Версия для печати
Вернуться к списку

ПРЕДОТВРАТИВШИЕ ТРЕТЬЮ МИРОВУЮ ВОЙНУ

Сегодня пойдет речь о физике Евгении Забабахине.

Уже в 1957-м году этого случиться уже не могло, хотя некоторые горячие головы еще пытались доказывать, что "можно создать на территории России сплошную зону разрушений площадью 1,5 млн. кв. км и сплошную зону пожаров в 2 млн. км, а площадь радиоактивного загрязнения с мощностью дозы 100 рад в сутки охватила бы 10 млн. кв. км и превратила бы страну в радиоактивную пустыню". Все необходимо для такого опустошения было: к этому времени в США уже было накоплено 5543 ядерных боеголовок с совокупным зарядом в 17500 мегатонн.

В Советском Союзе таких боеприпасов было гораздо меньше, но уже появилось водородное оружие, которое "уравнивало шансы".

Шла "война физиков", битва интеллектов, и паритет был создан именно в это время, а не десять лет спустя, когда мы уже сравнялись с США и по числу боеголовок.

И именно тогда появилась известная среди атомщиков присказка: "Сначала мы американцев "обхаритонили", а потом уже "забабахали!"

Юлий Борисович Харитон возглавлял первый ядерный центр Арзамас-16…

Евгений Иванович Забабахин в это время руководил Уральским ядерным центром Челябинск-70…

Впрочем, путь на Урал был долог и необычен. Евгений Забабахин успел поучиться в техникуме, поработать на "Шарикоподшипнике", а затем три года поучиться на физфаке МГУ. Но началась война, и комсомольский взвод, которым командовал Забабахин строил укрепления под Смоленском. Однако в сентябре 41-го его направили в Свердловск в Военно-воздушную инженерную академию имени Жуковского. В 44-м он закончил с отличием факультет авиавооружения… Казалось бы, его военная карьера ясна…

Вспоминает доктор наук Лев Альтшулер:

-На сверхсекретный объект Евгения Ивановича Забабахина — кандидата физико-математических наук — в 1948 году привела счастливая случайность. В качестве адъюнкта академии он написал диссертацию, посвященную сходящимся детонационным волнам. Диссертация попала на отзыв в Институт химической физики и очень заинтересовала Якова Борисовича Зельдовича и в еще большей мере — сотрудников режимного отдела. "Где вы храните свои рукописи?" — спросили они Евгения Ивановича. "Дома, в ящике комода"… "Шторм" разразился сразу же, и сам Евгений Иванович вместе со своими рукописями уехал из Москвы на "объект", где они стали охраняться с нужной тщательностью. Это было замечательное приобретение и для "объекта", и для всего атомного проекта в целом. Очень скоро Евгений Иванович стал "главным газодинамиком объекта". Его вклад в разработку атомных зарядов трудно переоценить.

Как известно, первая атомная бомба, испытанная у нас в 49-м году, была копией американской. Но уже во время проектирования и изготовления стали видны ее недостатки, и группа физиков, где весьма активным был молодой Евгений Забабахин, предложили новые принципы конструкции ядерных зарядов…

Из архивных документов: "… возникли предложения о резком повышении коэффициента полезного действия заряда и мощности взрыва за счет реализации предложения Я. Б.Зельдовича, Е. И.Забабахина и В. А.Цукермана по созданию внешнего нейтронного инициатора. В результате уже второе испытание, проведенное на Семипалатинском полигоне 24 сентября 1951 года, почти вдвое подняло КПД заряда, дав мощность РДС-2 в 38 тыс. тонн тротила. Наиболее высокий КПД по расчетам достигался в случае, когда нейтронное инициирование происходило после фокусировки заряда. Серия из пяти атомных бомб, весом в 3 тонны каждая, была изготовлена на опытном заводе "Авангард" в Арзамасе-16 и положена на хранение на случай войны".

Андрей Дмитриевич Сахаров вспоминает о двух капитанах, с которыми он познакомился, когда приехал на "Объект". Это были два друга, которые работали вместе, хотя позже их разлучали тысячи километров. Оба капитана стали генералами и академиками. Один — Евгений Аркадьевич Негин, другой — Евгений Иванович Забабахин.

Негин будет создавать и испытывать "изделия" в Арзамасе-16, а Забабахин на Урале. Они будут часто встречаться, так как станут конкурентами: один будет проверять "изделия" другого, и оба "драться за заказы", как ни странно это звучит по отношению к ядерному оружию. Но тем не менее так было, потому что существовало два Ядерных центра и они были созданы не только для того, чтобы "подстраховывать" друг друга, но и соревноваться.

Но сколь бы потом ни встречались друзья, как бы горячо ни спорили, они всегда подшучивали друг над другом. В особенности любил это делать Негин. Ну, а шутки подчас бывали примитивными, но тем не менее веселили всех от души…

Из воспоминаний доктора наук Бориса Бондаренко: "Работоспособность Евгения Ивановича, казалось, не имела предела. Он мог, придя рано утром на службу, просидеть на стуле не вставая, до позднего вечера, занимаясь расчетами и черчением графиков, создавая целые поля различных функциональных зависимостей, из которых затем вытекали аналитически обобщенные решения применительно к конкретным конструкциям атомных бомб. Иногда Евгения Ивановича вызывал к телефону Юлий Борисович Харитон, и он выходил поговорить в другую комнату. Тогда сидящий за другим столом его однокашник Е. А.Негин вскакивал со стула и жирно обмазывал мелом ножки стула Забабахина. Евгений Иванович имел привычку, сидя на стуле, обвивать его ножки своими ногами. Таким образом, его брюки приобретали "достойный " для окружающих вид…"

Эх, как молоды мы были!…

С Андреем Дмитриевичем они работали вместе до тех пор, пока Забабахин не уехал на Урал. А потом Сахаров уехал из Арзамаса-16, он почти не контактировал со своими коллегами по Ядерным центрам — туда ему путь был заказан… Однако когда началась кампания осуждения Сахарова, то обратились и к Забабахину, чтобы он как академик подписал коллективное письмо. Он это письмо подписывать не стал, хотя как генерал обязан был подчиниться "приказу сверху"… Но зная его упорный характер, настаивать чиновники не стали, хотя и "попридержали" награждение его второй Звездой Героя Социалистического Труда.

Но к наградам и званиям Евгений Иванович был равнодушен. Иное дело новые идеи…

Вспоминает старший научный сотрудник Родион Вознюк: "Он обладал высоким даром научного предвидения. Так случилось, что, обсуждая осенью 1979 года возможные пути улучшения характеристик новых изделий, я рассказал ему о полученных нами, группой энтузиастов, предварительных, еще не проверенных расчетами результатах исследований возможности создания изделий по принципиально новой схеме. Евгений Иванович внимательно выслушал и спокойно, будто к этому был давно готов, сказал: "Вы правы, такое изделие будет работать". В последующем, во многом благодаря его энергичной поддержке, эта идея нашла практическое воплощение в проектах ряда изделий. И мы видели, как он радовался сообщению, что завершающие испытания одного из этих проектов прошли успешно".

Может быть, он в эти минуты вспомнил свою молодость? Наверное… Но успех Уральского ядерного центра как раз и был в том, что здесь все были молоды и все поддерживали все новое, что появлялось в физике.

Сегодня Департамент создания ядерных боеприпасов в минатоме России возглавляет доктор наук Николай Волошин. Он — один из учеников Забабахина. А учитель он был необычный!?

-Очень привлекательной являлась еще одна черта Евгения Ивановича, как пытливого и любознательного ученого, — рассказывает Волошин, — его заинтересованность в общенаучных вопросах. Он довольно часто задавал на семинарах и в личных беседах интересные и для специалистов, и для школьников задачки и вопросы. Например: почему облака имеют форму; приведите пример интересных фазовых превращений; почему при выключении газовой конфорки над стоявшей на ней сковородкой быстро образуется облако пара; не происходит ли сепарация тяжеловодородной воды при обмерзании стенок рыбацких лунок в связи с тем, что температура замерзания у нее на несколько градусов выше и т. д. и т. п. Нетрудно видеть, что вопросы академика были не академическими, но, тем не менее, интересными и часто замысловатыми…

Вот с этим утверждением Волошина согласиться не могу! Как раз на таких "простых" вопросах и определяется степень готовности молодого человека стать и быть ученым! Особенно для физика… Любопытно, что "методология" общения великих ученых очень часто похожа, хотя они являются и весьма разными людьми. К примеру, тот же Петр Леонидович Капица любил "ошарашивать" студентов таким вопросом: "Почему муха ползает по потолку и не падает?" Случалось, молодые люди уходили от академика с отличной отметкой, хотя чаще всего ничего не могли сказать путного…Так что есть возможность читателю этих строк самому попытаться ответить на вопросы Забабахина, и вы тут же убедитесь, что это сделать нелегко.

Из воспоминаний доктора наук, генерал-майора Леонида Клопова: "Я вместе с К. Щелкиным и Е. Забабахиным участвовал в воздушных испытаниях ядерных зарядов, разрабатываемых в институте Арзамаса-16, на Семипалатинском полигоне. Когда в 1955 году решался вопрос о моем направлении на работу во вновь организуемый институт в Челябинска-70, директор института Арзамаса-16 А. Александров и другие руководящие товарищи убеждали меня остаться на старом месте работы. Однако задушевная беседа со мной К. Щелкина, Д. Васильева и Е. Забабахина в присутствии И. Курчатова оставила у меня неизгладимое впечатление. И я без колебаний принял их предложение ехать во вновь организуемый институт в качестве руководителя сектора испытаний…"

… Судьба распорядилась по-своему. Щелкин и Васильев создали новый Ядерный центр, однако вскоре Кирилл Иванович начал болеть, он уже не мог в полной мере отдавать все силы работе, а потому "отпросился на волю", то есть уехал в Москву. Не стало и первого директора Центра. Тем не менее жизнь в Челябинске-70 бурлила — ведь институт не случайно называли "комсомольским" — коллектив был молодой, и разгорелась "борьба за место под солнцем": уральцы становились серьезными конкурентами своему "старшему брату" — Арзамасу-16. И конечно же, во многом благодаря своему научному руководителю Забабахину…

"…При создании образцов новых зарядов он умел находить оптимальные решения, — продолжает свой рассказ Клопов. — При этом он не боялся рисковать и брал на себя всю ответственность. Отличительной чертой Е. Забабахина было применение подчас нестандартных программ и методик, которые могли привести и приводили к созданию образцов зарядов с лучшими характеристиками, чем у теоретиков института Арзамас-16. Иногда за новизну принимаемых решений приходилось платить неудовлетворительными результатами, на что теоретики Арзамаса-16 шутя говорили, что изделие не "забабахнуло".

Трудно предугадать все, что может случиться! И почему-то неожиданности следует ждать, если начальство пристально следит за твоей работой. Видно, "визит-эффект" срабатывает… Конечно же, стоило изделие назвать в шутку "Царь-бомбой" (это была новая мощная конструкция — вес ее 25 тонн!), как тут же "чрезвычайное происшествие". Бомба при разгрузке проломила днище самолета и ударилась о бетонное покрытие аэродрома. Удар был сильный, так как падало изделие с метровой высоты… Испытания новой конструкции были поставлены под удар, тем более, что через несколько дней начинался мораторий. И только благодаря энергию и знаниям Забабахина за двое суток бомба вновь собрана, проверена, проведены все необходимые расчеты… И испытания прошли успешно!

Из воспоминаний начальника проектного отдела ракетного КБ Владимира Рудина: "Когда встал вопрос о разработке третьего поколения морских ракет, которые несут разделяющиеся головные части, имеют высокую точность стрельбы и ряд других новых качеств, то из множества сложных проблем была выявлена одна из главных — создание супермалогабаритной боеголовки…"

Челябинск-70 и Машгородок Миасса находятся неподалеку. А полпути — Челябинск-40. Казалось бы, самой судьбой предназначено, чтобы ядерный и ракетный центры работали вместе. Более того: была даже идея объединить их!… Но все-таки не "география" определяла успех дела, а руководители двух центров- Главные конструктора В. П. Макеев и Е. И. Забабахин. В них было что-то общее…

"Именно в этот период начались регулярные личные контакты Макеева и Забабахина и постоянные деловые встречи специалистов, во время которых искались, закладывались, уточнялись решения. Обсуждения и переговоры часто носили острый характер: доходило до того, что "ракетчики" учили, как делать заряды и другие системы боевых частей, а "ядерщики" — как делать ракеты. Евгений Иванович, как старший в переговорах, которые, как правило, велись в его кабинете, не давил, спокойно поддерживал подобные беседы, видимо, полагая, что в спорах будет найдена истина, играл роль мирового судьи, что устраивало всех. Его знания, опыт, объективность автоматически давали ему это авторитетное положение. С другой стороны, и участники понимали, что без решения, позволяющего сделать шаг, разъезжаться нельзя, искали, компромисс. Объективность Забабахина — пожалуй, самое сложное, но и самое нужное, что требовалось в это время, — работала. Хотя до нас доходили слухи, что давалась она ему нелегко, так как он испытывал давление "сверху" и "сбоку" — коллег из другого центра (ВНИИЭФ), обвинявших его в уступчивости и даже в недостаточной компетентности…"

Арзамас-16 ревниво относился к успехам уральских "комсомольцев". Группа физиков и конструкторов во главе с Юлием Борисовичем Харитоном однажды даже приезжали в Миасс, чтобы уговорить Макеева работать с ними, а не с Челябинском-40. Но Главный конструктор ракетного КБ, хотя и с уважением отнесся к гостям, был непреклонен: в "связке" Ядерного и Ракетного центров Урала он убежден был в успехе. Виктор Петрович, подобно своему учителю Сергею Павловичу Королеву, оказался прозорлив: ракетные комплексы для ударных подводных лодок не только не уступали американским, но и превосходили по многим показателям. Так было создано оружие, которое и до сегодняшнего дня считается лучшим из существующих.

"О связке Забабахин — Макеев, — продолжает Рудин. — Судьба их нашла, и они нашли друг друга. Евгений Иванович был несколько старше Виктора Петровича, но их встречи проходили как встречи друзей, было видно их взаимное уважение, обоюдное желание вести продуктивную работу. Их контакты стали традиционными, они фиксировали достигнутое и намечали перспективы в разработках на ближайший период… Макеев любил ездить в "семидесятку", где, кроме Евгения Ивановича, его ждал Г. П. Ломинский, старый приятель, с которым они в молодые годы встречались на полигонах. Иногда и Евгений Иванович посещал Машгородок в Миассе, где находится ракетный центр, бывал на даче Виктора Петровича на берегу озера Тургояк. Это были очень теплые встречи".

…Нет уже обоих академиков, теперь Ракетный центр носит имя Макеева, а Ядерный — Забабахина. Но осталась не только память, но и совместная работа сегодня. Именно с-е-г-о-д-н-я, когда стране (точнее, правительству) не нужны новые ядерные ракетные комплексы — ближайшее будущее покажет, не было ли это еще одной глобальной и трагической ошибкой… В общем, десятки тысяч специалистов обоих центров оказались невостребованными, а ведь это — профессионалы высшей квалификации! И вместе оба Центра пытаются искать конверсионные программы, приложить свои силы и талант на благо Родины, но, к сожалению, им приходится рассчитывать лишь на собственные силы…

Впрочем, не будем о грустном! Вернемся в прошлое, чтобы поучиться там, как надо жить и работать — благо пример Забабахина перед глазами.

Размышляет доктор наук Лев Феоктистов: "Военный характер нашей деятельности накладывал свой отпечаток тревоги: то ли мы делаем? Я не раз слышал от Евгения Ивановича слова, а однажды во всеуслышание он произнес их в виде тоста и свято верил в их правдивость: "Потому не было третьей мировой войны, что есть мы". Вместе с тем, и это мы все видели, Евгений Иванович всегда проявлял огромный интерес к промышленному использованию ядерных взрывов и к тем конструкциям, которые несли бы в себе минимальную радиоактивность. Он хотел подарить миру конструкцию, которая вообще не имела бы осколочной радиоактивности, а термоядерное разгорание осуществлялось бы с помощью взрывчатых веществ последовательно от горячего центра в его знаменитом "слоеном пироге". Как знать, может, мечта его и осуществится, и вряд ли это особенно удивит нас, тех, кто хорошо чувствовал глубину идей Е. И. Забабахина".

…Мне не довелось беседовать с академиком Забабахиным. Встречи были случайными, в основном на Общих собраниях Академии наук. Однажды я попросил его написать статью для "Комсомолки", мол, этакое напутствие молодым. Евгений Иванович улыбнулся, а потом негромко ответил: "Извините, но не смогу…" То был вежливый упрек, мол, не надо переступать границы, которые не следует переступать. Он относился к тем ученым, к которым нам и приближаться было запрещено, а тем более разговаривать об их работе. Да и они как чумы опасались журналистов — "табу" было настолько серьезным, что даже в тех случаях, когда мне разрешали бывать на ядерных взрывах, существовал категорический запрет на контакты со мной кроме двух-трех специалистов, с которыми уж никак нельзя было запретить общаться. К примеру, с Председателем Правительственной комиссии. Еще в 60-х годах так познакомились и, я надеюсь, подружились мы с Борисом Васильевичем Литвиновым. Почти четверть века я не знал, что он — Главный конструктор ядерного и термоядерного оружия Челябинска-70. Ну, а потом судьба распорядилась так, что именно мне выдало счастье сообщить об этом людям — чем, не скрою, горжусь! Начал бывать я и в Снежинске, знакомиться и дружиться с многими из тех, с кем я раньше встречался на промышленных ядерных взрывах. И естественно, мы много говорили о Забабахине, который оставил яркий след в судьбе всех, кто работал в Ядерном центре на Урале. Познакомились мы и с Евгением Николаевичем Аврориным, академиком, ближайшим соратником Забабахина, который и принял от него эстафету руководства Челябинском-70. Из бесед с двумя академиками -Аврориным и Литвиновым — и рождался образ их великого соратника, чье имя теперь носит их Институт.

Литвинов. Мы встречались во ВНИИЭФ, но пути наши разошлись быстро — он уехал на "новый объект", называвшийся НИИ-1011, а я остался в Арзамасе-16. Говорят, что гора с горой не сходится, а человек с человеком, если суждено, встретится непременно. Наша встреча с Евгением Ивановичем состоялась в августе 1961 года. Мне настойчиво предлагали стать Главным конструктором на "новом объекте". Я не чувствовал себя готовым к этой должности и упирался как мог. Начальство предложило мне съездить и все посмотреть на месте. Я приехал, посмотрел, встретился с Евгением Ивановичем, которого недавно назначили научным руководителем института. О чем мы говорили, я сейчас помню плохо. Помню, что Забабахин говорил со мной благожелательно, но и не "тянул" меня, как говорят, за уши. "Приезжайте — и будем работать, но решать вопрос о переезде, конечно же, нужно только вам". Таково примерно было его отношение к моему назначению. Мое сопротивление было пресечено Постановлением ЦК КПСС от 26 августа 1961 года, которым я был назначен главным конструктором НИИ-1011. Кстати, я был беспартийным…

Аврорин. На мой взгляд, Забабахин был идеальным научным руководителем: у него были глубокие собственные научные разработки, которые определяли многие направления деятельности института, у него была научная эрудиция и объективность, достаточная для того, чтобы оценить предложения других, поддержать их и развивать в виде новых направлений, у него был совершенно редкостный педагогический дар, который он использовал не только для обучения молодых специалистов, но и для воспитания всех окружающих его сотрудников, начальников секторов, своих заместителей. Для него было очень характерно то, что при оценке какой-то работы, особенно работы, которая только начиналась, Забабахин требовал и добивался сам чрезвычайно точного адреса, то есть ставил вопрос: зачем делается эта работа? Какой может быть получен практический результат и сколько эта работа будет стоить? Аргументы типа "это будет иметь большое научное значение" на него как-то не производили впечатления.

Литвинов. С той осени 1951 года я проработал с Евгением Ивановичем до самой его, я считаю, безвременной смерти. Работали мы в теснейшем контакте. Он приходил ко мне, чаще приглашал к себе. Это были и многолюдные производственные совещания, и совещания с небольшим количеством участников, и беседы один на один, всегда насыщенные и важные для института. Я встречался с ним и в нерабочей обстановке, бывал у него дома, был знаком с его женой Верой Михайловной,0 с детьми и его родственниками. И тем не менее, до сих пор я не могу определить наши взаимоотношения одним словом. Я не назвал бы их дружбой, но это и не были отношения начальника и подчиненного, ученика и учителя, скорее это были отношения коллег, которых спаяла общая забота. Какие-то из его предложения я воспринимал как приказ, не подлежащий обсуждению, какие-то я оспаривал. Наверное, я его обижал, потому что не считал нужным выбирать слова или говорить то, что он хотел услышать. Я всегда говорил то, что думал,0 не считаясь с тем, нравится это или нет. Сейчас я понимаю, что моя тогдашняя прямота или бескомпромиссность были проявлениями молодости (я моложе его на двенадцать лет), если не сказать — глупости. Всякий раз, когда мы не приходили к согласию, хотя это и было редко, Евгений Иванович обижался на меня, говорил только на официальные темы, всячески давая понять, что он недоволен. При этом я не помню случая, когда при моем несогласии он принимал свое решение. Забабахин умел уважать другое мнение, даже настаивая на своем.

Аврорин. Забабахин всегда досконально изучал сам все важнейшие проблемы, с которыми приходилось ему сталкиваться, во всех ответственных случаях принимал независимые решения, несмотря на различные влияния со стороны, и, как правило, это были верные решения. Такой стиль работы оказывал огромное влияние на руководимый им научный коллектив. Ему чужды были конъюнктурные стремления, модные увлечения, и вместе с тем Евгений Иванович смело, с полной ответственностью шел на новые работы, имеющие важное научное значение, даже в тех случаях, когда практическая ценность их не была очевидной.

Литвинов. Институт, начиная с 1965 года, шел своими непроторенными дорогами, создавая оригинальные и, как казалось нашим оппонентам из ВНИИЭФ, рискованные конструкции. Евгений Иванович не боялся риска. Он говорил, что самое лучшее положение у труса и перестраховщика, потому что при любом исходе они правы. И еще он говорил: "Лучший способ уйти от решения — это спросить начальство, можно ли так поступить. В 90 случаях из 100 вы получите отрицательный ответ. Поэтому, если вы действительно хотите решить, принимайте решение сами и докладывайте начальству, что вы приняли решение. Сомневаюсь, чтобы оно было отменено начальством". Надо отметить, что решения чаще всего приходится принимать в условиях недостаточности времени и информации. Но это не пугало Евгения Ивановича, потому что неопределенность и бездействие хуже, чем действия и сопровождающая их определенность. Конечно, все это не проходило бесследно, и мало кто знает, как нелегко давались Евгению Ивановичу решительность и целеустремленность…

Аврорин. Почти половину своей жизни Е. И.Забабахин провел на Урале и очень полюбил его. В молодости он увлекался охотой, потом стал ярым противником "убийства зверей ради забавы". Свое ружье Забабахин демонстративно привел в негодность и больше охотой не занимался. Очень любил природу, с удовольствием ездил на машине путешествовать по Уралу, всегда брал с собой детей, приглашал своих сотрудников. Когда позволяло здоровье, он организовывал восхождение на горы. Бывали неожиданные увлечения. Вот, например, Евгений Иванович решил попробовать намыть золото. Ездил на какой-то ручей, несколько мешков земли там набрал, потом ее промывал, и у него действительно в пробирке было несколько крупинок золота. Такие увлечения у Забабахина сохранились на всю жизнь. Когда стало трудно ходить по горам, он стал с удовольствием собирать грибы, такие прогулки ему были необходимы… Жизнь Евгения Ивановича оборвалась внезапно. В последний день своей жизни он заканчивал подготовку к печати монографии о явлениях коммутации, обсуждал со своими сотрудниками итоги работы за год и планы на будущее…

Литвинов. Я часто задаю себе вопрос: как бы Евгений Иванович поступал сейчас, в нашей бредовой действительности, решая возникающие проблемы? Конечно, он бы поступал с присущей ему принципиальностью. Я знаю, что по-прежнему честность и открытость составляли бы основу его действий. Но я знаю и то, что Евгению Ивановичу было бы мучительно больно от всего того, что происходит сейчас вокруг и внутри нас.

… Прав Борис Васильевич или нет?

Раз в месяц я провожу "Чаепития в Академии". В конференц-зал, где обычно по вторникам заседает Президиум РАН, приходят журналисты и студенты. Перед ними выступают академики, рассказывают о своих работах, о проблемах, которые их волнуют.

На очередной такой встрече я спросил о Забабахине. Никто ничего не мог сказать о нем, а многие впервые слышали эту фамилию…

Все-таки справедливость торжествует: прекрасно, что институт в Снежинске теперь носит имя Евгения Ивановича. Это не только память о нем, но будем надеяться, что и пробуждение любознательности у молодых к тем, без которых не было бы той страны, где нам выпало счастье жить.