http://93.174.130.82/digest/showdnews.aspx?id=b2771a12-8cad-4765-b30b-200478b8397a&print=1© 2024 Российская академия наук
"Для спасения Антонины были предприняты титанические усилия"
Ученые всего мира пытаются создать вакцину против Covid-19 — нового коронавируса, который сейчас бушует в Китае. Работают самоотверженно, как и раньше, когда искали противоядие от геморрагической лихорадки Эбола и Марбург. Цена научных прорывов была порой слишком большой. Некоторые из вирусологов и лаборантов расплатились за это своими жизнями.
Так, в 1988 году погиб сотрудник Всесоюзного научно-исследовательского института молекулярной биологии (ныне Государственный научный центр вирусологии и биотехнологии «Вектор») Николай Устинов. Неопытный лаборант во время забора крови у морской свинки случайно оцарапал ему иголкой от шприца палец. Концентрация вируса Марбург, попавшая в кровь, в несколько раз превышала любые допустимые нормы. В 2004 году заразилась вирусом лихорадки Эбола старшая лаборантка «Вектора» Антонина Преснякова. Она поранила руку во время уборки вивария. Со своими родными она прощалась через затемненное окошко инфекционного изолятора.
О своих коллегах, талантливых исследователях, кто положил жизнь и здоровье на алтарь науки, рассказал «МК» доктор биологических наук, профессор-вирусолог Александр Чепурнов, который заведовал лабораторией особо опасных инфекций в научном центре «Вектор», а сейчас работает в Институте экспериментальной клинической медицины СО РАН.
— Вы с Николаем Устиновым вместе начинали работать на «Векторе»?
— Мы одновременно пришли работать во Всесоюзный научно-исследовательский институт молекулярной биологии, как тогда назывался «Вектор». До этого Николай Устинов работал в Научно-производственном объединении в Томске, которое производило вакцину против клещевого энцефалита и иммуноглобулины. Там он сформировался как вирусолог. Я же занимался ботаникой, получил кандидатскую степень и решил попробовать свои силы в несколько иной области. Поскольку был дефицит кадров, институт развивался, создавались перспективные лаборатории, руководство решило, что вирусологов все равно никто не готовит, а биолога можно всему научить.
Нас отправили на трехмесячные курсы в Иркутский научно-исследовательский противочумный институт Сибири и Дальнего Востока. За группой был закреплен инструктор, который наблюдал, как мы работали с культурами микробов. Не должно было быть никаких ошибок, никаких случайных действий или неправильных телодвижений, так как любая капля, упавшая не туда, — это лабораторная авария. Начинали работать с банальными микроорганизмами пневмококка, а потом уже с опасными культурами: туляремией, холерой и бактериями чумы. Был очень серьезный контроль. Смотрели, в частности, есть ли у нас тремор в руках, обращали внимание на психологическую устойчивость. По окончании курсов инструктор давал заключение — способен человек к такой работе или нет. Мы с Николаем Устиновым получили необходимые документы.
После учебы его назначили руководителем отдела по наработке вирусов. Мне предложили создать лабораторию инструментального контроля отдела биологической безопасности. Возбудители не должны были проникнуть во внешнюю среду.
— Это был секретный объект?
— Институт позиционировал себя как открытое научное учреждение. Хотя проверка при приеме на работу была весьма серьезная. Документы оформлялись от полугода до года.
Когда мы пришли работать в институт, там только думали приступить к работе с наиболее тяжелыми инфекциями. Но то, как все было устроено в плане безопасности, впечатляло! Чего стоили одни каскады фильтров, которые занимали огромную комнату с потолками высотой пять метров. Внутри «грязной» зоны всегда было небольшое отрицательное давление. В случае разгерметизации оно не позволило бы выйти гипотетическому аэрозолю наружу.
Что касается жидких отходов, то они собирались сначала в емкости в изолированных боксах, проходили дезинфекцию в течение нескольких часов, а то и на протяжении всей ночи. Потом попадали в огромные накопительные емкости по 16 кубов, которые располагались в подвале. И следом проходили через змеевик, куда подавался перегретый пар температурой около 160 градусов.
— В виде чего хранились в институте опасные патогены?
— Мы работали с вирусами Эбола, Марбург, Венесуэльский энцефаломиелит лошадей и другими. Специальные емкости находились в низкотемпературных хранилищах. Выбор емкости зависел от количества материала. Например, когда забирали печень обезьяны, которая погибла от заражения вирусом Марбург или Эбола, то в ряде случаев использовали и обычные стеклянные банки, поскольку других, пластиковых, тогда не было. Но чаще в ходу были пенициллиновые флаконы, которые мы закрывали черными резиновыми лабораторными пробками. Их помещали в специальные герметичные металлические контейнеры, герметизировали, опечатывали и помещали в низкотемпературные холодильники. Они хранились при температуре -70, -80 градусов.
— Что такое «чистая» и «грязная» зоны?
— «Чистая» — та, где работали с документами, готовили посуду, проводили работы с неинфицированной культурой клеток и так далее. «Грязная» зона — где работали собственно с возбудителем, заражали культуры клеток, собирали урожай вируса, проводили всевозможные эксперименты, заражали животных, лечили их от вируса, вскрывали, работали с органами. Ее делили на 2 и 3 зоны. Во второй зоне проводилась работа с относительно невысокой степенью защиты. Надевалась пижама, маска-«лепесток», перчатки. Но все работы проводились в изолирующем боксе, вовнутрь мы вдевали руки в большие перчатки. Так и работали. Из-за вытянутой формы мы прозвали перчаточный бокс «крокодилом».
Особое внимание уделялось инфекционному виварию, за пределы которого внутри комнаты мог гипотетически выйти вирус. Еще одним «тревожным» местом была центрифужная комната, поскольку если в центрифуге что-то вдруг разбивалось или каким-то образом разгерметизировалась емкость, то создавалось облако аэрозоля. Поэтому работать там разрешалось только в изолирующих пневмокостюмах «Антибелок-5». Это обрезиненный костюм, который включал в себя собранные воедино бахилы, штанины, рукава и капюшон с пластиковой сферой для обзора. На штанинах был клапан для стравливания воздуха.
Помещения с такими условиями соответствовали 3-й зоне. В этой зоне на окнах устанавливались третье, дополнительное стекло, еще одна стена и дополнительный каскад фильтров. Герметичность «грязной» зоны (окна, стены, полы) регулярно проверялась. Войти в нее можно было через тамбур с двумя гермодверями.
— Что собой представлял виварий?
— В садках, которые помещались в металлические шкафы со стеклянными дверцами, содержались животные. Крыс я не держал, могли укусить. Работал в основном с морскими свинками, кроликами и обезьянами — либо с зелеными мартышками, либо с макакой резус. Для работы с вирусом Эбола наиболее подходили павианы — гамадрилы, только надо было подбирать не очень крупных животных. Бывало, что обезьяны у нас сбегали, они носились по верхам шкафов и воздуховодам, и поймать их, тем более в костюмах, это был тот еще квест.
«Насчитали порядка тысячи и более летальных доз»
— Сотрудники, работающие с инфекциями, на самом деле должны были жить в городке-спутнике института Кольцово и не имели права выезжать за пределы поселка, не пройдя карантин...
— Отмечу, что работать с возбудителями, передающимися от человека к человеку, могли только сотрудники, постоянно проживающие в Кольцово. Выезд на срок более суток без прохождения карантина (21 день) не разрешался.
Существовало такое понятие, как обсервационный период. Это сложилось еще в тридцатых годах, когда один из сотрудников Саратовского противочумного института, заразившись и не заметив этого, уехал в командировку в Москву. Через несколько дней у него начали проявляться признаки болезни. Это привело к тому, что и он, и врачи, которые были привлечены к лечению, не сразу распознали чуму и погибли. Это было еще до открытия антибиотиков. После этого было принято решение о карантине для сотрудников, которые работают с заразными возбудителями.
— Вы жили с Николаем Устиновым по соседству; общались вне работы?
— Когда в Кольцово сдали новый дом, мы оба получили в нем квартиры. Жили в соседних подъездах. У Николая был уже значительный опыт работы с Марбургом, а я в руках этот вирус не держал, работал ранее с нейротропными вирусами. Решил воспользоваться нашими добрыми отношениями и напросился к нему в ученики. Николай был очень отзывчивым и доброжелательным человеком, и я в течение трех недель сопровождал его при проведении работ, получил навыки работы с приматами. Потом уже вернулся в свой корпус, чтобы приступить к исследованиям. Когда появилась возможность работать с заразными возбудителями, я сосредоточился на изучении биологии вируса Эбола. Марбург и Эбола объединены в одно семейство. Оба характеризуются уровнем летальности от 30 до 90%.
Надо заметить, что Николай Устинов, как и большинство из нас, был чрезвычайно увлечен исследованиями, понятий «выходные» или «конец рабочего дня» для нас не существовало. Был кураж от ощущения, что стремительно нагоняем «партнеров».
— Как узнали, что Николай Устинов заразился?
— Когда был запущен новый корпус, пришло очень много молодежи. Николай Устинов не только выполнял функции руководителя направления, но и был для многих наставником. В тот день Николай работал с неопытным сотрудником. Они выполняли рутинную, но достаточно сложную в исполнении процедуру забора крови у морской свинки. Кровь у нее берется из сердца, и попасть в него достаточно сложно. Иглу надо ввести точно в сердце, не выше и не ниже, не глубже и не мельче. Николай обучал этой процедуре ассистента. И чтобы тому было удобнее, подставил руку под животное. Неопытный сотрудник, пытаясь нащупать сердце свинки, прошел насквозь иглой животное и попал в основание мизинца своего учителя. Костюм надежно защищал вирусологов, слабым местом были резиновые перчатки, даже двойные. Заменить резину другим материалом было невозможно. Ученые должны были чувствовать пальцами предмет, которого касаются. После аварии Николай Устинов с ассистентом, согласно нормативам, сразу же свернули все манипуляции, прошли дезобработку, вышли в «чистую» зону.
— Что собой представлял инфекционный стационар, который располагался на территории «Вектора», куда поместили Николая Устинова? Кто имел туда доступ?
— Там также были «чистая» и «грязная» зоны. В «грязной» зоне были боксы, где все было устроено так, чтобы предотвратить возможный выход возбудителя в окружающую среду. Он имел максимальную степень биологической защиты. Внутри бокса стояли кровать, были душ, унитаз, все необходимые средства для проведения интенсивной терапии. Николай попал под надзор врачей. Дальше был отбор проб, анамнез и прочие врачебные манипуляции.
— Была надежда на положительный исход?
— Поскольку не было движения поршня шприца, не было введения суспензии, оставалась надежда, что при прохождении через внешний кожный покров свинки иголка очистилась и полученная доза могла быть очень маленькой. Мы провели эксперимент, пытаясь выяснить, сколько могло быть возбудителя при таких работах на срезе иглы. И насчитали очень высокую дозу — порядка тысячи и более летальных доз.
Дальше потекли страшные дни ожидания. На четвертый день появились признаки заболевания. Болезнь развивалась, и никакими средствами из использованных, в том числе введением иммуноглобулинов, которые привезли, правда, поздновато (они эффективны в первые сутки и даже часы), ее нельзя было остановить. У Николая резко поднялась температура, возникли боли в мышцах, рвота, диарея и коагуляционные нарушения с кровотечениями. А потом наступила стадия геморрагий, когда кровь продолжала течь не свертываясь… Через неделю Николая не стало. Ему было 44 года.
— При лечении Николая Устинова и впоследствии, при вскрытии его тела, заразились врач и патологоанатом, который случайно поцарапался иглой шприца, которым брал у покойного образцы костного мозга. Как сложилась их судьба?
— Действительно, у реаниматолога из Министерства здравоохранения (жаль, не помню его имени) была шприцевая травма. Его поместили в соседней палате и ввели гаммаглобулин. У него наблюдали то ли абортивную, самопрервавшуюся форму течения болезни, что характерно для Марбурга при передаче от человека к человеку, то ли реакцию на чужеродный (лошадиный) глобулин. Но все обошлось, вскоре он вернулся к лечению Николая Устинова. Также получил травму при вскрытии один из ведущих специалистов института Олег Костырев. Ему был тоже введен глобулин, он подвергся карантину и, к счастью, вскоре поправился.
— Это правда, что Николай Устинов изучал возможность применения вируса в военных целях?
— В этой области знаний все исследования имеют и медицинский, и оборонный смысл.
— Ученым предназначалась какая-то страховка?
— Никто нас не страховал, но существовала очень солидная по тем временам ежемесячная доплата всем, кто работал с особо опасными инфекциями.
— В 1990 году вирусом Марбург, «родственником» Эболы, заразился младший научный сотрудник «Вектора» Сергей Визунов. Что помогло ему победить болезнь?
— Этот случай очень необычный. Сергей Визунов, который проводил исследования с вирусом Марбург, был изначально госпитализирован в инфекционный стационар с признаками простуды. На этот счет есть инструкция. В случае повышения температуры всех, кто работал с вирусами Марбург или Эбола, направляли на обследование.
Ситуация несколько дней не вызывала никакого беспокойства, а диагностика для этой болезни еще не была разработана. Тем не менее у больного были взяты кровь и носоглоточные смывы и введены восприимчивым животным. На шестой день морские свинки начали болеть и погибать. Да и у Сергея Визунова температура потихоньку подкралась к 38 градусам. Стало понятно, что очень нехарактерно и медленно развивается болезнь Марбург, очевидно, вследствие необычного пути заражения — предположительно через слизистую глаз. Работая с сывороткой крови лабораторного животного, зараженного вирусом, и считая этот материал утратившим инфекционность, он, возможно, случайно задел пальцем глаза.
Болезнь брала свое, через пару недель на фоне высочайшей температуры и тяжелейшего состояния больной практически оказался при смерти, несмотря на применение всех возможных средств. Спасением неожиданно стала процедура плазмофереза — забор крови, ее очистка и возвращение обратно в кровоток. После этого у Сергея резко спала температура, произошло улучшение всех показателей. Но ненадолго. Процедуру повторили. И, казалось бы, больной пошел на поправку. Через месяц уже заговорили о выписке, но тут Сергея Визунова накрыла вторая волна болезни, и все началось сначала. В целом в стационаре он провел полгода.
— Трагедией для всех стала смерть 46-летней опытной старшей лаборантки Антонины Пресняковой...
— Она проработала в нашем институте много лет. Была нашей телезвездой. Когда в институт приезжали зарубежные или отечественные тележурналисты, именно она в специальном костюме производила определенные манипуляции с животными в виварии или в «крокодиле», чтобы гости могли понять специфику нашей работы. Я запомнил, как однажды кто-то из корреспондентов ее спросил: «Вы не боитесь, ведь смерть, опасные вирусы всегда рядом?» Антонина, не раздумывая, ответила: «Не надо бояться, надо работать».
Мы с ней и ее командой неоднократно пересекались по работе. Я по-доброму завидовал их слаженности и умению. И подумывал, как бы мне переманить их в мою лабораторию. Когда их лаборатория распалась, они начали работать под моим началом. В целом у нас собралась очень квалифицированная команда, но Тоня, пожалуй, была самой умелой из всех. В тот роковой день, 5 мая 2004 года, по этой причине именно ее попросили помочь отобрать кровь из сердца у морской свинки. Она взяла шприц, которым уже пробовали совершить эту манипуляцию, но, поняв, что игла затромбирована (в ней свернулась кровь, и она стала непроходимой), положила его в емкость с дезраствором — хлорамином. Взяла новый шприц, забрала кровь и отдала ее в работу. А сама начала приводить в порядок рабочее место. Убрала животных, замочила в хлорамине шприц, которым работала. И, чуть помешкав, решила закрыть защитным колпачком затромбированный шприц. Достала его из дезраствора и, вдевая иглу, промахнулась, уколола руку. Ее поместили в изолятор.
— Шприц, которым укололась Антонина, побывал ведь в хлорамине. Беды не ждали?
— Мы вообще не ожидали, что она заболеет. В первые дни меня к ней пускали. Инкубационный период составил 7 дней. На седьмой день утром температура была 37.2, у Антонины появилось першение в горле. А первым характерным признаком лихорадки Эбола как раз и является затруднение при глотании. Потом мне позвонили и сказали, что у нее поднялась температура до 39 градусов, Тоню перевели в бокс интенсивной терапии, и началась борьба за жизнь.
Я привел на территорию института, к стационару, детей Антонины, сына и дочь. Мы подошли к окну так, чтобы она могла их видеть. Она еще двигалась, выглядела неплохо. Там на окнах была наклеена специальная пленка. Тоня видела нас, а мы ее — плохо.
Все очень надеялись на плазмаферез. Но он не помог. Не помогло и введение иммуноглобулина. Для спасения Антонины были предприняты титанические усилия. Наши медики даже связывались с врачом в Африке, через которого прошли сотни больных вирусом Эбола. По его рекомендации применили все возможные средства. Но силы ее таяли. Это очень мучительная, страшная болезнь, с множественными наружными и внутренними кровоизлияниями.
На 7-й день Антонине стало легче, врачам казалось, что произошел перелом, все воспряли духом. Я не разделял их эйфории. Через мои руки прошло много инфицированных приматов, я опасался как раз этого момента. Потому что знал, что облегчение часто наступает перед очередным осложнением. И это может означать, что конец уже близок. И действительно, 19 мая в 5 утра мне позвонил руководитель «Вектора» Лев Сандахчиев и сказал, что Антонина умерла. И попросил сообщить об этом ее близким. Пожалуй, это был самый тяжелый момент в моей жизни. Тоня умерла в тот день, когда ее сыну исполнилось 18 лет.
— Говорят, что Антонину Преснякову хоронили в закрытом цинковом гробу, а тело, чтобы исключить распространение вируса, обработали специальными препаратами, которые якобы составляли государственную тайну.
— Никаких там специальных и секретных технологий не было. Пришли двое сотрудников, обработали бокс. Один из них завернул тело Антонины в некий саван, в простыни, которые были пропитаны дезинфектантами — противомикробными веществами. Положили Тоню в обычный гроб, который поместили в саркофаг, цинковый гроб, и запаяли его. Потом у нас заговорили о мистике. Тот, кто оборачивал тело Антонины в простыни, на следующий день после похорон погиб в автокатастрофе. Смерть Антонины стала для всех нас большой утратой. Поскольку все испытывали сильный стресс, я опасался, что одно неосторожное движение может привести к новой трагедии. И администрация пошла на то, чтобы пригласить для сотрудников нашей лаборатории психолога.
— Память о погибших сотрудниках как-то увековечена?
— Нет, к сожалению, никаких барельефов им не сделано и памятных досок не открыто. 19 мая, в день смерти Антонины Пресняковой, мы приходим на ее могилу на Кольцовское кладбище. Собирается ее семья и мы — всей лабораторией. А потом идем поклониться Николаю Устинову.