Версия для печати
Вернуться к списку

«Главное – не бросать мусор в природу»

Беседа с директором Института проблем экологии и эволюции им. А.Н. Северцова Российской академии наук, академиком РАН Вячеславом Владимировичем Рожновым – о том, как более полувека назад в названии института появилось не слишком популярное тогда слово «Экология», какие редкие и исчезающие виды удалось сохранить или возродить, есть ли в природе лишние виды и как нужно вести себя обычному человеку, чтобы не навредить ни себе, ни природе.

– Вячеслав Владимирович, мы находимся в легендарном институте, которому недавно исполнилось 85 лет. С чего все начиналось?

– Начиналось все с Лаборатории эволюционной морфологии, которую создал академик Алексей Николаевич Северцов. Он создал такую лабораторию, для того чтобы изучать эволюционные морфологические процессы. Это было новое направление в деятельности академии наук. А потом на базе этой лаборатории в 1934 году был создан институт. Тогда Академия наук переезжала из Ленинграда в Москву и в столице срочно искали подходящее место для всех академических институтов. Для биологических институтов (они были объединены в Биологическую Ассоциацию, БАС – прообраз нынешнего ОБН РАН) нашли вот это здание, где мы находимся сейчас. Это конструктивизм, популярный в те годы. Но это здание строилось не для Академии наук, а для Научно-исследовательского текстильного института – НИТИ. В то время эта промышленность развивалась очень активно, и естественно, нужно было научное обеспечение этой деятельности. Здесь были также построены здания в том же стиле для института нефти, института торфа, то есть решались задачи, которые требовала молодая советская страна. А при переезде в 1934 году решили, что в это здание можно переселить все институты БАС.

– Неужели все?

– Да, сюда переехали институты палеозоологический вместе с музеем, физиологии, биохимии и так далее. Одновременно проходила реорганизация институтов, которые сюда переезжали. И на основе академической лаборатории, созданной Алексеем Николаевичем Северцовым, решили создать крупный институт. К этой лаборатории присоединили палеозоологический институт вместе с музеем, еще ряд лабораторий. Получился Институт эволюции животных АН СССР. Так его назвали. Он начал развиваться, не раз менял названия. А в 1936 году получил имя своего основателя – А.Н. Северцова.

– Когда в названии института появилось слово «экология»?

– В работе слово «экология» появилось довольно рано, поскольку в 1939 году к институту была присоединена биостанция на Глубоком озере. Это одна из старейших гидробиологических биостанций. Именно там начались исследования не только морфологии, но и экологии в связи с ее влиянием на морфологические изменения. Но основная деятельность по изучению экологии началась после того, как Владимир Евгеньевич Соколов, который в 1967 году стал директором, прибавил к старому названию – Институт эволюционной морфологии – слова «и экологии животных» – ИЭМЭЖ АН СССР. Он же дал нашему институту и нынешнее название – Институт проблем экологии и эволюции им. А.Н. Северцова Российской академии наук. С тех пор мы так и называемся.

– То есть, вы озаботились проблемой экологии значительно раньше, чем всё общество?

– В обществе сейчас, к счастью, начинают понимать, что экология чрезвычайно важна, хотя по-прежнему мало кто понимает её истинное значение. Сейчас слово «экология» используется совсем в другом контексте. Плохая экология, хорошая экология – это все равно, что говорить «плохая математика, плохая физика или хорошая химия». Экология – это наука. Но сами-то ученые прекрасно понимали место экологии. И в 30-х годах прошлого века сын основателя нашего института академика Северцова, Сергей Алексеевич, фактически стал родоначальником эволюционной экологии. В этом году мы, кстати, предполагаем провести специальную конференцию, посвященную этому направлению.

– Если бы вас попросили назвать основные направления научной деятельности института, которые удалось продвинуть за эти годы, что бы вы назвали в первую очередь?

– У нас основных направлений в уставе написано порядка восьми-девяти. Это и та самая эволюционная морфология, ради которой был создан институт, которая и сейчас развивается. Это и общая экология, причем экология в контексте взаимоотношений животных со средой и самих животных друг с другом. Это и паразитология, которая у нас появилась, когда был ликвидирован институт паразитологии и нам пришлось включить его в состав нашего института. Сохранить это направление удалось благодаря академику Дмитрию Сергеевичу Павлову, который тогда был директором нашего института. Я считаю, что он сделал важный шаг в этом отношении, взяв институт паразитологии целиком.

Еще одно направление, которое тоже имеет большое значение для нас, – это тропическое материаловедение, где мы изучаем биоповреждения и роль биологических процессов в коррозии самых различных материалов. Оказалось, что биологические процессы, пленки, появляющиеся на материалах, в значительной степени изменяют физико-химические процессы, которые идут при коррозии.

Отдельное направление – изучение поведения животных. Большое значение мы уделяем биоразнообразию – это и систематика, и биогеография и распространение животных, и взаимоотношения между ними.

– Я подписана на институтскую страницу в социальных сетях и регулярно читаю оптимистические новости о том, что удалось какой-то редкий вид защитить, возродить, вернуть к жизни. Много ли таких примеров?

– Работы по редким видам для нас стали одними из основных направлений деятельности. Связано это с тем, что наш институт – крупнейший институт экологической направленности в стране. Естественно, его привлекают к деятельности Минприроды России, которое отвечает за все эти редкие виды. Многие наши сотрудники участвуют в подготовке Красной книги, изучают особенности биологии редких видов. Что касается меня лично, то я занимаюсь направлением, которое называется поведенческая экология. Нас целая лаборатория, которой я руковожу. Она выросла из лаборатории Владимира Евгеньевича Соколова. Соколов – мой учитель, который очень много занимался и поведением, и сохранением редких видов.

Около десяти лет назад у нас начались проекты по редким видам – и по амурскому тигру, и по дальневосточному леопарду, и по снежному барсу, и по белому медведю, и по китообразным. Сейчас мы работаем белухе, хотя это не редкий вид, но это – индикатор состояния арктических экосистем. Мы начали изучать биологию этих видов. Если говорить о крупных кошках, то эти виды уничтожались в свое время полностью, потому что считали, что это конкуренты охотников, уничтожающие охотничью фауну.

– И какой «эффект бабочки» нас ждал в результате уничтожения этого вида?

– Если ломается структура экосистемы, которая выполняет вполне определенные функции, то и функции эти нарушаются, появляются инвазивные виды, которые выполняют абсолютно другую роль, несвойственную этим экосистемам. Начинается разрушение этой экосистемы и ее функций. А одна из главных функций экосистемы – жизнеобеспечивающая.

– Вячеслав Владимирович, так что, нет в природе лишних видов?

– Ни одного.

– А тараканы?

– И тараканы нужны: они на кухне пожирают то, что хозяйки не успевают убрать. На самом деле нет лишних видов в природе. И тараканы при жизни в помещениях стали синантропами, они тоже выполняют свои функции. Просто мы к ним относимся как к вредителям, которые мешают нам жить. А они выполняют вполне определенную функцию.

– А моль?

– В природе идут определенные процессы. Что-то должно возникать, расти, потом умирает и должно быть утилизировано.

– Но ведь моль утилизирует не только то, что нам уже не нужно.

– Да, это так, но, тем не менее, это утилизатор того биологического материала, который, с точки зрения моли, должен быть утилизирован. Так же, как тараканы. Поэтому и эти виды нужны в природе. А если вернуться к нашим крупным хищникам, например амурскому тигру, то и они выполняли определенную роль: среди копытных, например, они, в первую очередь, добывали тех животных, которые ослаблены и нежизнеспособны. Это некоторый отбор на выживание, что стимулировало сохраняться популяции.

–Удалось ли возродить этот вид?

– Да, в частности в Еврейской автономной области, в Амурской области этот хищник был лет 70 назад полностью уничтожен. Когда мы начали изучать амурского тигра, нам стали попадаться погибающие тигрята, у которых браконьеры застрелили мать. Мы придумали построить для них специальный питомник и выращивать таким образом, чтобы можно было вернуть их обратно в природу. При поддержке Русского географического общества мы такой питомник построили, отработали технологию подготовки этих животных к жизни в дикой природе, технологию выпуска, разработали систему мониторинга за выпущенными животными. Благодаря этому нам удалось восстановить группировку животных в этих местах. Сейчас она составляет порядка 20 особей. Мы выпустили шесть животных – трех самок, трех самцов. Выпущенные тигрицы уже приносят потомство, не возникает конфликтных ситуаций между выпущенными тиграми и человеком, с домашним скотом. Животные поедают естественный для них корм – кабанов, косуль, оленей, мы это отслеживаем. Таким образом, наша технология показала свою эффективность. Самки принесли уже по несколько выводков, что нас очень радует.

Технология востребована и в других регионах. В частности, китайские коллеги обратились к нам с просьбой совместно восстанавливать тигра на их территории. На Кавказе, где был полностью уничтожен кавказский барс, мы ведем аналогичные работы.

Активно эта деятельность началась в 2008 году, когда была создана Постоянно действующая экспедиция Российской академии наук по изучению животных Красной книги Российской Федерации и других особо важных животных фауны России. Сейчас мы изучаем также популяции лесного северного оленя, который находится в очень незавидном положении. Идет восстановление зубра. Мы изучаем и морских млекопитающих.

– Знаю, что по этому вопросу возникали проблемы с крупными нефте- и газодобывающими компаниями, которым они мешают прокладывать свои газопроводы. Удается сейчас договориться с крупными предпринимателями, для которых это большой бизнес?

– Эта проблема существует. Например, не так давно существовала проблема между судоходными компаниями и тюленем, ведь многие тюлени размножаются на льду. И когда пароход следует мимо того места, где размножаются тюлени, он колет лед, и в результате тюленята попадают в воду, когда они еще к этому не готовы. Они гибнут. Реально так было. Но, к счастью, сейчас многие компании, будь то судоходные, газодобывающие или нефтедобывающие компании, понимают свою ответственность. Имидж компании сейчас – это не только производство продукта, который они добывают, но в том числе и то, как они относятся к сохранению природы, из которой они это добывают. Они очень активно способствуют изучению той самой живой природы, особенно редких видов, поскольку они наиболее уязвимы. Они стали вкладывать деньги в то, чтобы ученые их изучали. В частности, в прошлом году они поддержали проект по изучению нарвала, который живет в очень высоких северных широтах. У нас была специальная экспедиция в те края.

– А кто конкретно её профинансировал?

– «Газпром-нефть». Они очень активно поддержали этот проект, и сейчас он продолжается. Каспийский тюлень, например, тоже нуждается в помощи, численность его падает. Сейчас вообще ситуация катастрофическая: льда становится всё меньше, а они размножаться должны, они вылезают на те крохи льда, которые ещё существуют, и это тоже проблема.

– И что делать в этой ситуации?

– Вот это вопрос. Мы с Казахстаном заключили соглашение и вместе с ними изучаем каспийского тюленя на российской и казахстанской акватории в северной части Каспия. Трудно приходится и байкальскому тюленю, и белому медведю.

– Какие же проблемы у белого медведя?

– Белый медведь – это обитатель льдов. С кромки льда он добывает нерпу, тюленя, которыми питается. Самки приносят медвежат в снежных берлогах на берегу, а когда медведица с медвежатами выходит из берлоги, лед уже начинает уходить от берега и самки с медвежатами не успевают уйти вместе со льдом. В результате они остаются на берегу. А на берегу непонятно, что им есть. Мы эти вопросы сейчас специально изучаем, в том числе, при поддержке РФФИ. Каким образом медведь адаптируется к жизни на кромке льда, на побережье.

– И каким же?

– Медведь всеяден. Конечно, он специализирован на морских млекопитающих. Иногда рыбу добывает. Но в основном его добыча – тюлень. Тем не менее, на берегу он поедает и выбросы водорослей, и вообще всё, что выбрасывается из моря. Он поедает и павших оленей, начинает кормиться леммингами, которые в тундре живут. Он заходит на птичий базар и разоряет его. Есть хочется, никуда не денешься.

– А самцы успевают уйти?

– Да, но у них тоже возникают проблемы. Оптимальные места обитания тюленей связаны с глубинами, где находится наибольшее количество ресурсов, которыми они питаются. А поскольку лед отходит дальше, глубина становится все больше, проблема возникает и для тюленей, которые там обитают. А тюлень – это корм для медведей.

Тем не менее, наши экспертные оценки численности медведей говорят о том, что численность медведей пока не меняется. Они как-то выживают, адаптируясь к существующим условиям. Но нужны более точные данные. Мы начали применять инструментальные методы для учета арктических животных, в том числе медведей. Начали с Чукотки, и надеемся, что эта работа будет продолжена.

– Вячеслав Владимирович, вы стали лауреатом Демидовской за выдающийся вклад в изучение и сохранение многих видов животных, обитающих на нашей планете. Что для вас значит эта премия?

– Демидовская премия – это самая крупная неправительственная награда для ученых. Это премия, лауреаты которой выбираются самими учеными. И, безусловно, для меня это главная радость, связанная не только с тем, что мне лично ее присудили, но и с тем, что таким образом оценен труд нашего института и многих моих коллег. Кроме того, мой учитель Владимир Евгеньевич Соколов, академик, который руководил институтом долгие годы и создал современный облик института, был первым среди общих биологов, который получил такую премию. Мне радостно и почетно, что и я получил такую премию. Для меня это означает некую преемственность.

А вообще эту премию среди общих биологов получили четыре человека. Первый был Владимир Евгеньевич Соколов, вторым был Владимир Николаевич Большаков, который и выдвинул меня на эту премию. Кстати, важно то, что Владимир Николаевич Большаков был вторым президентом Териологического общества, которое создал Владимир Евгеньевич Соколов, а я – третий президент этого общества. Это тоже преемственность и большая радость. Ну, а четвертый человек – это Юрий Николаевич Журавлев, в прошлом директор Биолого-почвенного института Дальневосточного отделения. Да и вообще рядом с теми учеными, которые были лауреатами Демидовской премии, – а это Менделеев, и Крузенштерн, и Врангель, и Прохоров, и многие другие, – стоять почетно и волнительно, и чувствуешь большую ответственность за свою работу.

– Вячеслав Владимирович, вы преподаете в своей альма-матер, которую когда-то заканчивали. Почему именно так, почему, например, не в МГУ?

– Я окончил Тимирязевку, сельскохозяйственную академию, зоотехнический факультет, там была и есть замечательная кафедра зоологии. Когда я учился, ее возглавлял профессор Борис Александрович Кузнецов, мой учитель в Тимирязевской академии. Кроме всего прочего, Борис Александрович Кузнецов учитель еще и Владимира Евгеньевича Соколова, то есть я являюсь учеником одновременно двух выдающихся людей, которые тоже связаны отношениями ученика и учителя. Многие аспекты моей работы до сих пор связаны с использованием тех знаний, которые я получил в плане содержания, разведения животных, они очень пригодились в моей научной работе. В 2000-х годах очень серьезный кризис возник в смысле присутствия молодых ученых в академических институтах, волей-неволей мы начали задумываться, что с этим делать. А в эти самые годы на кафедре зоологии в Тимирязевской академии начался набор в новые группы. Тогда это называлось биологи-охотоведы. И были востребованы специальности, которые необходимы для них. А для них, в том числе, были востребованы такие специальности, как поведенческая экология – направление, которое является, на мой взгляд, основной и для использования животного мира, и для его сохранения. И, поскольку у меня лаборатория поведенческой экологии, мой коллега, заведующий кафедрой, пригласил меня туда, чтобы такой курс создать и читать его будущим специалистам.

– Они вас радуют, будущие специалисты?

– Должен сказать, что в результате такой работы наш институт пополнился молодыми выходцами из Тимирязевской академии, из ветеринарной академии, из педагогического университета, и они активно работают у нас в институте, причем в разных лабораториях. Например, у нас есть лаборатория физиологии сенсорных систем морских млекопитающих. И там есть выпускница той самой группы Женя Сысуева, которая еще со студенческих лет пришла в эту лабораторию, она фанат изучения морских млекопитающих, и сейчас продолжает заниматься этими проблемами с большим энтузиазмом. Защитила кандидатскую диссертацию. Поэтому многие ребята меня очень радуют.

– У вас на стене висит фотография с Путиным и Шойгу. У обоих очень заинтересованный вид. Это вы рассказываете им об экологии животных?

– Это фото как раз 2008-го года, почти через год после того, как по инициативе Путина у нас встал вопрос об организации проекта по сохранению какого-нибудь редкого вида. Для того чтобы привлечь внимание к этой проблеме, Владимир Владимирович вызвал нас, специалистов, и спросил, с чего начать.

– И с чего же?

– Мы совместно решили, что правильно было бы начать с амурского тигра. Так у нас начался проект по амурскому тигру, была создана Постоянно действующая академическая экспедиция. Он выделил нам большие деньги, чтобы мы изучали этот вид на самом современном уровне. Для такой работы нужны спутниковые передатчики, молекулярно-генетические методы – понятно, что это очень дорогие вещи. А ведь мы для редких видов должны использовать и так называемые неинвазивные, и инструментальные методы. Те же фотоловушки в те времена стоили дорого. И вот были выделены деньги для того, чтобы мы использовали все эти современные методы, которые использовались в мире. Мы поехали на Дальний Восток, сформировали команду, которая продолжает и сейчас существовать и работать. Она расширилась, поскольку и молодые сотрудники туда влились, расширился спектр видов, с которым мы работаем. Но когда всё начиналось, это было несколько человек. А через год Путин приехал к нам в Уссурийский заповедник, чтобы увидеть, как мы работаем, и вот эта вот картинка как раз иллюстрирует момент, когда мы поймали тигра, обездвижили его, стоим над ним и рассказываем Путину и Шойгу о своей работе. А они внимательно слушают и задают вопросы. Сергей Кужугетович тогда был министром по чрезвычайным ситуациями, и его ведомство очень активно нам помогало.

– А это обездвиживание животному никак не вредит?

– Нет, это его усыпляет на некоторое время. Поспал и ушел. Хотя случились всякие казусы.

– Когда он начинает просыпаться?

– Да, но это был первый наш опыт. Мы научились всех животных, с которыми мы работаем, не только обездвиживать, но и поддерживать в нормальном физиологическом состоянии, чтобы они спали столько, сколько нам нужно.

– Но в данном случае никто не пострадал, ни животные, ни люди?

– Ни в данном случае, ни в каких-то других случаях у нас никто никогда не пострадал, ни люди, ни животные. Вообще у нас нет ни одного случая, чтобы хоть какое-то животное пострадало в результате нашей работы.

– Вячеслав Владимирович, как должен вести себя в повседневной жизни человек, не имеющий отношения к вашему институту, не специалист, чтобы его поведение было экологичным?

– Это на самом деле очень серьезный вопрос. И этот вопрос, на мой взгляд, связан главным образом с воспитанием. Просто так выйти на улицу и сказать: «Не бросай окурок» – это бесполезно. Это воспитание и в смысле знания биологии, и в смысле культуры поведения, потому что, к сожалению, был период, который, на мой взгляд, продолжается, когда биологии уделяли и уделяют очень мало внимания. А ведь эти вещи должны в школе как можно больше преподаваться. Человек – существо биологическое. Он должен знать свое место в природе, и то, какие связи существуют в природе между разными животными и растениями, знать структуру экосистем, связи, которые существуют в этих системах. Он должен понимать, что нарушение этих связей приведет к тому, что всем нам станет хуже. И это серьезный процесс культурного воспитания и эколого-просветительской работы.

– Давайте представим себе человека, которого не воспитали в школе, но он, тем не менее, хочет вести себя правильно. Что ему надо делать, а чего не надо?

– В первую очередь не надо бросать мусор в природу. Это, на мой взгляд, самое главное. К сожалению, есть традиция, когда люди приезжают на отдых в лес, а потом оставляют за собой всю грязь, которую они с собой привезли, пустые банки и так далее, – всё это плохо сказывается и на состоянии нашей окружающей среды, вообще живой природы. Человек должен себя вести ответственно по отношению к самой природе. Например, костер. Хорошо, развел – так смотри за ним. И когда уезжаешь, погаси костер, залей его водой, чтобы не было пожара. Это те случаи, которые приводят к уничтожению лесов. А ведь лес – это национальное достояние. Рядовой человек в первую очередь должен думать о том, чтобы не мусорить, не ломать, не убивать ту живую природу, которая его окружает, его породила и его кормит. Очень недальновидно забывать об этом. На мой взгляд, для того чтобы природу сохранять, необходимо, во-первых, вести правильную государственную политику в отношении сохранения природы, а во-вторых, вести правильную политику в отношении науки, которая изучает эти процессы, в достаточной