http://93.174.130.82/digest/showdnews.aspx?id=da37822e-c0e2-4aab-ac94-bb6778e34e3d&print=1
© 2024 Российская академия наук

КАК РЕФОРМА РАН СКАЖЕТСЯ НА ПРОСТЫХ РАБОТНИКАХ НАУКИ

Максим Томчин, аспирант Института Российской истории РАН:

- Чего опасается научное сообщество – не руководители, а простые научные сотрудники?

- До сих пор РАН удавалось несколько «выпадать» из властной вертикали, сохранять определенную независимость. Реформа приведет к бюрократизации деятельности РАН, особенно в плане определения направлений исследований. Это, прежде всего, коснется общественных наук. Управлять хозяйственной работой ученых будут некомпетентные чиновники, которые теперь будут решать, что должно быть в химических лабораториях, а чего - нет.

- Так как это может сказаться на жизни рядовых научных сотрудников?

- Многие опасаются массовых сокращений. Все заявления «сверху» о том, что их не будет, доверия не вызывают.

- Но все же согласны с тем, что система РАН нуждалась в реформе, что в прежнем виде она неэффективна.

- Это сложный вопрос. Я бы сказал, что реформы можно даже никакой не проводить, достаточно в корне изменить отношение нынешней власти к науке. Существует множество традиционных проблем у российской науки – это, во-первых, недостаточное финансирование, во-вторых, низкая привлекательность этой сферы деятельности для молодежи в силу отсутствия перспектив. Именно наплевательское отношение к науке со стороны власти и является источником всех основных ее проблем.

- Вы верите в возможность добиться отмены этой реформы с помощью протестов?

- Смысл в конструктивном протесте, есть всегда. Тем более что на определенные уступки власть все-таки пошла. Это воодушевляет. Если научным сотрудникам удастся сохранить свою решимость бороться, дальше продолжать процесс самоорганизации и привлечь на свою сторону максимальное количество общественных организаций и политических партий, тогда можно будет добиться большего.

Федор Петров, научный сотрудник лаборатории теории представлений и вычислительной математики Математического института им. В. А. Стеклова

- Какие вы видите основные угрозы от проводимой реформы?

- Создаваемый реформой этот непонятный орган, который непонятно как будет работать – Агентство научных организаций. Он может банально не понимать, как управлять наукой, кого брать на работу и в каком количестве, как должен быть организован научный процесс. Даже если мы предполагаем изначальную доброжелательность этого органа по отношению к ученым, даже в этом случае чиновники могут совершать вещи вредные для научного процесса. Есть опасения из-за сокращения штатов, сомнения есть и из-за принадлежности зданий институтов. В частности, у нашего института есть такие опасения, потому что здание находится в центре и явно представляет интерес не только для математиков. Это основные опасения.

- То есть вы уверены, что на качестве вашей работы это реформа скажется негативно?

- Знаете, здесь ничего неясно. Любая новая реформа априори может испортить то, что уже есть. Я, тем не менее, настроен спокойно, так как считаю, что мою работу разрушить могу только я сам, если буду плохо работать. Одни чиновники, другие – не собираюсь списывать на это свои потенциальные неудачи.

- Протестные митинги в защиту РАН вообще имеют какой-то смысл?

- Это имеет только один смысл – люди показали друг другу, что они солидарны. То есть польза есть для самих себя. Сами организаторы говорят, что митинг имеет большое значение, потому что его боится какое-то начальство и не будет их обижать. Но мне эта точка зрения недоступна. Мне кажется, что начальство будет делать то, что считает нужным. А то, что на площадь вышло несколько сотен интеллигентных людей и сказали, что мы за все хорошее, вряд ли на них как-то повлияет. По моим ощущениям, это все больше для самих участников митинга. Я лично в митингах не участвую.

-В вашем институте есть беспокойство из-за этой реформы?

- Да, очень большое, настроения чуть ли не панические. Люди очень серьезно к этому относятся, волнуются, переживают. Я, возможно, самый спокойный сотрудник института, не очень вообще об этом думаю. Может быть я конечно неправ.

- Могут ли в связи с этой реформой начать сокращать штаты, объединять институты?

- Конечно, могут. Что касается конкретно нашего института, я не ожидаю ни сокращения штатов, ничего такого. Потому что если по-честному проверять, то у нас институт хороший, в нем люди занимаются делом. Мне кажется, что рабочий процесс у нас неплохо налажен. Можем посмотреть на результаты последних конкурсов, раздачи мегагрантов – результаты их адекватные. Думаю, что нашему институту не должно ничего грозить – надо работать и тогда не будет никаких причин сокращать финансирование или увольнять людей.

Сергей Дмитренко, заместитель директора Института лингвистических исследований РАН:

– Объясните, как изменение системы управления собственностью РАН может сказаться на работой рядовых сотрудников институтов РАН?

– Собственность, безусловно, тоже связана с работой ученых, потому что научное и офисное оборудование - это тоже собственность. Земля и здания институтов сейчас не принадлежат институтам и Академии наук – это государственная собственность в оперативном управлении. Мы не можем ее продать, сдать в аренду без ведома и разрешения Росимущества – эти деньги пойдут в бюджет, и институты, практикующие аренду, получают лишь какую-то их часть. Но надо понимать, что вопрос о реформе РАН – это не вопрос о собственности.

Если бы речь шла о создании «коллективного завхоза», который взял бы на себя юридическую и повседневную хозяйственную заботу об имуществе, то мы были бы только рады, ведь сейчас нам приходится самим заниматься тем, в чем мы мало смыслим - регистрацией недвижимости, ведением отчетности, текущим и капитальным ремонтом, решением судьбы неиспользуемой собственности.

Самое страшное, что написано в этом законе это то, что теперь учредителем института становится создаваемое агентство. А это значит, что теперь оно будет разрабатывать планы научно-исследовательских работ и принимать наши отчеты. Кроме того, в ведении этого агентства будет кадровая политика институтов и прием в аспирантуру - оно будет определять, сколько человек нам набирать. Возможное жесткое ограничение набора в аспирантуру, которая в академии до сих пор сильна, приведет к сокращению сферы научного образования по всей стране. В нашем институте, например, сейчас 116 научных сотрудников, и 30 аспирантов, это очень хорошие показатели, как мне кажется. При этом, замечу, что качество диссертаций, подготовленных в РАН гораздо выше, чем качество вузовских диссертаций – характерно, что в последних диссертационных скандалах всегда фигурировали только работы, подготовленные и защищенные в вузах.

Во главе этого агентства, по всей видимости, будут стоять чиновники, которые теперь и будут определять тематику научной работы. В законе прописано, что государство не может вмешиваться в работу Академии наук, но теперь РАН теряет почти все свое былое значение, поскольку институты оказываются от неё отделены. Значит, государство будет вмешиваться, и это будет вмешательство непрофессионалов. Мы боимся сокращения числа институтов и обвального сокращения количества научных сотрудников.

В нашем институте, например, базируются 5 активно работающих научных школ. Сами по себе эти коллективы абсолютно жизнеспособны: средний возраст научного сотрудника у нас – 42 года. Что с этим школами, с этими людьми будет после грядущих сокращений? Когда сейчас говорят, что «в РАН досиживают одни пенсионеры», то неверно представляют себе положение дел. В гуманитарных дисциплинах, например, существует много научных направлений, которые предполагают многолетнюю подготовку специалиста. В нашем институте это специальность академического лексикографа (специалиста по составлению словарей) – подготовка занимает не год, не десять, а иногда даже не двадцать лет. Лексикограф постоянно занят кропотливым, ежедневным трудом, у него остается мало времени на написание диссертации или подготовку журнальных публикаций.

Почему-то именно журнальные статьи, с точки зрения самозваных менеджеров от науки, являются сейчас главным критерием оценки работы любого ученого, что зачастую неправильно. Для представителей точных наук, естественных это действительно так, у них так принято. При этом часть публикаций здесь довольно быстро теряет свою актуальность, по мере развития соответствующего направления. Это совершенно нормальная ситуация. А вот «Словарь русского языка XVIII века» или «Словарь русских народных говоров» ни через два года, да и ни через 200 лет своей актуальности не потеряют. Если в нашем институте мы по требованию Минобрнауки сократим сотрудников-пенсионеров, то Россия потеряет сразу несколько словарей и ведущих научных школ.

С другой стороны, во многих институтах молодежи очень много. Вот только один пример. В нашем институте существует Лаборатория типологического изучения языков. Это научный коллектив, чья история насчитывает уже более 50 лет. Между тем, большая часть исследователей, которые сейчас этот коллектив составляют, – ученые 25 - 35 лет.

Вузовская наука у нас почти умерла, и не случайно, а благодаря действиям Министерства образования. А теперь хотят добраться и до Академии, говоря, что во всем мире наука существует в университетах, что, кстати, не так – везде по-разному: китайская наука, например, сейчас совсем неплохо развивается, а у них система такая же как у нас.

- Почему вы не верите государству - разве не пытается оно бороться хотя бы за качество диссертаций?

- Качество диссертационных работ падает постоянно – наш институт получает со всей страны авторефераты диссертаций и, как правило, если мы видим нормальную работу, то это или академическое учреждение или МГУ, РГГУ, СПбГУ (и то уже не всегда, к сожалению). Это тоже вина министерства, не обеспечивающего должный контроль.

Сейчас Минобрнауки вроде бы озаботился ситуацией и пытается мониторить работу диссертационных советов. Но и это выродилось в откровенную бюрократию: в результате мы готовим много документов, которые, если разобраться, никакого отношения к мониторингу диссоветов не имеют. Контролировать качество диссертаций можно и гораздо менее бюрократичными способами. В общем, за что они не возьмутся, то разваливается. Как это агентство сможет проводить экспертизу для оценивания важности исследовательской темы, откуда возьмутся эксперты?

- Какие сейчас настроения среди ученых?

- Я думаю, что кто-то уедет, а кому-то придется сменить работу, потому что, скорее всего, дальше процесс пойдет очень быстро и по самому пессимистичному варианту. В нашем коллективе я оптимизма не наблюдаю. Многие готовятся к худшему. Если бы будущая экспертиза институтов была честной, то я не сомневаюсь, что наш институт ее прошел бы. А так… По-моему, у гуманитарных институтов никаких шансов сохраниться нет вообще.

Надо сказать, что проблема низкого финансирования науки дает о себе знать и сейчас: дело тут не только в маленьких зарплатах сотрудников. Не имея достаточных средств, мы не можем открывать новые ставки. В последние годы количество сотрудников у нас понемногу росло, но этот рост требовал от администрации огромных усилий. А ведь есть проекты, которые экстенсивно развиваются. У нас выходит Большой академический словарь, над ним работает группа из 8 - 10 человек и, наверное, лет через 5 он будет уже завершен (больше 20 томов уже вышло). Но аналогичные словари в Европе делаются коллективами из нескольких сотен человек! Или другой пример: в нашем институте занимаются языками народов России, русскими народными говорами, работают специалисты по разным языкам от Южной Америки до Юго-Восточной Азии. Все эти работы требуют экспедиционной составляющей, а финансирование экспедиций в этом году составило всего 150 тысяч рублей. Тем не менее, мы как-то выкручиваемся, мы же не можем останавливать экспедиционную работу. В общем, науку много лет держали в черном теле, а потом стали обвинять в неэффективности. Хотя как раз в последние годы много молодых людей стало приходить в науку, все начало двигаться в правильном направлении.

- Думаете, протесты и митинги могут привести к отмене этой реформы?

- Мы, конечно, будем продолжать это делать, но это уже акт отчаяния, потому что власти совершенно не слышат нас. Тот законопроект, который в итоге был принят, почти ничем не отличается от первоначальной версии, внесены были лишь какие-то косметические правки. Мы будем бороться и дальше. Пожалуй, сейчас единственный положительный момент в том, что появились какие-то горизонтальные связи между институтами и их сотрудниками, идет обмен мнениями, взаимодействует руководство институтов. Но что мы будем делать, если к нам завтра придет комиссар и скажет, что мы больше здесь не работаем – а я не исключаю такого варианта, - не представляю.

Чего могут добиться ученые своими митингами против реформы РАН?

На прошлой неделе Владимир Путин подписал закон о реформе РАН. Академия наук теряет свою автономность, управлять научными институтами будут чиновники. Академики и научные сотрудники все еще выходят на митинги протеста, надеясь доказать ошибочность закона. Петербургские ученые не остались в стороне – 1 октября на площади Сахарова тоже прошел митинг против реформы РАН.

Уже за полчаса до его начала на площади собирались люди. Развевались красные флаги КПРФ, в центре площади установили трибуну – покрашенный серой краской стол. Большинство собиравшихся были в преклонных годах, молодых людей совсем немного. Некоторые увлеченно обсуждали рабочие проблемы, другие ругались на правительство, третьи звонили коллегам, призывая поторопиться в столовой и подходить на площадь. На краю площади курило несколько грустных полицейских.

Наконец, на площади собралось около 400 человек – на всю культурную столицу нашлось не слишком много небезразличных к судьбе академии, - и развернули свои плакаты: «Долой антинаучное правительство!», «Нет реформе РАН!», «Не сметь трогать академию, созданную Петром I». Митинг открыл председатель петербургской региональной организации профсоюза работников РАН Сергей Окулов. Он выступил бодро, но с нотками отчаяния. Все выступавшие призывали коллег не сдаваться и продолжать борьбу. Коллеги проявили стойкость: даже начавшийся ливень не заставил никого уйти, почти у всех были припасены зонтики и дождевики.

Выступать позвали секретаря горкома КПРФ. Он вспомнил про 1991 год и заявил, что реформа РАН напрямую связана с распадом СССР. Речи о коварном Западе не вызвали большого энтузиазма у ученых, коммунист удалился под редкие хлопки.

Зато когда на трибуну поднялся молодой аспирант Института Российской истории РАН Максим Томчин, в толпе одобрительно шептали: «Такой молодой, молодец». Особенно демонстрантов порадовала его готовность работать ради науки за 15 - 20 тысяч рублей в месяц и желание долго бороться за отмену свежепринятого закона.

В конце митинга зачитывали окончательную резолюцию. На словах: «…несмотря ни на какие трудности, мы, ученые, должны продолжать вести научно-исследовательскую работу!» кто-то закричал на всю площадь: «Путина в отставку! Требую включить это в резолюцию». С трибуны ответили, что непременно учтут это положение коллег. На том и закончили.