Версия для печати
Вернуться к списку

МИХАИЛ ПИОТРОВСКИЙ: Я НА 100% ДЖАНПОЛАДЯН

Ни Эрмитаж, ни моего собеседника представлять не нужно, так же как и Санкт-Петербург и Неву, в которой любуется своим отражением город – это уже до автоматизма: он действительно не приснившаяся вершина, главный ангел-хранитель и уже второй по счету директор крупнейшего мирового музея с фамилией, созвучной имени основателя города на Неве, и кажется, что сам Великий Петр назначает таких людей охранять покой истории – Пиотровский…

Казалось, наша беседа с Михаилом Борисовичем вот-вот сорвется, но хорошо давать тому, кто усердно просит – она состоялась. И уже настроенным на общение голосом меня приветствует сам хранитель несметных богатств, принадлежащих России и всему миру:

– Сразу попрошу извинить меня за то, что долго не мог позволить себе встретиться с Вами, но так все сложилось – виновата и пандемия, и то, что одни вопросы кажутся более острыми, чем другие. Вот и сейчас, когда уже хотели подумать – все… о, вдруг, наоборот, все только сложней стало, но я решил, что не имею права больше откладывать, что можно как-то спокойно поговорить и об общих вопросах, не абсолютно актуальных.

– Сразу о главном, которое, разумеется, в окончании работы над поправками в Конституцию, в которой Вы принимали участие, дополнив ее 70-ю статью важным для российской культуры определением. Об этом говорят много, но правильнее обратиться к первоисточнику, то есть к Вам: считаете ли Вы, что в каком-то смысле сдвинули гору?

– В вопросах об изменении нашей Конституции путем внесения в нее поправок, для меня, как для организатора музейного дела и президента Союза музеев России, наиболее важна, как вы справедливо заметили, поправка именно к ее 70-й статье, хотя, на первый взгляд, она не о том. Поправка, которую мы внесли с Калягиным и Мацуевым, звучит очень кратко, но является, на мой взгляд, очень важной – это поправка о том, что государство обязано защищать культуру, поддерживать и охранять.

Предыдущий текст Основного Закона был только о том, что культура должна быть для всех доступна, а люди, по возможности каждый, должны как-то охранять это культурное наследие. На самом деле, многие перевели это так, что в музей можно дверь ногами открывать, а защищать его наймите охранников на средства сотрудников музея. Мы попросили задекларировать другой принцип – защита должна быть обязанностью государства как части общества.

Когда от культуры требуют сначала доходов и самоокупаемости, это говорит об отсутствии в Конституции принципа защиты культуры. Без него многое в судьбе культуры складывается не так. Почему именно? Потому, наверное, что культура с нами всегда, как генетический и исторический код нации, это то, что у нас нельзя отнять и что мы не можем потерять даже при военных и экономических поражениях, да хоть при распаде государства. В условиях объявленного карантина оказалось, что у музеев нет доходов. Раньше были билеты, и считалось, что музеи сами себя содержат. Но при изменении ситуации на обратную выяснилось, что даже при отсутствии посетителей и доходов музеи никуда не исчезают и они должны как-то дальше существовать. То, о чем мы постоянно говорили, оказалось довольно ясной картиной.

И тогда мы – в данном случае Эрмитаж как отдельный получатель бюджетных средств и Министерство культуры – вместе обратились в российское правительство с просьбой о возмещении упавших доходов и, как следствие, заработных плат сотрудников и средств на содержание учреждения. И результат состоялся – были выделены средства, не то чтобы громадные, но и немалые, которые позволили многим музеям и другим крупным учреждениям культуры пройти самый жесткий период карантина и сформировать свою жизнь по-новому. Я думаю, мы и дальше будем это продолжать, субсидии существуют независимо от того, есть в музее посетители или нет. Если они есть, зарабатывая, мы частично окупаем себя, но в основе априори лежит государственная субсидия! Это все рождено не на перекурах и не за чаем, а возникло из самой практики нашей жизни. Поправка в Конституцию даст нам основание построить правильное законодательство, защищающее и развивающее культуру – и фундаментальную ее часть, и заказную, коммерческую.

– Уже сейчас книга семьи Пиотровских довольно толстый роман, который начал писать Ваш дедушка, Борис Брониславович, продолжил Борис Борисович, Ваш отец, помимо «Государства Урарту», нашедший на раскопках в Кармир-Блуре Рипсиме Микаэловну, Вашу маму. Их встреча и любовь похожи на сказку, закончившуюся чудом. Надеюсь, эту книгу еще долго писать, но Вы не приоткроете некоторые ее страницы? Так получилось, что Вы родились в год свадьбы родителей на родине мамы, в Армении, а значит, и земля, где Вы появились на свет, должна была поселиться в Вашей крови раньше всех остальных. Если Вас не смутит вопрос, может быть, Вы поделитесь ощущением – насколько Вы Джанполадян, по маме, и насколько Вы Пиотровский?

– Вы говорите о семейной книге Пиотровских – действительно, она пишется, и частично, я надеюсь, уже написана. Книгу написала Джеральдин Норман, назвав ее «Пиотровские. Хранители ковчега». Перевела на русский Елена Рубинова в 2018 году, в ней уделено время и маме, и папе, и всей нашей жизни.

Вы спрашиваете, насколько я Джанполадян и насколько я Пиотровский, так вот, я на сто процентов Джанполадян и на сто процентов Пиотровский.

На самом деле, это только наполовину шутка: причастность к двум разным… а почему разным – просто культурам, к двум национальным традициям обогащает человека. Жесткий национализм плох – люди должны максимально осваивать другие культуры, делать своими, и тогда ты становишься в разы богаче! Принадлежность к таким двум замечательным семьям дает мне счастье быть на двести процентов человеком!

А когда это тебе еще дается с кровью, находится у тебя в генах, тогда это, когда-то легче, в каких-то ситуациях сложнее, но всегда это остро.

В России, если возникают какие-то вопросы, связанные с Арменией, я – армянский шовинист.

Если в Армении возникают вопросы, связанные с Россией, я – русский шовинист.

Все люди династии Джанполадянов, во всех поколениях заставляли реальность, в которой они жили, служить благородному делу культуры и знаний – это же и в традиции нормальной российской интеллигенции, к которой я принадлежу по всем своим убеждениям и родству.

И наш негласный девиз – «использовать всякую ситуацию для того, чтобы быть их носителями, сохранять, чтобы они не исчезли» – так делали у нас все, во все времена.

Если обобщить, то это то, чем занимаются музеи, чем занимаются гуманитарные науки – помогают людям осваивать другие культуры. А все вместе это наша петербургская – ереванская традиция, потому что и в Петербурге, и в Ереване наши семьи принадлежат к кругу, внесшему большой не только вклад, они, кроме вклада, являются образцами того, как правильно люди живут и себя ведут. Вот такие добрые дела окружали всех моих ближайших и дядюшек, и тетушек – это все люди, которых хорошо помнят и сегодня в Ереване. Надо сказать, это та армянская интеллигенция, которая усваивала прекрасную русскую культуру и в советское время много лучше говорила по-русски, чем некоторые естественные носители русского языка. Напротив, был и такой момент нашей общей истории, когда армянский нужно было восстанавливать. Помню, еще как-то ребенком в поезде на меня произвел изумительное впечатление разговор моей мамы и поэта Наири Зарьяна, пишущего по-армянски, они беседовали – но это был язык, в котором не было ни одного русского слова, красивый очень. Тот уличный армянский, который я с детства знал, это всегда было что-то вперемешку, а тут он был чистый, гладкий… И еще я помню, как мои двоюродные братья, будучи студентами, не то чтобы изучали, они осваивали литературный армянский – так же как сейчас, на самом деле, в России надо бы уже осваивать литературный русский, ибо язык наш стал очень каким-то нечистым и простоватым, мягко говоря.

– С Петербургом все ясно, он до мозга костей Ваш город – небо и земля. А какие места Армении и Еревана Вы обязательно посещаете во время своих недолгих возвращений туда, куда Вас приводит память?

– Как росток жизни, я появился на свет в Ереване, и даже с переездом семьи в Ленинград каждое лето я в него возвращался и становился ереванцем. Вы спрашиваете, где я бываю в Ереване, когда туда приезжаю – я много где бываю, но многого уже нет. В тех местах, где мы жили, нет бани, куда мы ходили, нет дома… Но есть два места, куда я прихожу точно – это Кармир-Блур, место, которое «копал» мой отец, куда я каждым летом приезжал к нему на раскопки и где я учился археологии, оно и сейчас нуждается в определенной заботе, я каждый раз приезжаю туда с людьми, и мы обсуждаем, что с этим делать.

И второе место – это Матенадаран – хранилище рукописей, где работала и моя мама. Она работала и в Музее истории Армении, где директором был мой дядя, Левон Хачикян и где с множеством людей я был связан интеллектуально и духовно. Я много занимался рукописями – армянскими, потом, как арабист, арабскими, но основы работы с документами тысячелетней давности я получил там, и этого мне хватило, чтобы не обучаться этому еще где-то.

И Матенадаран, и Кармир-Блур – это достояния общечеловеческие и моя главная любовь к родине, которых у меня две, и еще к ним Польша немножко пристраивается, потому что фамилия наша польская. И передать сокровища моих родин, как величайшее благо, всему человечеству, сделать достоянием всего мира – это очень хороший смысл жизни, поверьте.

В Ереване для меня важно все, что хранит моя память – это и театр моих пращуров Джанполадянов, которые в городе построили театр, а не ресторан или казино, от которых выше доход. Это же и те несколько каменных домов, которые были сделаны в старинном стиле, еще в Эривани, отвоеванной у персов Паскевичем. Для меня было очень трогательно увидеть, услышать в Араратской долине в шестидесятые годы, как люди вспоминали в одном из сел моего дедушку, который мерил им землю, участвуя в ее выделении крестьянам Араратской долины.

Еще я бесконечно тронут тем, что в Ереване есть доска на доме, где мы жили. Это тоже история: на том самом месте, где мы жили, стоял дом Джанполадянов, там был замечательный двор, где выросли прекрасные люди – рос я. Потом там построили дом, в котором дали квартиру бабушке – той самой, которая пронесла мою маму в чреве из Нахичевани до Еревана, идя пешком под обстрелами разных разбойников. Можно написать целый приключенческий роман о жизни и подвигах моих предков, которых я бесконечно люблю и ими горжусь! Потом, когда бабушка умерла, Академия наук подарила эту квартиру Борису Борисовичу, а когда случились события в Баку, он попросил передать ее кому-нибудь из армянских беженцев из азербайджанской столицы – квартира до сих пор существует, естественно, я не знаю, кто теперь ее жильцы, но думаю, что это хорошие люди. Это все трогательные истории о том, как в годы моей молодости происходила совместная жизнь людей, не объединенных национальностью, но объединенных дружбой, любовью, верой в одни идеалы, как бы это сейчас ни воспринималось и как бы громко ни было сказано.

– Наверное, называя Вашу фамилию, уже не многие вспомнят, что эту же фамилию носила и Ваша мама, которая сама далеко не рядовой ученый, жила в Вашей с папой светлой тени. Она не пожертвовала наукой ради семьи, она успевала все, оставаясь, прежде всего, женой и матерью директоров Эрмитажа! Михаил Борисович, а что бы Вы еще добавили к портрету этой удивительной женщины, Вашей мамы, кроме того, что я о ней уже рассказал?

– Во всей замечательной нашей семейной истории, как пролитый Божий свет, остается государство Урарту, которое объединило людей в семью – позвало отца в Армению, чтобы на древних раскопках Кармир-Блура соединить его с моей мамой.

Что я вам могу рассказать, как сын лучшей мамы на свете? Сколько я ее помню, мама, как и полагается на Востоке, всегда была символом нашей семьи и фактическим центром той жизни, которая в стенах нашего дома происходила. Плюс она была счастливым человеком – это была очень счастливая пара, папа и мама.

Они не только преданно любили друг друга, но научились жить и работать вместе, что, в общем-то, не в каждой семье случается, насколько я знаю.

Наша была семья, в которой все было очень правильно построено, конечно, это была восточная армянская семья: мама была там, где надо, главой, а папа был там, где надо, главой, и их полномочия редко пересекались.

У нас всегда был очень открытый дом, как для ереванцев, которые брали билет не до Ленинграда, а до Халтурина, 31, потом Мойки, 25, так и для ленинградцев. Сколько людей сейчас вспоминает, как, приезжая студентами, аспирантами и просто специалистами в Ленинград, они в нашем доме, у мамы и папы, находили некий приют и знали – здесь тебя и покормят в не очень сытые годы, и выслушают, и дадут хороший совет. Это и есть тот самый стиль ереванский, который переходил из поколения в поколение. Но я боюсь, что этот стиль сейчас и в Ереване не совсем тот, и в Ленинграде, простите, Санкт-Петербурге. Но мы все время об этом вспоминаем, как об образце умения объединять вокруг себя совершенно разных людей, с годами привыкающих считать и наш дом своим.

Еще о маме. Какое-то время она не работала, имея на руках, в общем-то, довольно увесистую, по тем временам, семью. Ведя гостеприимный дом, в котором редкий день кто-нибудь не гостил, она не ушла из науки, успевая вести записи научных трудов отца, ездила в экспедиции, писала и издавала книги, а потом работала в Институте археологии, где многое сделала. Там ее до сих пор вспоминают, опять же, и как ученого, и как человека, опекавшего молодых людей, приходивших в сектор Средней Азии и Кавказа. Мы начали готовить сборник ее работ, конечно, пандемия это прервала, но мы обязательно его закончим.

У мамы много прекрасных работ и целый ряд сенсационных археологических открытий: «Восточное резное стекло» и «Надписи на мече», «Сосуды для перевозки ароматических веществ» и «Византийское стекло» – это все яркие научные эпизоды, которыми она занималась. Вообще, если говорить о науке, и отец, и мама, оба пошли на компромисс. Уже будучи руководителем Эрмитажа, Борис Борисович лишь частично пожертвовал своею большой наукой, находя время ею заниматься, как, впрочем, и я. И мама, державшая в своих хрупких руках семью, поступила так же. Есть такое правильное мнение, что, как бы ни складывались обстоятельства, человек может и должен организовать себе возможность заниматься делом, если оно главное в его жизни, только нужно для этого постараться и иметь желание и характер, а вот у мамы характер был…

Как бы сказать вам правильнее, он у нее был добрый и мягкий, очень заботливый и одновременно твердый, но не переходящий в жесткость. Она умела воспитывать, хотя никто ее этому не учил. Умела делать вещи, которые нужны только для воспитания, какие-то ограничения, которые в уже сформировавшейся жизни просто не нужны. Она нас не баловала деньгами, и не потому, что не было лишних, нам она их давала только на школьное питание, мороженое и кино, если это позволяли наши оценки, хотя, может быть, и могла бы. Или наши маленькие обязанности по дому, которых мы могли бы, в принципе, и избежать, все это делалось для того, чтобы мы понимали ценность своей ответственности перед другими членами семьи, важность труда для получения чего бы то ни было. Мама это понимала со времени собственного детства и передала нам.

Вот эта армянско-ленинградская жизнь и отнюдь не монастырский уклад воспитали во всех нас, и в отдельно взятом мне, традицию культурной связи и культурной открытости. Понимаете, если для тебя открытым миром является Армения, с ее историей, и Россия и Петербург, с их историей, то уже присоединить к этому Париж или Нью-Йорк не так сложно.

– Есть ли у Эрмитажа и у Вас, как лица, его представляющего, своя музейная политика – внутренняя, скажем так, и международная, и как, если она есть, Ваша соотносится с мировыми тенденциями по культурному обмену ценностями со странами, располагающими аналогичными ценностями, или продвижением наших ценностей в места, где нет своей богатой культуры?

– Что-то вроде экспансии?

– Можно назвать и так.

– Как уже вам, очевидно, ясно, детство я прожил на две Мекки, где, с одной стороны, Эрмитаж, куда приезжали люди со всего мира, и со второй – Ереван – в него возвращались армяне из разных стран Востока, репатрианты. Про это уже немножко забыли, но это была очень важная волна, когда в советскую Армению приехали люди с опытом жизни, культуры стран Ближнего Востока, Среднего Востока, Европы даже. И это было очень важно для понимания того, что мир разнообразен и плохо помещается в одну даже самую справедливую и лучшую на свете модель. На земле везде можно чувствовать себя своим, поэтому открытая культурная повестка, которая существует в музее Эрмитаж, вполне для меня естественна, она у меня в крови – отсюда и знание языков, позволяющее мне общаться с людьми. Вообще, политика наведения культурных мостов – важнейшая часть политики Эрмитажа. И у Бориса Борисовича, и у меня в сознании создание таких мостов, которые должны обеспечивать культурные контакты между людьми, даже если политические связи между ними плохие.

Впрочем, когда политические связи хорошие, тоже нужна тонкая политика культуры, чтобы не превращаться в культурно-сырьевые придатки или не потакать сильно простым вкусам, когда ты что-то привозишь. Но, с другой стороны, надо работать так, чтобы про тебя и про твое культурное наследие хорошо знали, и знали, как ты его, «мировое», осваиваешь. Поэтому Эрмитаж – это многочисленные выставки, это двусторонний поток ценностей по обмену, для чего создана целая программа «Большой Эрмитаж». Мы сами ее определяем, и на ней строится работа музея. Сейчас Эрмитаж постоянно расширяет свои коллекции, делая их доступными путем создания открытых хранилищ, в которых можно бы было показать все.

– Михаил Борисович, сами ли Вы занимаетесь международной повесткой или она находится в компетенции Министерства культуры, и планируете ли Вы с внесением в Конституцию Вашей поправки расширить права музеев, в том числе и в плане международных обменов выставками?

– Вы задали важный вопрос, особенно сейчас, когда мир опять закрылся на карантин. Всегда, и даже во времена железного занавеса, первый музей страны оставался культурным послом России. Сейчас, на фоне беспрецедентной кампании дезинформации о нашей стране, важность этой миссии возросла. Еще год назад к нам выстраивались очереди в Лондоне и Амстердаме, Берлине и Нью-Йорке, повсюду, где выставлялись наши коллекции, и эта работа только набирала обороты. Но сейчас продолжается испытание пандемией, снова все границы закрылись, и я благодарю бога за то, что оставшиеся в большом количестве за рубежом наши экспонаты благополучно вернулись, и снова с благодарностью вспоминаю внесенную нами поправку. Ведь когда мы говорим, что было бы справедливым обязать Основной Закон страны оберегать и сохранять культуру, тут речь не о деньгах, а об отношении и о том, что постановка культуры на столь высокое место, по большому счету, усилит наше конкурентное преимущество перед другими странами и государствами. Конкретно это может касаться и перемещенных ценностей, правообладание которыми приобретает форму закона, и судьбы отправляемых за рубеж наших выставок, которые теперь нельзя будет арестовать на том простом основании, что кому-то там это добавляет политические очки: сперва они выполнят закон и вернут все наше назад, а уже потом – пожалуйте разбираться.

Мы снова находимся в ситуации, когда весь мир с большой опаской смотрит на идеи проведения каких-то новых выставок, всем это не нравится, и мы обсуждаем с нашими коллегами, как нам из этой ситуации выходить, как не потерять налаженные мосты культурного обмена? Мы должны их держать, мы должны отправлять и принимать выставки, если не прямые, то виртуальные, чтобы не забывать, что мы часть одного единого культурного мира, и в этом наше удовольствие! Однако, наряду с желаниями музейщиков, есть и набирает силу еще одна общая большая тенденция – отгородиться, закрыться, и это только частично порождено пандемией. Тенденция многих политиков во всех странах мира, и у нас, и за рубежом – отъединиться и думать только о своих интересах. Но когда начинаешь только о своих интересах думать, то эти интересы оказываются в проигрыше – вот в чем фокус. И я не знаю, сколько еще сил надо положить, чтобы убедить всех больших начальников в том, как прекрасен мир, как разнообразен и как нужно хорошо знать разные культуры, с тем чтобы они все время друг с другом говорили.

– Уже год, как Госдума приняла новый закон об охране музеев-заповедников и музейных комплексов. Коснется ли он каким-то образом Эрмитажа или ансамбля вашей соседки, Дворцовой, сумеет он закрыть вход на нее далеким от искусства поклонникам кожаного мяча, ведь отложенный ЧЕ-2020 не отменен, а только перенесен, и уже рассматривается наше расширенное участие в нем?

– Чемпионат Европы по футболу я только приветствую, однако, идея организации на Дворцовой фанзоны порочна сама по себе. Фанзоны, по определению, место, где смотрят на экранах футбол, пьют, может быть, пиво, общаются люди разных национальностей, темпераментов и запаса культуры… Красивая архитектура Дворцовой фанатам не нужна, у них другая цель и запросы из другой плоскости – они не оценят ни красоты культурного памятника, ни его, простите, цены, если говорить об этом начистоту. Им просто нужно удобное место, где бы хорошо было видно игру команд и где бы эти люди могли предаться тому, ради чего они сюда и собрались, проделав немалый путь – болению и общению. Другое дело, что организаторы чемпионата, как и устроители вышеупомянутых зон, хотели бы показать, что они сделали что-то необыкновенное, и нам с ними надо искать компромиссы. Пока что наш компромисс таков, что одновременно с показом матчей на Дворцовой, если такое будет, а решение о том принимается правительством не Санкт-Петербурга, как вы понимаете, обязательно должна быть культурная программа. То есть тут же рядом мы должны на других экранах и в самом Эрмитаже показывать шедевры искусства тех стран, которые участвуют в чемпионате. Эта наша музейная функция напоминать всем, что, кроме спортивных удовольствий, существуют удовольствия эстетические, кроме спортивной культуры, существует культура художественная, и они могут прекрасно жить рядом, не мешая друг другу. Не нужно забывать, что человек должен быть многогранен, жить разными интересами и воспитывать свой вкус, а воспитание вкуса воспитывает в человеке и некую, присущую очень далеко не всем фанатам, порядочность. Кстати, это тоже один из способов того международного общения, которое сейчас у нас довольно затруднено.

– Каким вышел Эрмитаж из карантина первой волны – у Вас не появилось новых идей, проектов?

– Пандемия никуда не делась, но в паузе между ее атаками мы начали впускать в музеи небольшие группы людей, сделав более безопасной продажу билетов – сейчас она идет через интернет. Осуществляется дресс-код, связанный с ношением масок, и соблюдение безопасной дистанции между нашими посетителями. Мы уже делаем выставки – первой стала масштабная выставка современного китайского художника Чжаня Хуаня «В пепле истории», на которой представлены 30 произведений в разных техниках. Самая эффектная работа – 37,5-метровый групповой портрет членов китайской коммунистической партии, созданный из пепла. Выставка приехала из Китая, страны, из которой приехала к нам зараза, и в этом есть какая-то особая мистика. Поясню: пока выставка ехала, а она ехала вокруг всего света, Чжань Хуань, вдохновленный пандемией, написал еще серию картин под общим названием «Любовь». Он тяжело переживал начавшуюся в Китае беду, которой поначалу нечего было противопоставить, кроме героизма врачей и мужества самих жителей Уханя, и все это ощущается на уровне посланий с любовью из страны, первой вступившей в битву против Covid-19. При этом сами его работы очень мудры – они соединяют разные художественные школы, религии, мировоззрения…

Еще одна недавняя выставка – диалог-инсталляция Александра Николаевича Сокурова на тему «Возвращения блудного сына» Рембрандта, где он с помощью своих коллег, архитекторов и скульпторов вывел Отца и Сына из рамы, придав им объемность, позволившую разглядеть то, что было скрыто за двухмерностью полотна. Сокуров заставляет нас поработать – предположить, что произойдет после исторического объятия, когда Отец Сына узнал и простил ему все грехи, в том числе и оскорбления, которые тот ему прежде нанес. А что будет потом? Сокуров очень жесткий художник, он говорит, что потом ничего хорошего не будет – посмотрите, в каком мире они живут. У нас на экранах страшный мир сегодняшнего Ближнего Востока, и в этом мире человек, покаявшийся раз, может опять совершать преступления, каяться снова, и так раз за разом…

– Со специалистом по Востоку нельзя не поговорить о самом Востоке. Культурные памятники древнейших цивилизаций, вперемежку с памятниками римской эпохи, пережившие время, то и дело оказываются под прицелом современных вандалов, а ведь они ровесники Греции и Египта. Вы не согласитесь поделиться чувствами, возникшими у Вас после уничтожения боевиками памятников Пальмиры?

– Вопрос Востока и памятников Востока… у нас эта тема одна из самых больных – памятники рушат, и это все чаще бывает делом рук даже не вандалов, как вы сказали, а людей, которые чему-то где-то учились. Сначала это происходило действительно на Востоке, но бацилла разрушения, желание пополнить ряды Геростратов перебралось через океан, и уже не где-нибудь, а в Америке начали разрушать массово, это же подхватила и Европа. В настоящее время недугом заработать на противопоставлении истории и ее «отражения» в каком-то «новом сознании» поражены не самые отсталые страны. Люди вдруг начинают отрекаться от своего прошлого, не имея на это права, потому что человеческое прошлое, отраженное в искусстве, в памятниках культуры материальной, письменной и других, принадлежит всем – всему человечеству. И человечество, если надо, силой, обязано вмешиваться там, где разрушаются культурные памятники. Так это произошло с Пальмирой, которую освободили от людей, которые ее уничтожали, но им удалось многое в ней уничтожить.

Пальмира стоит в руинах.

Надо сказать, она всегда стояла в руинах, это только очередной этап, но это говорит и о том, что варварство передается не только в пространстве, но и во времени. Потому ясно, как важно добиться понимания того, что памятники не просто привычная часть пейзажа или туристический бизнес, но они то, что потом надо будет кому-то передавать, как это передавали нам.

Когда дело касается только политики или экономики, во многих вопросах можно и промолчать, но когда разрушается историческое наследие всего человечества, страны и организации, включенные в культурный процесс, должны, отбросив противоречия, сие защитить, а потом всем вместе решать, что с этим делать дальше, и пример Пальмиры в этом случае показателен.

Сейчас все вместе – Эрмитаж, Институт истории материальной культуры, представители европейской реставрационной школы, эксперты ЮНЕСКО и представители Музея Пальмиры – мы готовим материалы для того, чтобы возродить «Пальмирский музей» – так этот проект называется – если не на довоенном, то на каком-то присущем мировому музею уровне.

– На Вашем прежнем месте работы, в Институте истории материальной культуры РАН, изготовлена 3D-модель древней столицы, начаты работы по первому этапу ее восстановления. Скажите, Михаил Борисович, как Эрмитаж и Вы лично задействованы в этом проекте?

– Для этого моя коллега Наталья Соловьева, руководитель проекта «Пальмира» в Институте материальной культуры, и ее коллектив создали и передали сирийской стороне потрясающую 3D-модель древней Пальмиры, уничтоженной боевиками в 2015 году. Она объединила детальную информацию обо всех разрушениях, которым подвергся памятник. А разрабатываемая на ее основе динамическая геоинформационная система Palmyra GIS – это и документ, фиксирующий варварское уничтожение культурных ценностей человечества, и исследовательский инструмент, превосходящий в своей универсальности все применявшиеся до сих пор методы.

Это часть современной технологии, делающая возможным обсуждение практически всех вопросов, где требуется оценить мельчайшие детали объекта, сделать выводы об участках, требующих реставрации, и спроектировать реставрационные работы.

Чтобы зафиксировать масштаб бедствия, команда исследователей из Санкт-Петербурга в сентябре 2016 года предприняла экспедицию в сирийскую Пальмиру. На фотосъемку всего архитектурно-ландшафтного комплекса и построение 3D-модели у российских специалистов ушло около года. На сегодняшний день она содержит самую полную и актуальную информацию о состоянии Пальмиры и позволяет, не ступая на городище, посмотреть вещи, как они лежат.

Уже 18 ноября 2017 года в рамках Санкт-Петербургского международного культурного форума в Белом зале Главного штаба Эрмитажа мы передали сирийской стороне трехмерную модель древнего города.

А год назад в ЮНЕСКО, в Париже, прошло рабочее совещание по возрождению Пальмиры, целью которого было определение оптимальных подходов к проблеме возрождения объекта Всемирного наследия. Выступили эксперты 34 стран: Франции, Германии, Японии, Польши, Шри-Ланки, Сирии, Швейцарии и Соединенного Королевства. Россию представляли мы с Натальей Федоровной и архитектор Максим Атаянц, и то, что мы представили всему миру, было блестящим новым шагом в освоении дискуссии о культурном наследии.

– Вы, посетив освобожденную Пальмиру до ее повторного захвата боевиками, конечно, оценили всю сложность восстановления теперь уже ее руин. На Ваше мнение, без участия специалистов России такое возможно?

– Теперь уже невозможно – между музеем и Департаментом древностей Сирии было заключено соглашение: эрмитажные реставраторы готовы обучать коллег из Сирии. Пока эти планы не реализовались из-за пандемии, но они осуществятся в будущем, для приближения которого у нас 2 декабря в режиме онлайн состоялся Международный культурный форум «День Пальмиры».

За его импровизированным круглым столом собрались все, кто заинтересован в скорейшем возврате этого мирового шедевра на его место в строю. Мы поговорили о роли ее в мировой культуре в разные века, обсуждили, с чего начать реставрацию, ведь Пальмира – это собирательное название, включающее в себя храмы Бэла и Баалшамина, Триумфальную арку, колонны Зенобии, некрополи и Погребальную башню, лагерь Диоклетиана и крепость Фахр-Ад-Дина. Ключевой стала тема «Двух Пальмир», Северной и Южной, как примера жизни памятника и его образа.

К слову, «Пальмира» не единственный объект в Сирии, в восстановлении которого мы участвуем. Например, последняя по времени реставрация еще одной ее жемчужины, «Дамаскской цитадели», которая до 1986 года вообще выполняла роль тюрьмы и казармы, проводилась с 1980-х годов и так и не была завершена даже в относительно спокойные для республики годы. Толчком в работе по реставрации и сохранению памятника семнадцативековой давности могло бы стать изготовление нашими специалистами его 3D-модели, чтобы продемонстрировать сирийским коллегам наши методы работы и сравнить с их опытом.

Чтобы обобщить сказанное, напомню: в Эрмитаже, в разделе Кавказа, вместе представлены такие разнообразные символы кавказской истории, как чаши Кармир-Блура, рельефы Кубачи, изразцы мавзолея Пир Хусейна, фрески из Ани, хачкар из Джрвежа, серебро из Бори, капитель храма в Гарни. Теперь и сирийские памятники стали нашей заботой, и все они являются частями единого мира, который мы должны в единстве же и сохранить.

Можно сказать, в этом тоже есть часть нашей музейной миссии – сохранять культурное наследие, превращая его в старца-«наставителя», мудрого учителя для всех, кто в музей приходит или в него не приходит, а смотрит на него в интернете, сохранять и давать людям возможность учиться на том, что мы им рассказываем. Эта большая, трудная и важная задача, которая для меня лично является частью всего того, чем занималась наша семья.

Если позволите, я подведу небольшой итог.

Слава Богу, традиции двух народов, лежащие в основе семейных ценностей Пиотровских, являются общими для Армении, России, Франции, Италии, Грузии – нам всем, пока не поздно, нужно подумать, что сделать для того, чтобы жить вместе. И в нашей совместной жизни очень важны диалоги культур, нам нужно как можно больше и честнее говорить о разнице между нами. Хочется надеяться, что и наш с вами разговор поможет пройти по мосту из прошлого в будущее, где цивилизация определяется не только границами территории государств, но и духовной жизнью людей и их умением общаться друг с другом...

Post Scriptum.

Пока шла работа над интервью, мир не стоял на месте, и произошли события, омрачившие каждого, кто предпочитает диалог любым военным решениям – события, произошедшие в Нагорном Карабахе, отбросили мирный процесс далеко назад – погибли люди, разрушены города и древние памятники… как в Пальмире, дороги заполнили беженцы…

Российские миротворцы, остановившие кровопролитие в одной из самых непримиримых войн нового века, лишь приостановили процесс уничтожения целого региона, населенного – этнически ли, исторически или политически – просто людьми!

Как только умолкли пушки, Михаил Пиотровский – человек, наделенный глубоким чувством ответственности перед культурой, в какой бы стране ни располагались ее древние памятники – счел своим долгом ученого выступить 19 ноября в Дербенте на международной конференции с обращением и призывом к ее участникам и всей мировой общественности. Он предложил создать международную организацию по контролю за состоянием памятников культуры и архитектуры Кавказа, имея в виду, в частности, остроту ситуации в Нагорном Карабахе.

Вероятно, в историю это войдет как его «Дербентский призыв», но послушаем, что сказал сам Михаил Борисович:

– Война в Карабахе стала продолжением вековой трагедии армянского народа. Россия остановила гибель людей, но под угрозой остаются памятники культуры. Это большая мировая проблема, о которой применительно к Кавказу можно сказать следующее.

Кавказ – удивительный район мира, где Господь собрал вместе памятники и символы разных культур, цивилизаций, эпох, религий и конфессий. Этот уникальный и поучительный комплекс является достоянием всего мира, и весь мир должен это достояние не только сохранять, но и учиться на его примере красоте разнообразия мира. Частью многовековой истории Кавказа является и разнообразие этнических, религиозных, властных и государственных образований, которые, как мы хорошо знаем, вступают в неизбежные порой конфликты, угрожающие не только жизни людей, но и сохранности памятников, то есть памяти человечества. Исходя из интересов мирового сообщества, для внедрения культурного наследия, существующего на Кавказе, в культурное самоощущение всего человечества сегодня и в будущем я предлагаю создать под эгидой ЮНЕСКО международную систему для мониторинга состояния памятников закавказской культуры. Этих крепостей, кладбищ, храмов, памятных мест, археологических городищ для изучения и обсуждения существующих вокруг них наследственных и благоприобретенных проблем, связанных как с их сохранностью, так и с восприятием миром их духовного и эстетического значения…

– Благодарю Вас, Вы бесподобный собеседник, а Эрмитажу пожелаю, чтобы он не оставался без Пиотровских.