Версия для печати
Вернуться к списку

РАХИМ ХАИТОВ: О ЧЕМ ИГРАЕТ ИММУННЫЙ ОРКЕСТР?

Однажды я спросил у академика Рэма Викторовича Петрова о том, чем он будет гордиться? Понятно, что речь шла о его научных достижениях. Этот ученый создал свою "Школу", написал множество монографий, статей. Его имя известно во всем мире.

"И все же,- настаивал я, — что следует выделить?"

Он ответил так:

"Наша научная эпопея началась с нуля и завершилась созданием новых лекарственных препаратов. Горжусь также созданием принципиально новых синтетических вакцин, которые мы задумали и реализовали вместе с Виктором Кабановым и Рахимом Хаитовым".

С той беседы с академиком Рэмом Петровым прошло почти двадцать лет, но она запомнилась. Более того, когда речь заходила об иммунологии, я обязательно вспоминал "трех ее богатырей" — Петрова, Кабанова и Хаитова. Ничего не могу поделать, но именно картина Васнецова и слова Рэма Викторовича слились воедино навсегда.

А может быть, художественные образы более точно передают суть происходящего и в науке?!

Теперь вновь мне было суждено вернуться к картине Васнецова, так как академик Петров порекомендовал обязательно встретиться с академиком Хаитовым и поинтересоваться у него последними событиями в ГНЦ "Институт иммунологии".

Понятно, что академик Петров имел в виду проблему "Отцов и детей", но не в традиционном ("осуждающем") смысле, а совсем в ином, мол, учитесь у нас не только иммунологии, но и преемственности.

"Я рад, что так случилось", — подвел итог Рэм Викторович и тем самым соединил прошлое с будущим.

"Венец стариков — сыновья сыновей, и слава детей — родители их". Это из Библии.

"Только страсти и только великие страсти могут поднять душу до великих дел. Без них конец всему возвышенному, как в нравственной жизни, так и в творчестве…" Это уже Дидро.

Почему прошлое так актуально сегодня?

Этому и была посвящена наша беседа с Рахимом Мусаевичем Хаитовым.

Визитная карточка: "Хаитов Р. М. — доктор медицинских наук, профессор, академик РАН и РАМН, директор ГНЦ "Институт иммунологии" ФМБА России, президент Российской ассоциации аллергологов и иммунологов, заслуженный деятель науки РФ, лауреат Государственных премий РФ и премий Правительства РФ, лауреат премии Ленинского комсомола, премий имени И. И. Мечникова РАН и имени А. А. Богомольца РАМН, награжден отечественными и зарубежными орденами и медалями.

Р.М. Хаитов — автор более 500 публикаций в ведущих мировых и отечественных журналов, им написано 17 монографий и 3 учебника".

Я поделился своим впечатлением об институте, мол, заметно, как он изменяется в лучшую сторону. Рахим Мусаевич пояснил:

— В первую очередь занимаемся лабораториями. Там — самое современное оборудование. Все средства, в том числе и внебюджетные.

— А вы их получаете регулярно!

— … к счастью! Да и реальная польза от них видна, достаточно пройтись по лабораториям… Ну, а там, где бухгалтерия и другие коммунальные службы, пока, к сожалению, плоховато… Но постепенно и там наведем порядок!

— Не сомневаюсь… А вот коллегам по Академии следовало бы брать пример с вас. Я имею в виду премии…

— Кстати, многие академики именно так и поступают. К примеру, Янин, Алфёров, Примаков, Фадеев и другие. В Академии такая традиция существует, жаль, что о ней не рассказывают общественности.

— В обществе, к сожалению, навязывается представление, будто наши академики чуть ли не "нахлебники", "стяжатели" и "жулики"… Но не будем об этой глупости!… Поговорим об иммунологии… Наш общий товарищ и друг Рэм Викторович Петров сказал мне, что высшее достижение, котором он гордится, сделано втроем, и назвал вашу фамилию и академика Кабанова. Вы так же считаете?

— Конечно. Я с Рэмом Викторовичем всю жизнь. Мне было 24 года, приехал в Москву, попал в Институт биофизики в лабораторию Петрова. И с тех пор мы вместе. Много лет прошло. Мы работали в разных направлениях — в области фундаментальной иммунологии, в смежных науках и так далее. Опубликовано много статей, написано много книг, но главным достижением в нашей жизни, конечно же, то, что мы сделали втроем. Это оригинально, это впервые в мире, это очень нужно людям. Это вакцина, о которой все знают.

— Название "Гриппол" на слуху. Сколько человек ею уже воспользовалось?

— На сегодня — более 200 миллионов. Это целое семейство препаратов, которые называются "синтетические вакцины". Каждый год ими пользуется 30-35 миллионов человек, и вакцина вошла в "календарь прививок". Это очень большое достижение.

— Помню, вокруг вашей вакцины шла ожесточенная борьба, и потребовалось немало усилий, чтобы, как говорится, "пробить ее", "внедрить в производство"?

— Все-таки самая большая сложность — это придумать новую вакцину. В то время применялись "живые ослабленные вакцины". А это опасно, так как они могли, как говорят вирусологи, скреститься другим патогенным вирусом, например, вирусом птицы или свиньи, а это очень страшная вещь, приводящая к летальному исходу. Да и в таких вакцинах было много лишних, ненужных веществ, которые давали побочные эффекты, осложнения, в том числе и аллергию. Был и другой тип вакцин — "убитые, разрушенные". Тоже много осложнений. И, наконец, третий метод лечения — применение отдельных белков. Из них делали вакцины. Но они оказались "слабоватыми", они не давали нужного иммунитета. Таким образом, у всех существующих методов вакцинации были определенные недостатки, и нужна была некая "приставка", которая усиливала бы иммунитет, то есть защиту от инфекции. И вот мы стали думать, как сделать вакцину абсолютно нового типа. Мы провели огромное количество экспериментов с веществами, которые усиливали иммунитет. Поиски велись в разных направлениях, и тут нам сильно повезло. Рэм Викторович Петров оказался знаком с Виктором Александровичем Кабановым, химиком-полимерщиком…

— Великим химиком и прекрасным человеком! Я имел счастье знать его…

— …Мы гордимся, что знали его и работали вместе! Благодаря Виктору Александровичу я познакомился с основами химии, и понял, насколько это многообразная и удивительно интересная наука. Он очень интересно рассказывал о химии, увлекал ею. Мы начали встречаться втроем — Кабанов, Петров и я, размышляли, как использовать те молекулы, которые Кабанов синтезировал у себя на кафедре. Это самые разные полимерные соединения. Размышляли, какой именно полимер надо сделать, чтобы использовать его для вакцины. И вновь опыты, эксперименты, поиски. Мы нашли в его лаборатории стимуляторы, которые усиливали иммунитет. И самое главное — Кабанов мог взять белок от вируса гриппа, любого другого вируса или бактерии и химически соединить с нужным полимером. Получалась некая структура с необходимыми заданными свойствами. Раньше было так: вакцина — это белок, смешанный со стимулятором. В мире не было ни единой вакцины, в которой стимулятор был бы химически "встроен" в молекулу, которая образует новую конструкцию.

— Что-то "техническое" слышится в вашем рассказе…

— Так и есть! Говорю несколько упрощенно, но суть в том, что мы занимались именно "конструированием" вакцины. Как только получились первые экспериментальные данные, они были достойно оценены научной общественностью. Статьи публиковались в лучших журналах, коллеги начали ссылаться на наши исследования, мы выступали на конференциях и симпозиумах. И тут…

-… возникла оппозиция, мол, этого не может быть, потому что не может быть никогда!?

— Приблизительно так. Дело в том, что обычно сначала получают вещество, а затем ведут его исследования. Так было принято всегда. А мы пошли от обратного: конструируем вещество, предварительно проведя все фундаментальные исследования. Именно так и работаем всегда. Мы знали все о механизме действия вещества, о том, почему идет мощный иммунный ответ, как работают клетки, что делают клетки-киллеры и как они появляются. И так далее и тому подобное…

— То есть вы шли в мир вакцин осмысленно, не наугад?

— Конечно. Но надо было сделать вакцину, которую можно ввести человеку. А для этого необходимы клинические испытания. Но было одно препятствие, весьма существенное. В лаборатории Кабанова делались полимеры, которые использовались в технике, промышленности. В частности, он создал полимеры для фиксации почв и пыли…

-… они широко применялись во время Чернобыльской аварии!

— Эти полимеры он синтезировал быстро, и они были весьма эффективны. Однако они токсичны, не распадаются, и нужно было доказать, что наши полимеры обладают совсем иными свойствами. Они и безвредны для человека, и распадаются в организме. К тому времени уже образовался Институт иммунологии, и у нас появились иные возможности, то есть можно было вести масштабные исследования. Рэм Викторович был директором Института, а я его первым заместителем. Главная наша задача состояла в том, чтобы сделать вакцину абсолютно безвредной. Как известно, любое лекарство обладает побочными действиями…

— Вы замахнулись на святая святых фармацевтики: сделать так, как они считали невозможным!?

— Надо было создать полимер, который полностью бы разлагался в организме и выводился из него. Кабанов и его ученик профессор Аркадий Васильевич Некрасов придумали еще один полимер, который впитал в себя все лучшие качества полимеров, с которыми экспериментировал Кабанов и мы. Это был совершенно нетоксичный препарат. Более того, он оказался дезотоксикантом! Его можно было применять для снятия токсичности…

— Образно говоря, превратили неживую материю в живую?

— Да, вы ввели его в организм, и он может распадаться через час, через сутки, через неделю, то есть тогда, когда вам это нужно.

— Фантастика!

— Это лекарство, которое мы называем "иммуностимулятором". Оно применяется при многих заболеваниях, когда имеются слабости иммунной системы. Популярный препарат. На основе этого полимера мы и сделали вакцину "Гриппол". Проверили ее на безопасность, а потом прошли масштабные клинические исследования. Сначала в отдельных больницах, а потом в те времена можно было договариваться с Министерством обороны, и мы этим воспользовались. Испытания прошли в воинских частях. Результаты были блестящими! Испытания показали, что вакцина очень эффективна, надежно защищает от гриппа — лучшая из всех существующих…

— И тут началась на вас атака?

— Да, буквально — травля, мол, вакцина плохая, вредная, и внедрять ее нельзя…

— Я разбирался тогда в этой ситуации — это были заказные материалы, кстати, их хорошо оплачивали западные фармацевтические кампании, и мы, в "Правде" тогда активно поддержали вас…

— В мире лекарственных препаратов идет жесткая конкуренция, слишком большие деньги там вращаются. Но наш "Гриппол" выдержал, хотя множество комиссий проверяли его. В конце концов, было признано, что это одна из лучших вакцин в мире.

— Вы же не только академик РАН, но и были академиком медицины. Как и Рэм Петров. Почему же было такое недоверие?

— Многие наши и зарубежные кампании делают вакцины. "Гриппол" — серьезный конкурент, и это все понимали.

— Знаю, что вы были "рабочей лошадкой", которую "прикрывал" Петров…

— У нас был коллектив, была клиника. Это очень хорошая база. В нашей клинике не только лечат людей, но и испытывают новые препараты.

Слово о биобезопасности: "Высокий уровень развития фундаментальной иммунологии и прикладных иммунологических исследований индуцировали в последние годы формирование ряда отечественных приоритетных направлений в создании принципиально новых подходов к конструированию методами иммунной нано — и биотехнологии эффективно действующих лекарственных и профилактических средств, значимых для проблемы биомедицинской безопасности населения страны. Одна из них связано с разработкой приемов создания конъюгированных полимерсубъединичных нановакцин против социально значимых инфекций. Примерами являются противогриппозная вакцина "Гриппол" и вакцина против ВИЧ/СПИДа "ВИЧРЕПОЛ".

— Сейчас у вас много наработок по новым вакцинам?

— У нас большая программа "Вакцины нового поколения". По ней мы много очень сделали. К примеру, вакцину против СПИДа. Правда, это еще "кандидат" в лекарство, но эксперименты продолжаются. А я упомянул об этой вакцине, так как убежден, что мы добьемся успеха — экспериментальные данные обнадеживающие. Сделаны вакцины против дифтерии, брюшного тифа и другие. Но повторяю, "Грипполом" мы гордимся в первую очередь, ведь эта вакцина разрешена и для детей, и для людей пожилого возраста. У этих групп населения иммунная система слабая. У первых она еще не созрела, а у вторых она потихонечку угасает. Для детей и пожилых наша вакцина оказалась очень эффективной.

— То есть вы работаете в самых сложных областях здравоохранения, там, где нужно сохранить жизнь и там, где ее хорошо бы продлить.

— Это верное замечание. Есть очень тяжелые больные, у которых дефицит иммунитета. Они рождаются с генетическими дефектами. Им тоже вакцина помогает. Облучение, ожоги, стрессы, опухоли, врожденные поражения и так далее — множество больных, у которых подавлен иммунитет. Они нуждаются в вакцине, и они ее получают. Разве этим нельзя не гордиться?! Мы продолжаем работать в этой области. На подходе новые вакцины, в частности, против гепатита С, который не менее опасен, чем СПИД. К сожалению, многие формы гепатита С не поддаются лечению, а больных — миллионы. Эта болезнь наступает, и мы делаем все, чтобы остановить и победить ее.

— Давайте вернемся в прошлое. Небольшая группа ученых в Институте биофизики распахнули дверь в новый мир, который именуется "иммунология". Ведь так это было?

— Хорошо сказано: "закрытая дверь"… Иногда употребляют сравнение — "черный ящик", но "закрытая дверь" лучше, точнее. Мы знали, что на входе и что на выходе, но о происходящем внутри — в той самой "черной комнате" — мы не знали. И это были, наверное, самые интересные годы в моей жизни…

— А если точнее?

— Семидесятые годы… Мы знали, что на защите организма стоят клетки, белки, которые нейтрализуют вирусы, а как они образуются, не знали… Были первые исследования у нас и за рубежом, которые позволили "увидеть" механизмы взаимодействия внутри клеток и их между собой, образование антител и клеток-киллеров. Оказалось, что все это колоссально сложный оркестр, огромное количество самых разнообразных клеток играют в нем свои партии, и все это регулируется чрезвычайно тонко, будто у главного дирижера есть несколько заместителей, и каждый из них выполняет свою роль. Игра оркестра строго регулируется и контролируется, и малейший сбой сразу ликвидируется — вступает в дело иммунная система. Сотни вариантов клеток, не говоря уже о миллионах молекул, вырабатывающих антитела, участвуют в игре иммунологического оркестра… Как же трудно это представить, а тем более познать!? И как же это потрясающе интересно!

— В одной из ваших монографий есть сравнение иммунной системы с "государством", мол, ею столь же трудно управлять?

— Да, у системы есть своя периферия, отдаленные районы, министерства, ведомства, отделы и департаменты, — в общем, все структуры, которые присущи государству.

— Но сравнение с оркестром мне нравится больше.

— Мне тоже. В общем, если система иммунитета работает четко и слаженно, то человек не заболеет, а если такое и случится, то он быстро справится с недугом.

— Значит, вы не только записываете ту музыку, что играем оркестр, но пишете для него свою?

— Мы научились определять, где происходит сбой, какая из структур играет фальшиво. У нас в институте прекрасное оборудование, хорошие приборы, которые автоматически исследуют клеточные структуры — определяют, где они избыточны, а где нужных клеток недостаточно. Мы смотрим, как меняются функции клеток, какие молекулы они вырабатывают. Эти данные используются как для диагностики, так и для лечения.

— То есть можно говорить в переходе на принципиально новый уровень лечения больных?

— Безусловно.

— В таком случае перенесемся в Самарканд. Удивительно красивый город, в котором вы родились…

-… и который я очень люблю.

— Итак, в 1967 году вы окончили медицинский институт. Как же вы попали в Институт биофизики, который находится в Москве и который в те годы был очень секретным институтом?

— В институте уже на втором курсе я начал заниматься научной работой. Изучал влияние радиации на регенерацию тканей. При кафедре хирургии был кружок, в котором рассматривались разного рода радиационные поражения. Мне досталась тема, связанная с облучением. На улице Ленина — наш "Бродвей" в Самарканде, где мы гуляли и встречались — был книжный магазин. Захожу, вижу книжку "Иммунология острого лучевого поражения". Купил. Автор — Рэм Викторович Петров. Я много читал. И быть может, были книги, которые были актуальнее, важнее и нужнее, но эта поразила меня — простотой и глубиной, увлеченностью и новизной, прекрасным языком.

— Еще бы: автор ее не только будущий академик, но и член Союза писателей СССР!

— Это была первая его книга, он вложил в нее сердце и душу.

— Как и во все следующие…

— Безусловно… Книга меня потрясла, я прочитал ее от корки до корки несколько раз. Я влюбился в иммунологию, заболел ею. Решил, что после окончания вуза, поеду в Москву, найду автора книги и буду работать у него. Тем не менее, работу в кружке продолжал, изучал радиационные поражения. Однако после 6-го курса отпросился у родителей и поехал в Москву. Отец и мать медики, а потому прекрасно меня понимали. Никого знакомых в Москве не было, потому мотался по общежитиям, бывал в разных институтах. Однако цель была четкой: найти Петрова и попасть в его лабораторию. В конце концов, так и случилось. Если чего-то очень хочется добиться, то надо быть настойчивым — и тогда победишь!

— А подробнее?

— Сначала я попал в лабораторию микробиологии. Но там уровень был приблизительно такой же, как в Самарканде. Мне было неинтересно. И тут мне повезло — я сломал ногу.

— Повезло?

— Да. Сломал ногу, а потому пришлось ехать в Самарканд. Там достал из архива свою работу, которую делал в кружке. Привел все в порядок. Пока нога заживала, защитил диссертацию. Вернулся в Москву уже кандидатом наук. Кстати, диссертацию я защитил всего через шесть месяцев после окончания института. Опять-таки в назидание молодым: очень важно начинать заниматься наукой еще на студенческой скамье… Итак, я в Москве. Вновь в институте. Ребята стоят в коридоре курят. Мимо несут клетки с мышами. Вижу это не простые мыши, не белые обычные, а мыши черные, мыши серые, мыши оранжевые, желтые…

— Цветок иммунологии?

— Именно… Ребята смотрят на них равнодушно, а меня трясет от волнения — это ведь не просто мыши, а рядом идет большая наука… Это генетически чистые животные, у них по одной линии все гены одинаковые, и на этих мышах можно ставить разные эксперименты — пересаживать клетки, кожу — что угодно. В один прекрасный момент я набрался храбрости и пришел к Петрову. Сказал, что хочу работать у него… Мне было 24 года… Потом он вспоминал, что к нему пришел парнишка, без телефонных звонков и рекомендаций, попросился на работу. Петров подумал, как от него избавиться, так как мест не было. Но парнишка так был настойчив, что Петров сдался: отвел его в маленькую комнату, шесть метров всего. Там стоял микроскоп и необходимое оборудование. Петров сказал, что привез из Англии особых мышей — генетических маркеров. Работу с ними никто не может наладить в лаборатории уже три месяца. Попробуйте, сказал он, получится — возьмем на работу, нет — извините… И опять помог кружок в институте. Там я научился все делать своими руками. Я понял, почему в лаборатории ничего не получалось — здесь работали иммунологи, в отличие от меня морфологией они не занимались. Не через три месяца, а через три недели я все наладил, сделал сотни фотографией… Самые удачные съемки я сделал в 12 часов ночи, прыгал от радости до потолка. Хотел даже позвонить Петрову, еле-еле дождался утра. Показываю пленку, но… никто не верит, ни Петров, ни сотрудники, мол, такое невозможно. И тогда решили еще раз меня проверить, мол, дадим ему закодированных мышей с метками — у одних есть, у других нет, у некоторых две метки и так далее. Я подумал, что дадут пять-шесть штук, и я быстро с ними разберусь. А мне приносят тридцать мышей! Каждую нужно облучить, пересадить клетки костного мозга, посмотреть клетки разных органов, и везде поискать клетки с метками — сколько их, какова пропорция и так далее. В общем, работа грандиозная и каторжная. Две недели у меня ушло на эти исследования, я все сделал. Принес результаты. Собирается вся лаборатория. Торжественно открывается сейф, из него достается коробка, в которой находятся коды. Я думаю, хорошо бы получилось процентов девяносто — это достаточно высокая степень точности… Тишина… Результат: 100 процентов!… И Петров сразу сказал: теперь ты у нас, работай и учи сотрудников! Вот и учу до нынешнего дня… Кстати, в 28 лет я был уже доктором медицинских наук — самым молодым доктором в Советском Союзе.

— Во время присуждения премии Ленинского комсомола, а я входил в комитет по премиям, этот факт упоминался, и он сыграл определенную роль, что выбор пал на вас. Хотя, конечно, главным было качество и новизна исследований… У академика Петрова много учеников. Какое главное качество у него как наставника?

— Умение вызывать интерес к работе. Он никогда никого не заставлял, не принуждал. Понимал, что надо заинтересовать человека, и тогда тот придет к успеху. Для меня самые лучшие годы в науки, а значит и в жизни, те, что я провел в лаборатории Петрова в Институте биофизики. Был полностью занят научной работой, ничем другим не занимался. Да и наша наука стремительно развивалась. Там было всего пятнадцать человек, а после создания Института в моей лаборатории уже стало сорок. Это были молодые люди, и я перенял у Петрова систему работы с ними — никогда не жалеть времени и сил для них. Это с лихвой окупается.

— С годами интерес не снизился?

— А разве есть что-то увлекательней, чем наука?! У нас есть "Семинар директора".

— Что это такое — совещание?

— Нет, творческая встреча у меня в кабинете. Каждый вторник мы собираемся здесь, приходят все, кому это интересно — ни кого специально не приглашаем, никого не обязываем — просто встречаемся. Вывешивается информация: семинар у директора, посвященный такой-то теме. Делается научный доклад, научные сотрудники рассказывают о полученных результатах, происходит обсуждение. Зал всегда полон, потому что всем такая форма дискуссии нравится.

— А у вас уезжают за границу?

— В 90-е годы уехали многие молодые. Но все доктора наук остались, а это основной костяк института.

— Встречаете своих за рубежом?

— Случается. Да и постоянные контакты с ними у нас, с некоторыми работаем вместе. Связи не прерываются. Некоторые приезжают, чтобы поработать здесь, потом уезжают назад. И наши сотрудники стажируются в лучших научных центрах мира. Идет нормальный процесс международного обмена, который присущ мировой науке. И мы не выпадаем из него.

Слово о биобезопасности: "Другое направление характеризуется разработкой аллерготропинов — препаратов для лечения аллергий на основе очищенного и химически модифицированного аллергена, конъюгированного с синтетическим полиэлектролитом стимулирующего действия. Испытания аллерготропинов "Тимпол" на больных аллергией к пыльце тимофеевки, "Подпол" — на больных аллергией к пыльце полыни, "Берпол" — на больных аллергией к пыльце березы показали хорошие результаты. Совершенно очевидно, что разработанные приемы создания аллерготропинов могут использоваться для получения специфически разных аллерготропинов".

— Теперь пора поговорить о "блате в науке". Именно так в последнее время в узких кругах говорят о событиях в вашем институте, мол, директор по блату "проталкивает" своего сына на свое место… Извините за грубость, но я не хочу приукрашать — так говорят, а мир большой науки слишком тесен…

— Такие разговоры меня не удивляют, но я предпочитаю не эмоции, а дело… Это мой принцип. А потому я рекомендовал коллективу избрать директором вместо меня моего сына.

— В таком случае я прошу оценить его как ученого, как доктора наук, на некоторое время избавившись от "родительской составляющей"…

— Когда готовили справку о нем, я обратил внимание, что стаж работы у него 20 лет. Откуда, ведь ему только 35? Посмотрел документы. Оказалось, что в Институте он начал работать еще будучи школьником. Устроился здесь лаборантом. Потом под влиянием сотрудников и моим поступил во 2-й мединститут. Учился там и продолжал работать у нас, ставил эксперименты. После окончания вуза к нам пришел уже младшим научным сотрудником. И года через полтора защитил кандидатскую диссертацию. Он владеет свободно английским. Подал на конкурс в Европейскую академию аллергологии и клинической иммунологии. Выиграл грант. Это была двухлетняя стажировка в Англии. Уехал в Лондон. Я решил, что навсегда. Он проработал там два года и вернулся. Сказал, что там хорошо, интересно, и многому научился, но здесь лучше, и потому буду работать здесь. Мы дали ему лабораторию, так как он многому научился в Лондоне, и теперь мог реализовывать свои идеи и модели. Защитил докторскую. Подготовил ряд учеников. Получил звание профессора. И когда мне исполнилось семьдесят, я предложил коллективу избрать нового директора — моего сына. А разве династия в науке это плохо?