Версия для печати
Вернуться к списку

БОРИС САЛТЫКОВ: ГРАВИТАЦИОННАЯ МОДЕЛЬ В ГЛОБАЛЬНОЙ НАУКЕ

Говоря о параметрах эффективности национального сектора исследований и разработок, мы неизбежно будем затрагивать и вопросы структуры его финансирования. Каким должно быть соотношение гарантированного бюджетного финансирования, и средств, которые сами ученые добывают в конкурентной борьбе за гранты и госзаказы? Помогает ли конкуренция за финансирование повысить эффективность проводимых исследований? Финансирование каких направлений, стадий исследований должно взять на себя государство и что можно оставить на усмотрение рынка и самих ученых?

Научные фонды, национальные и международные, распределяющие средства между учеными на конкурсной основе, становятся все более важным источником финансирования научных исследований в России, хотя в обществе отношение к их деятельности далеко неоднозначно. О роли научных фондов, их преимуществах и недостатках рассуждает президент ассоциации «Российский дом международного научно-технического сотрудничества», один из создателей Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ), министр науки и технической политики РФ в период с 1991 по 1996 год, Борис Салтыков:

— Научные фонды – относительно новая для науки система распределения денег, бюджетных, правительственных, частных. Впервые эту систему широко внедрили американцы. В отличие от традиционной системы бюджетного финансирования, фонды распределяют средства с учетом мнения научного сообщества, основываясь на коллегиальной оценке получателей ресурсов. Правда сейчас (и Россия не исключение) меняется и традиционная система бюджетного финансирования науки: широко внедряется конкурсная система государственных закупок научной продукции, система госзаказа, лотов. Чиновники направляют деньги туда, куда считает нужным государство, но и они не обходятся без научной экспертизы. Ведь в фундаментальной науке никто лучше людей, непосредственно занятых в той или иной области, не разбирается, хорош или плох проект.

"Научная эмиграция – проблема не только России: центры, где создана самая мощная база, притягивают ученых из всех стран"

Принципиальная позиция Российского фонда фундаментальных исследований в том, что он распределяет деньги (гранты), руководствуясь исключительно оценками советов фонда и сообщества экспертов, при этом с РФФИ работают около 10 тыс. экспертов, всего же в базе Фонда их больше 35 тыс. Это новая идеология, основанная на свободе выбора, новый механизм. Не вертикаль, как в советское время, когда министерство, получив деньги от правительства, распределяло их по институтам, те – по отделам, и так далее, пока деньги не дойдут до младшего научного сотрудника. Теперь и младший научный сотрудник может лично подать в Фонд заявку на получение денег. Впрочем, обычно средства выделяют не персонально ученому, а группе, размер которой зависит от направления исследований. Например, у гуманитариев и математиков группы малые, в среднем по три человека, у физиков они побольше – по 7 человек.

Для финансирования науки такой формат не идеален, но он весьма эффективен, поскольку позволяет поощрять научную инициативу и активность снизу. Грант выделяется безвозмездно, после того, как эксперты коллегиально решат, что проектант достоин того, чтобы потратить деньги на заявленную работу. Результаты работы оцениваются по научному отчету, хотя те же американцы уверены, что отчет по гранту – это не гора бумаги, а научные публикации: грантополучатель должен формально сообщить о выходе одной или нескольких научных статей в определенных научных журналах, а в статьях должно быть указано, что работа выполнена на грант такого-то фонда. Я считаю такой подход нормальным для фундаментальных исследований.

Из фондов, работающих в России, я бы обязательно упомянул фонд INTAS, который был создан европейским сообществом при активном российском участии. Он начал работать у нас в тяжелейшее для России время, одновременно с Международным научным фондом Дж. Сороса. Только соросовский фонд прямо финансировал российского ученого, а INTAS финансирует российских ученых обязательно в партнерстве с европейцами: в заявке на грант INTAS должны присутствовать представители европейских стран и один российский участник. Это сделано, чтобы часть денег, причем значительная их часть, оставалась в Европе. Но у такого подхода есть и положительный аспект – он обеспечивает партнерство, включенность науки России в мировую науку, так что я считаю эту особенность деятельности INTAS исключительно положительным явлением. Фундаментальная наука по своей сути интернациональна.

Но все-таки вопрос о роли зарубежных фондов остается открытым. Помогли они российской науке или нет?

— Первый ответ – да, конечно. Поддержали. Удержали от эмиграции. Помогли сохранить исследовательские коллективы. Я сейчас говорю о мнении не только чиновников или людей со стороны. Это мнение и самих ученых. Но есть и другое мнение, прямо противоположное: поддержали три года, а потом бросили, спровоцировав волну научной эмиграции.

Моя позиция в этой связи известна. Жаль, что человек с потенциалом уезжает, но фундаментальная наука открыта. И для науки лучше, если публикация о результатах фундаментальных исследований (где нет коммерческой применимости, это я подчеркиваю особо) появится в журнале Nature, а не в некоем «Вестнике …» (название, разумеется, условное). Для науки, как системы познания окружающей среды, не важно где ученый исследовал свою тему, в «заморской» лаборатории, или в нашей. Наука получила результат, так как в средней «заморской» лаборатории условия и приборы есть, а в средней нашей – пока нет. В каком-то смысле мы продолжаем сохранять потенциал мировой науки.

Разумеется, если рассматривать происходящее с точки зрения конкуренции между странами, то придется согласиться: потенциал отечественной науки падает. Это видно и по рейтингам публикационной активности России. Мы начинаем все больше отставать от стран-лидеров по количеству и качеству публикаций, посвященным фундаментальным исследованиям. Но давайте признаем, что научная эмиграция – проблема не только России. От нее страдает весь бывший СССР. Великобритания жалуется на американцев, Франция жалуется. Я уже не говорю про Германию. Во время и после Второй мировой войны вся научная элита из Германии уехала из-за неадекватных политических, социальных и экономических условий. Это проблема так называемой гравитационной модели, когда все притягивается в центр, где самая лучшая и самая мощная база. Что нам в этой ситуации делать? Да ничего особенного – создать ученым здесь такие же условия для работы, как на Западе.

В том, что из России уезжают ученые, не было бы ничего плохого, если бы ученые из других стран приезжали сюда. Если мировая наука глобальна, то и гравитационная модель должна быть равновесной, должен происходить постоянный обмен…

— Правильно! Но равноценный обмен возможен только при сравнимых массах, а пока эти массы сильно неравны.

Вот, Китай, например. Отъезд специалистов, почти одобряемый правительством, на учебу, на исследования, закончился их массовым возвращением, причем программа возвращения была реализована буквально на наших глазах. Хотя оценивается этот процесс неоднозначно. Китайским ученым, работающим в США, китайские чиновники обещали по возвращении сопоставимую зарплату, лабораторию, лучшее оборудование. Те, кто возвращался, сталкивались с большим недовольством «домашних» ученых, которым платили не по 10 тыс. долларов в месяц, а по 2 тысячи. Возникло социальное напряжение. Но власть идет на это, понимая, что карьерный рост, возможность работать с ведущими учеными, командировки, установки и так далее важней, чем недовольство.

"Существует модель успешного государства, современная экономика которого построена на знаниях, и которое при этом не развивает фундаментальную науку"

У нас Академия наук «зациклилась» на зарплате, но не всегда деньги все определяют. Молодой ученый хочет работать на хорошем оборудовании (а это и есть карьера), сам набирать людей, сам себе устанавливать тему. То есть, стать лидером направления. Это новые технологии, отличные связи, владение оборудованием. Если такой специалист возвращается в России, он привносит сюда свою научную идею. Но ему нужно создать нужные условия.

Нам нужна программа по созданию кадрового задела, которая позволила бы социально обеспечивать пожилых людей и выводить их из науки, заменять молодыми. Пожилые не должны руководить, они должны по мере сил быть экспертами мирового уровня.

Будущее зависит от менеджмента

Может быть, и в России стоит создать научный фонд, который занимался бы рисковыми научными проектами, привлекал западных специалистов, финансировал новые разработки российских ученых? Денег-то в стране много.

— Уже много лет предлагается и дискутируется создание так называемых центров превосходства (excellence centres или центры передовых технологий, – прим. ред.). На Западе они существуют давно, есть сеть в США, есть европейская сеть. Проблема в том, что такие центры требуют не только денег, но и весьма разнообразной инфраструктуры. Не сложно создать одну суперлабораторию в пяти комнатах с великолепным оборудованием. Но ее надо раз в неделю снабжать реактивами, иметь рядом хорошую гостиницу, надо, чтобы во дворе грязи не было, нужен скоростной Интернет, нужно обеспечить безопасность и так далее. Создание такого Центра обойдется не в 1 млн. долларов, и даже не в 10 млн. долларов. Я думаю, что его создание обойдется в 100 млн. долларов в год, причем создать их можно в очень ограниченном количестве мест. Даже Москва для такого центра не очень подходящее место, потому что здесь сумасшедшие цены, сумасшедшие зарплаты; иностранному ученому, который будет жить в Москве, надо платить огромные деньги. Наукограды гораздо больше подходят для этой цели, но и там надо воссоздавать инфраструктуру, выводить ее на современный уровень. Пока туда едут только потому, что там работают уникальные люди, а нужно, чтобы и условия были сопоставимы с теми, что имеет европейский или американский ученый.

Но, возможно, стоило бы вложить даже очень большие деньги в создание одного или двух таких центров. Это позволило бы подстегнуть развитие остальных, добиться мультипликативного эффекта…

— Да, конечно… Начнут воспроизводиться хорошие кадры, потянутся перспективные люди, появятся научные результаты мирового уровня…

Но знаете, к науке не применимы критерии эффективности, которые применяются в экономике. Некоторые не сильно, на мой взгляд, грамотные люди пытаются их применить. Часто говорят – самая эффективная вещь это фундаментальная наука, ведь за что не зацепись – телевизор, лампочка – все это основано на фундаментальных открытиях. Да, это так. Но вложения сделанные в фундаментальную науку окупаются через N лет, и чаще всего – не в той стране, где они были сделаны. Вот академику Ж. И. Алферову дали «Нобелевку», а кто делает эти самые космические панели? Не мы!

Полноценно финансировать фундаментальную науку могут себе позволить только очень богатые страны. Эти государства финансируют фундаментальную науку из бюджета, надеясь, получить прикладные выходы, и они появляются. Прикладная наука выдает инновационный продукт, он внедряется на рынок. Появляются новые рынки, новые рабочие места, через налоговую систему средства возвращаются в бюджет и вновь могут быть направлены на финансирования фундаментальной науки. Большое комплексное государство под названием США так и живет. Но есть государства и другого типа. Их современные экономики построены на знаниях, но они не развивают фундаментальную науку. Финляндия, Япония, Голландия, Израиль – не ведут они фундаментальных исследований! Модель успешного государства без фундаментальной науки существует, только она другая: наука такого государства сильно интегрирована мировую сеть, но у нее своя ниша. Я уже говорил: все фундаментальные результаты публикуются, поэтому нужно иметь не огромный институт в 1000 человек, а кафедры в вузах, где люди следят за публикациями и прекрасно понимают, что происходит в фундаментальной науке. Такое государство зарабатывает деньги на прикладной науке, на инновациях.

Я считаю, что тезисы «без фундаментальной науки нет будущего у России» или «без фундаментальной науки невозможно построить экономику, основанную на знаниях», неверны. Мы вкладываем в мировую науку, не имея никаких гарантий отдачи для национальной экономики ни через 3 года, ни через 5 лет. Это было оправданно, во времена СССР, когда страна была достаточно богатой, с одной стороны, а с другой стороны – авторитарной, закрытой. Это был первый аргумент, чтобы вкладывать огромные деньги в фундаментальную науку. Второй аргумент – от фундаментальной науки в таких областях, как ядерная физика, полшага до прикладных результатов. Эта наука заканчивается бомбой, поэтому главными заказчиками фундаментальной советской науки были военные.

Сейчас мы стали богатыми и сразу же стали вкладывать в фундаментальную науку. Но тогда и академическую систему управления и организации нужно привести в соответствие с современными требованиями! Что же мы оставили все, как в советское время?! Тогда была плановая экономика, централизованное управление и финансирование, а сейчас все другое. РАН говорит – у нас все хорошо, только денег нет. Я же говорю академикам – у вас все плохо, все не современно, поэтому и денег не хватает.

Каков же Ваш прогноз по поводу включения России в равновесную схему научного обмена?

— Рост российского федерального бюджета просто фантастический по сравнению с 1990-ми годами. Принято решение, которые многие осуждают и оспаривают – создание РНК (нанокорпорации), туда будут вложены огромные деньги. Уже только эти два факта показывают возможности экономики, возможности вложений в науку. Эффективность же этих вложений будет зависеть от того, какой в науке будет менеджмент – клановое распределение денег, или, наоборот, прозрачное; будет ли отчетность перед научным сообществом. Испортить можно любую хорошую идею. Бюджетная фундаментальная наука – это всегда вопрос адекватного выбора приоритетов, менеджмента, организационных структур. И, конечно, необходимо обеспечить некоррупционность чиновников.

"Я считаю, что тезисы «без фундаментальной науки нет будущего у России» или «без фундаментальной науки невозможно построить экономику, основанную на знаниях», неверны"

Правительство выбрало направление, поставило цель – создать в России центры мирового уровня, хотя бы в области нанотехнологий. Некоторые считают, что можно было выбрать другое направление, может быть. Но я надеюсь, что выбор сделан на основе экспертных заключений. Мой прогноз – позитивный, во всяком случае, на 3-4 года. Если цены на нефть не упадут ниже 30 долларов за баррель – все будет хорошо, у нас появятся несколько первоклассных центров превосходства. Если цены на нефть поднимутся до 100 долларов за баррель, будет еще лучше. Хотя в этом как раз и есть наша главная беда. Мы уже развращены обилием легких денег, такая легкость снижает потенциал, динамизм экономики.

Нельзя только забывать про одну очень важную вещь: инновации начинаются в регионах. Нам необходимо развивать дюжину наукоемких регионов. Фактически они есть, эти кластеры известны – Нижегородский, Иркутский, Томский, Новосибирский, Казанский и так далее. На базе этих региональных кластеров можно создавать более плотную сеть центров передовых технологий в той или иной области науки.