Выстрел в Снежинске потряс всю Россию. В тот ноябрьский вечер 1996 года застрелился Владимир Зиновьевич Нечай. Директор Челябинска-70 таким трагическим образом напомнил власти, что в заброшенном среди гор небольшом городке Снежинске впроголодь живут люди, которые обеспечивают безопасность страны.
Создатели ядерного и термоядерного оружия многими месяцами не получали зарплату, не могли отправить своих детей отдыхать, падали в голодные обмороки на своих рабочих местах. Профессор Нечай обращался к президенту страны Ельцину, к премьеру Черномырдину, и те привычно обещали помочь, но по-прежнему Ядерный центр не финансировался - шла приватизация, и никого в верхних эшелонах власти не интересовала судьба ученых и специалистов, создающих оружие.
Когда директора в очередной раз обманули, он решился на самое страшное.
Эхо выстрела разнеслось не только по России, но и по всему миру.
- Оказало ли оно какое-то влияние на судьбу атомного центра? - спрашиваю у Георгия Николаевича Рыкованова, который работает сегодня в том же кабинете, где десять лет назад я встречался с Нечаем.
- Без сомнения! - отвечает он. -Владимир Зиновьевич был теоретиком, а потому рассчитал точно: он привлек внимание к положению во всем оборонном комплексе страны, а не только во ВНИИ технической физики, где вы сейчас находитесь...
В этот день мы больше не возвращались к трагическому прошлому этого кабинета. Но я заметил, что в нем Георгий Николаевич почти ничего не менял.
- Вы пришли к руководству центра за два года до наступления нового, XXI века. Это было очень трудное, весьма странное время для нашего ядерного комплекса, потому что отсутствовало ясное понимание роли ядерного оружия в современном мире...
- У нас оно было всегда!
- У вас, но не у власти. Я же помню мрачное состояние людей в городе, в институте. Они не были уверены в будущем. Но сейчас я наблюдаю иное, Снежинск более соответствует своему названию: здесь стало как-то светлее, лучше, да и люди улыбаются... Что изменилось? Прошу вас поделиться своими оценками того времени и нынешнего - ведь это рубеж двух тысячелетий!
- Если отвечать прямо, то вспоминать 90-е годы не хочется. Причин тому очень много. Во-первых, происходило разрушение всех тех целей и задач, которые всегда ставились перед нами. Второе: это атмосфера в обществе, которая была сформирована вокруг всего атомного комплекса России, и в том числе и ядерно-оружейного. И, наконец, третье: финансовое положение было просто катастрофическим. Даже у атомной энергетики перспективы были плохие, а тем более у оружейного направления. В газетах появлялись статьи, что в сложившейся ситуации виновны люди, работающие в оборонном комплексе. Мол, именно они привели Россию в столь плачевное состояние. Сегодня ситуация начала меняться. К сожалению, не в связи с изменением отношения к ядерной энергетике, а лишь с пониманием роли и места ядерного оружия в России, пониманием роли и места России в мире с ядерным оружием и без него.
- Помню, как Владимир Путин пригласил вас встретиться в непринужденной обстановке на Байкале. Понятно, что речь шла о ядерном комплексе. Необычно, что выбор пал на вас, а не на ваших коллег из Арзамаса-16. Чем вы это объясняете?
- Изменение отношения руководителей страны к ядерному комплексу и к Минатому в целом началось значительно раньше. Если ориентироваться по выделению денег - у нас сейчас так привыкли оценивать ситуацию, - то их начали давать регулярно с 2000 года. Что касается приглашения Президента России, о котором вы упомянули... Владимир Путин сам выбирал тех людей, с которыми хотел общаться. Как это и принято, он обратился в Минатом за советом, и в конце концов выбор пал на меня.
- Расскажите, пожалуйста, о молодых людях, которых вы регулярно собираете в Снежинске. Они имеют возможность с вами, директором Ядерного центра, кататься на Вишневой горе...
- "Школу для студентов" мы проводим уже в четвертый раз, из года в год участников становится все больше.
Не буду скрывать: сегодня существует очень серьезная проблема с привлечением к нам ребят. У нас нельзя начинать с нуля, есть определенная научная школа. И вторая сторона проблемы: даже если вы организуете здесь свой университет, нет гарантии, что к вам придут талантливые и способные ребята. Скорее всего, они предпочтут учиться в известном месте, где среди преподавателей есть звучные имена. Это одна из причин, почему мы начали приглашать к себе студентов для знакомства. Да и мало о нас знают вообще, а встречи ребят со специалистами позволяют заполнить эту брешь. Ребятам нужно показывать и разъяснять то, чем мы занимаемся. Конечно, в пределах разумного и возможного.
- Как организуется такая "студенческая школа"?
- Приезжают 40-50 человек. У нас тесное взаимодействие с университетами Москвы, Новосибирска, Екатеринбурга, Челябинска, рядом институтов. Рассылаем приглашения. Отбираем тех ребят, которые нам интересны как по уровню их подготовленности, так и по тем направлениям, которыми они занимаются. Оплачиваем их проезд. Здесь им читают лекции ведущие специалисты нашего института. Показываем им, чем они могут заниматься. Ну а выбор остается за ними. За четыре года мы взяли около тысячи человек к себе.
- Вас беспокоит уровень их образования?
- К сожалению, по сравнению с нашим временем уровень подготовки специалистов снизился. На мой взгляд, происходит это из-за того, что с 1990-го по 2000-й преподавательский состав вузов не пополнялся. Разрыв между поколениями, бесспорно, сказывается на учебном процессе. Это очень серьезная проблема для высшей школы. Тогда практически не платили зарплату преподавателям, а им нужно было обеспечивать свои семьи. Многие уехали за границу, многие бросили преподавание, ушли из науки.
- Вы член-корреспондент РАН, следовательно можете оценить ту реформу, которая предлагается для Академии наук?
- Эту реформу мы обсуждали очень много. Есть ряд вопросов. Не очень красивая ситуация с собственностью Академии наук. Я не буду развивать эту проблему, но тот, кто знает положение дел, поймет... Однако есть другая сторона вопроса. Институты РАН держатся "на голодном пайке". Если нужна фундаментальная наука, если какие-то направления намерены развивать, то необходимо это финансировать, чтобы покупать оборудование и проводить исследования. Нельзя от фундаментальной науки требовать немедленной отдачи, каких-то конкретных результатов. Требования коммерциализации академической науки, на мой взгляд, ошибочны. Я понимаю, почему это требуют, у нас ведь разрушена вся отраслевая наука, она исчезла. Остались лишь те организации, которые связаны с оружием. Такие, как мы, например... Желание же получать прибыль от вложений в науку существует.
- История "Атомного проекта" свидетельствует, что науку, фундаментальную и прикладную, можно привлекать к решению вполне конкретных задач, нужна лишь воля власти. Не так ли?
- В "Атомном проекте" кто только не принимал участие! Да, мы сами занимаемся серьезной фундаментальной наукой, так как без нее развивать некоторые наши направления просто невозможно. Но пользуемся исследованиями многих ученых, сотрудничаем с большим числом институтов.
Принято считать, что науку двигают одиночки: в каком-то месте появился ученый, который генерирует идеи. Конечно, на пустом месте они не являются - должна быть некая критическая масса, в которой они рождаются.
- Я был свидетелем того, как в вашем институте появились некоторые конверсионные программы. Тогда они занимали около 20 процентов всей тематики. Что с ними происходит сегодня?
- Соотношение такое же, но в вашем вопросе я почувствовал подтекст, мол, надо ли оружейному центру заниматься такими работами? Отвечу сразу: надо! Впрочем, если есть возможность... Никогда не надо заставлять делать то, чего не хочется делать. В этом случае эффект редко бывает хорошим.
На мой взгляд, в прошлом был неверный подход к той проблеме, которую мы называем "конверсией". В моем понимании это было появление новых направлений и технологий в Минатоме. Было желание и стремление перенацелить часть работы предприятий на новое для коллектива дело. Делалось это механически: мол, надо! И это мы почувствовали на себе, когда осуществили ряд разработок. Мы начали внедрять их в жизнь, но поняли, что людей и организаций, которым это интересно, нет. У нас в институте, к примеру, не было специалистов, которые хотели бы заниматься внедрением этих "конверсионных" разработок.
- Почему?
- Изначально формировался коллектив, в котором исследования и специальные разработки были основными, и именно эти проблемы притягивали сюда людей. Какой-то ученый выдвинул идею, проверил ее, получил положительный результат. Он выполнил свою задачу, а заниматься воплощением собственной идеи ему уже неинтересно. Он начинает заниматься совсем другим делом, другой идеей.
А "конверсия" подразумевала иное построение работы. В таких центрах, как наш, создается опытный образец, а серийное производство идет уже на специализированных заводах. Нас же пытались заставить делать все, а потому "конверсия" на оборонных предприятиях пробуксовывала. Та программа не оправдала себя.
Хотя я могу сказать, что есть работы, которыми мы по праву можем гордиться. Например, рентгеновский компьютерный томограф. Современным зарубежным образцам он уступает по возможностям, по сервису, по ряду других параметров. Однако мы решили проблему, которую перед собой ставили.
- В самом начале 90-х годов у вас занимались оптико-волокном и даже обещали, что сможете обеспечить им всю страну...
- Это сделать не удалось. И может быть, это к лучшему. На Западе вся промышленность, связанная с оптико-волокном, в одночасье рухнула. В свое время был бум, когда прокладывали оптиковолоконный канал с Востока до Запада. Но сейчас перспектив нет, а потому это направление, на мой взгляд, развиваться не будет. Для своих нужд мы делаем разные волокна, но в небольших количествах. Возможно, некоторые волокна и могут найти применение, в частности, радиационно-устойчивые, но все-таки о массовом применении говорить не приходится. Иное дело - гетероструктуры.
- За них ратует академик Алферов. Он предлагает создать государственную программу и активно финансировать именно это направление.
- Я согласен с ним. Частный бизнес не будет вкладывать средства в эту область, так как ему гораздо дешевле закупать материалы за границей. Если мы хотим создавать у себя эту современную высокотехнологическую промышленность, то без государства не обойдемся. Естественно, мы начали развивать это направление позже академика Алферова и сейчас работаем параллельно.
- Он не приезжал к вам, чтобы посмотреть на ваши установки?
- Нет. К сожалению, координации в этой области нет, какой-то государственной структуры, объединяющих всех нас, нет. Сейчас все говорят о новых технологиях, но никто не знает, кто их будет создавать. Частный бизнес не заинтересован в тех технологиях, которые быстро не дают прибыль. Новшеств же немного. Значит, надо определить, кому давать деньги и кто именно это будет делать. Разговоры так и останутся разговорами, если не появятся специальные структуры, объединяющие всех заинтересованных людей и способные создавать новые производства.
- А Министерство образования и науки? Или, что реальнее, Министерство экономического развития и торговли?
- Они заняты реформированием всего, но, насколько мне известно, ни одной большой программы у них нет. Сейчас осталось совсем немного организаций, подобных нашей, которые способны создавать и развивать новые технологии. К сожалению, огромное число институтов и конструкторских бюро за последние 15 лет было ликвидировано. Так что следует избавляться от иллюзий, что наша наука и промышленность способны решать любую проблему, - это уже не так. В Минатоме такие организации еще есть, но их год от года становится меньше. Если думать о будущем, о процветании России, то такие центры надо не только сохранять, но и всячески поддерживать. Как известно, разрушать гораздо легче, чем созидать. И об этом я хотел бы напомнить чиновникам министерств, которые якобы руководят нашей экономикой и наукой.
Нам сейчас говорят: вы создаете ядерный боеприпас, вот и занимайтесь им! Это ошибочный подход: надо смотреть на развитие науки и техники шире, привлекать к развитию новых направлений все силы, вне зависимости от того, какую главную задачу они в данный момент решают. Такого понимания, на мой взгляд, у наших экономических министерств нет.
- Мне кажется, в нашем обществе слишком мало доверия ученым, и из-за этого мы не продвигаемся по главным направлениям развития.
- Система слишком забюрократизирована. Приходится много раз объяснять одно и то же на разных уровнях. К сожалению, чаще всего тебя не понимают. В конце концов это надоедает всем, и дело стоит.
- У каждого гражданина России есть вопросы, которые он хотел бы задать директору Федерального ядерного центра при встрече с ним. У нас все нормально с ядерным оружием, надежно ли оно, не уступаем ли мы американцам? Или в результате политических манипуляций, на которые так был щедр минувший век, мы оказались без штанов, как это было перед войной с Германией?
- Могу сказать просто: сейчас по уровню надежности и технического совершенства наши заряды не уступают американским. Это будет продолжаться достаточно долго, по крайней мере, до тех пор, пока не возобновятся ядерные испытания. По системе автоматики боеприпасов мы можем начать отставать, потому что она базируется на микроэлектронике, которая по вполне понятным причинам у нас не развивается.
Второй момент, который меня беспокоит, это проблема испытаний оружия. Договор о прекращении испытаний Россия ратифицировала, а США нет. Они имеют право возобновить испытания. Произойдет это или нет, не знаю. Это будет зависеть от специалистов, которые создают там оружие, и от политиков, которые принимают решения.
- Американцы вышли из ПРО. Что мешает им возобновить испытания?
- Только сознание ответственности...
В XIX веке был изобретен пулемет - и все считали, что это катастрофа, мол, всех солдат сразу перестреляют.
В XX веке появилось ядерное оружие, и им убили сразу триста тысяч человек - казалось, пришел конец человеческой цивилизации... Неужели
в XXI веке появится еще более страшное оружие?
- На мой взгляд, мир становится цивилизованней. Кстати, отчасти благодаря тому, что появилось ядерное оружие. И теперь все будет несколько иначе...
- Оружие исчезнет?
- Нет. Будет создано так называемое "гуманное оружие".
- Какое?
- Оно выводит вас из строя, парализует, и вы уже не можете принимать участие в боевых действиях. И потребуются огромные усилия, чтобы вернуть вас к нормальной жизни.