйдет главное, то, о чем я говорил – доверие со стороны рядовых сотрудников. Сегодня оно высокое. Коллеги из Новосибирска проводили в конце 2013 года опрос, в котором приняли участие 1579 человек из всех отделений РАН. В числе прочего их просили дать оценку деятельности различных органов РАН в связи с реформой. Так вот, рейтинг поддержки деятельности СМУ оказался самым высоким – 68 процентов. Для сравнения: профсоюз заручился поддержкой 43,4 процента опрошенных; администрации институтов – 47,8; руководство региональных отделений – 46,7; руководство РАН – 31,3 процента. Если в ходе реализации реформы власть наберется мудрого терпения в деле разъяснения своих действий, чтобы их смысл был понятен каждому учёному, если не будут массово ущемлены социальные и профессиональные права учёных (включая молодых) и у них реально появится возможность заниматься научным творчеством, то нервозность в научных коллективах пройдёт и ситуация улучшится. В противном случае, по моему мнению, систему науки в России ждёт удар, последствия которого боюсь прогнозировать. Не знаю, насколько это важно, но, при всём нашем скепсисе, руководитель ФАНО РФ Михаил Котюков произвёл на меня и моих коллег хорошее впечатление. Подождём дел.