Версия для печати
Вернуться к списку

ХИМИЯ С ПИВОМ. УЧЁНЫЙ АРТЁМ ОГАНОВ – О ТОМ, ПОЧЕМУ ОН ВЕРНУЛСЯ В РОССИЮ

Не так много в России учёных, которых узнают на улице и которым при этом говорят: «Как хорошо, что вы вернулись!» А уж таких, чей портрет размещают на банках пива, вообще больше нет!

Артём Оганов – химик с мировым именем. Forbes включил его в список 10 самых влиятельных учёных российского происхождения. Закончил МГУ, в 1998 г. уехал на Запад, работал в Британии, Швейцарии и США. А затем, получив множество наград, неожиданно для коллег вернулся в Россию. Сейчас он профессор Сколтеха и автор метода, который применяют тысячи исследователей по всему миру для предсказания новых материалов.

Больше, чем Нобелевка

Дмитрий Писаренко, «АиФ»: Артём, Россия теперь мировой лидер в науках о материалах?

Артём Оганов: Один из лидеров – это точно. У нашей страны очень хорошие позиции в этой области. Помимо нашей лаборатории в Сколтехе есть другие: лаборатория профессора Анисимова в Екатеринбурге, Блатова – в Самаре, Солдатова – в Ростове-на-Дону. На самом деле это великие учёные. Они всегда работали в России, никуда не уезжали, в отличие от меня, и стали знаменитыми на весь мир. Именно такие люди двигают российскую науку вперёд.

– В этом году отмечается 150-летие Периодической таблицы химических элементов. Её открыл наш великий соотечественник, а теперь российские учёные расширяют её, синтезируя новые элементы. И Юрия Оганесяна, под чьим руководством ведутся эти работы в Дубне, называют одним из главных претендентов на Нобелевскую премию в этом году. Как вы думаете, дадут?

– Юрию Цолаковичу эту премию спокойно можно было давать ещё 20 лет назад. Он уже тогда её заслужил, а с его последними открытиями заслуживает вдвойне. Надеюсь, в этом году он наконец её получит.

Академик Оганесян разработал методы синтеза сверхтяжёлых элементов, благодаря которым таблица Менделеева существенно расширилась. Именно его работы впервые помогли достичь предсказанного ранее «острова стабильности» на карте изотопов. Но должен сказать, что Оганесян уже отмечен наградой куда более важной, чем Нобелевская премия. В его честь назван 118-й элемент таблицы Менделеева. Нобелевских премий даны уже тысячи, а вот учёных, именем которых ещё при их жизни названы химические элементы, всего двое. Это американец Гленн Сиборг (в его честь назвали сиборгий) и наш Оганесян (элемент оганесон).

– Как думаете, почему в России так пристально следят за Нобелевкой?

– Во-первых, у нас очень переживают за своих учёных. Даже если они уже не совсем «свои». Когда в 2010 г. дали премию Гейму и Новосёлову за графен, все в России очень обрадовались. Хотя оба учёных на тот момент давно жили и работали в Западной Европе, они всё равно наши соотечественники.

Во-вторых, посмотрите, сколько научно-популярных лекториев сейчас работает в России, сколько тематических сайтов, какая у них большая аудитория! В США такого нет. Я знал только один лекторий в Нью-Йорке, его вёл нобелевский лауреат Роалд Хоффман. И тот закрылся, потому что в кафе, где он располагался, подняли арендную плату.

В Сколтехе условия для работы ничуть не хуже мировых, а то и лучше. И это должно быть символом того, что будет и в других институтах.

Как вернуть уехавших?

– Вы один из самых известных «возвращенцев» в российской науке. Что заставило вас приехать назад? Ведь на Западе у вас уже были и признание, и статус.

– Мне в России нравится жить. Когда я уезжал в 1998 г., был уверен, что никогда сюда не вернусь. Разве что маму навестить. Мне тогда казалось, что страна умерла. Не было никакой надежды, что здесь можно будет заниматься наукой.

Но капля за каплей ощущение безнадёжности проходило. Когда я приезжал сюда в «нулевые», видел, как постепенно всё меняется. Здесь перестали убивать на улице ради 100 долларов, не кричат: «Бей жидов, спасай Россию!» – что раньше было. Начала возрождаться наука, стало появляться всё больше хороших публикаций российских учёных. Снова начали издавать научно-популярные журналы и литературу. Я заметил, что на мои лекции собираются битком набитые залы. И сами люди изменились – школьники уже не мечтали стать гангстерами и проститутками, как показывали опросы 90-х годов.

Мне стало понятно: страна оживает, обновляется. И я захотел стать частью этого обновления. В Америке мне тоже нравилось, но у меня всё чаще возникало ощущение, что я засиделся в чужом доме. И я вернулся. Должен сказать, что в Сколтехе условия для работы ничуть не хуже мировых, а то и лучше. И это должно быть символом того, что будет и в других институтах.

– К сожалению, не все институты могут похвастать хорошими условиями, современным оборудованием. А ведь вы выступаете за то, что нужно активнее возвращать российских учёных на родину. Как это сделать? Да и нужно ли? Жорес Алфёров, например, был против этой идеи.

– Из России уехало много людей, получивших здесь качественное образование. Теперь они работают на экономику других стран. Так давайте взглянем на ситуацию в обратную сторону. За рубежом они состоялись как специалисты, в них что-то было вложено и Западом. А мы можем вернуть их на родину и воспользоваться этими вложениями.

Но чтобы люди вернулись, для начала их нужно позвать – позвонить, письмо написать, создать программу возвращения.

Нынешняя реформа РАН – это сигнал, что академии необходимо самой принять какие-то меры. Извне реформировать её не получится, только изнутри.

– Кто должен это сделать? Министр науки, президент РАН?

– Да кто угодно. Вот смотрите, мне недавно пришло письмо из Польши: «Дорогой профессор Оганов, у нас в стране есть возможность получить хорошую работу. Добро пожаловать в Польшу!» Думаю, такие письма приходят не мне одному. Что это значит? То, что Польша поднимает свою науку, привлекает исследователей. Как минимум это вызывает уважение. Кстати, я знаю, что иностранцы туда действительно сейчас едут, по крайней мере молодые постдоки (временная позиция – ставка – в зарубежных вузах и научно-исследовательских учреждениях, которую занимают молодые учёные со степенью кандидата наук. – Ред.). Россия могла бы быть более активной, ничего в этом зазорного нет.

– Вы критикуете РАН за кумовство. Дескать, в академики часто принимают детей, зятьёв или просто «нужных» людей. А за границей не так? И можно ли это изжить?

– Британские коллеги рассказывали, что у них похожая история, причём так было всегда. Там в Академию наук (она у них называется Лондонским королевским обществом) время от времени пролезают то люди из королевской семьи, то из каких-то прихлебателей. Но уровень их академии, несомненно, выше, чем нашей. В американской Академии наук случаи кумовства мне неизвестны – хотя, скорее всего, отдельные примеры можно найти и там.

У нас есть своя академия, и в ней, увы, много посторонних людей, от науки далёких, – всяких родственников, друзей, чиновников, бизнесменов. Это позор. И академии нужно от него отмываться.

На улице узнают. Люди, как правило, подходят и говорят: «Как хорошо, что вы вернулись».

Думаю, нынешняя реформа РАН – это сигнал, что академии необходимо самой принять какие-то меры. Извне реформировать её не получится, только изнутри. РАН должна прийти к выводу, что нельзя избирать в академики кого попало. В члены РАН нужно выбирать по одному-единственному критерию – выдающийся это учёный или нет. Сейчас академия этому критерию не вполне следует. Часто выбирают либо за былые заслуги, либо потому, что человек может быть полезен, находясь во власти или в бизнесе. Это всё компромиссы с совестью, а наука их не терпит.

Вы знаете историю Виктора Ишаева, который сейчас находится под следствием? Он по профессии судостроитель и сварщик. Потом подался в политику. Защитил кандидатскую, через два года – докторскую, ещё через два стал профессором, потом – членкором, а через пять лет – академиком. Весь «путь в науке» у него занял 11 лет. А теперь его обвиняют в мошенничестве. Как вы считаете, велик его вклад в науку? Очевидно, что нет. Получается, что те, кто его избрал академиком, по каким-то причинам закрыли глаза на то, что человек вообще не из науки.

– Ваше лицо размещали на пивных банках. А ещё вы с Димой Биланом открывали Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. Вас уже узнают на улице?

– Сам я пиво не пью, но когда предложили стать лицом (точнее, одним из лиц) рекламной кампании, я пять секунд подумал и согласился. Пиво – массовый продукт. Если на пивной банке изображён учёный, это знак того, что общество уважает науку и ею интересуется. Это символ.

С Димой Биланом был интересный опыт, Дима пел, а я рассказывал о жизни учёного. До этого на стадионах я не выступал, хотя лекции читать много где доводилось – в школах, детсадах, тюрьмах, рок-клубах… Наука и поп-музыка трудно совместимы, но фестиваль был организован талантливо, и десятки коллег мне потом написали, что наше выступление с Биланом было лучшей популяризацией науки.

Да, на улице узнают. Люди, как правило, подходят и говорят: «Как хорошо, что вы вернулись». Ещё был случай в «Шереметьево». На входе очень навязчиво досматривали рюкзак и карманы. И я сказал женщине: «Послушайте, у вас других интересов в жизни нет, кроме как копаться в моих карманах?» На что она ответила: «Молодой человек, я делаю свою работу. Я же не учу вас читать лекции по кристаллографии». Как же мне было стыдно, вы не представляете! Надеюсь, эта женщина не держит на меня обиды.