http://93.174.130.82/digest/showdnews.aspx?id=a9b6423a-122e-43c5-82a8-77425fcfdca6&print=1© 2024 Российская академия наук
Ученое хмельное буйство
В общественном мнении распространен образ академика как человека солидного, респектабельного, возраста скорее всего не самого молодого, спокойно сидящего на каком-нибудь заседании-совещании или неторопливо вещающего с трибуны. Однако не многие знают, что во второй половине XVIII – начале XIX века академики зачастую вели себя совсем по-другому.
Вот что об этом писал в своих воспоминаниях известный литератор XIX века Николай Иванович Греч, имея в виду российских академиков: «Подле знаменитых иностранцев – Эйлера, Эпинуса, Палласа, Шуберта, Ловица и т.д. – были в ней русские: Румовский, Лепехин, Озерецковский, Севергин, Иноходцев, Захаров, Котельников, Протасов, Зуев, Кононов, Севастьянов. Правда, что не все из этих русских были люди великие и гениальные, многие из них были люди невысокой нравственности, то есть просто пьяницы; но они трудились и действовали для России, и о них можно сказать с Крыловым: «По мне, так лучше пей, да дело разумей».
Первое место в числе их занимал Озерецковский: человек умный, основательно ученый, но вздорный, злоязычный, сквернослов и горький пьяница».
Да-да, Греч пишет именно о Николае Яковлевиче Озерецковском – первооткрывателе истоков реки Волги, исследователе озер Центральной России, опубликовавшем около сотни научных трудов по разным дисциплинам. Трудно сказать, насколько справедлива такая его оценка, но, если судить по приведенным Гречем ходившим рассказам, академик и впрямь отличался незаурядным поведением.
«Один из членов Академии, Лев Васильевич Ваксель, воротившись из Англии, задал попойку товарищам, – пишет Греч. – Это было в глубокую осень, когда уже выпадал снег. Жил он где-то за Владимирской. Часу в третьем ночи гости его, собираясь домой, потребовали, чтоб он достал им извозчиков. Послали искать их; не нашли ни одного.
– Ну, вези как хочешь, собака немец! – сказал Озерецковский.
– Да у меня, Николай Яковлевич, одна лошадь да обшевни.
– Уместимся как-нибудь; вели закладывать, а мы выпьем еще по маленькой, на подковку лошадей!
– И то дело, – сказал хозяин и велел подать свежую миску пуншу.
Гости посоловели; пошли сначала упреки и понасердки, потом примирения, лобзания и слезы. Миска осушена. Докладывают, что экипаж готов. Гостей снесли одного за другим, уложили в обшевни и наказали кучеру свезти господ легонько на Васильевский остров, в дом Академии, постучаться у дверей каждого и вызвать человека с фонарем, чтобы он отыскал своего барина и снес в постель. Приказание было исполнено в точности. Семерых кучер сдал в академическом доме, а восьмого свез в его собственный дом в 3-й линии, и когда человек вынул его превосходительство, кучер сказал:
– Ну, слава богу, всех сдал счетом.
– Как всех? – спросил вернувшийся слуга. – Да там, никак, еще один.
– Что ты! – сказал кучер, – я принял счетом восемь человек.
– Нет, ей-ей, там есть еще один.
– Одолжи, брат, фонарика; посмотрим, так ли.
Слуга поднес фонарь, и кучер увидел на дне обшевней девятого – это был сам хозяин Ваксель; он улегся с своими друзьями.
– Ну этого знаю, куда везти, – заметил кучер и поплелся домой».
Возможно, что за давностью лет Греч перепутал отчество и речь идет о Льве Савельевиче Вакселе – естествоиспытателе и члене-корреспонденте Петербургской академии наук.
Сейчас трудно однозначно установить, откуда у ученых-академиков того времени появилось такое поведение. Возможно, что по причине некоторого противостояния с «немецкой партией» академиков, то есть академиков-иностранцев, которое началось еще при Михаиле Васильевиче Ломоносове. Таким поведением они как бы противопоставляли себя «чопорным, бездушным немцам».
Представляет интерес, когда такие эскапады сошли на нет. К сожалению, автор не может дать определенного ответа на этот вопрос. Тем не менее по крайней мере один интересный эпизод зафиксирован в истории в середине XIX века.
Так, в опубликованной записной книжке Петра Андреевича Вяземского можно прочесть: «На обеде, данном в честь Тотлебена в клубе шахматных игроков, нашего академика Якоби поколотили. Веневитинов говорит, что он слышал, что на этом обеде якобы били». О том, что речь идет именно о Борисе Семеновиче Якоби – физике и изобретателе, можно понять из письма Ивана Сергеевича Тургенева Михаилу Николаевичу Толстому: «Жаль только, что под конец вышел маленький скандал: ученого Якоби (изобретателя гальванопластики. – «НГ-Наука») – за его нетрезвые и дерзкие речи – поколотили немножко, в чем он потом извинялся».
В данном эпизоде речь идет об обеде в конце 1855 года, данном в честь Эдуарда Ивановича Тотлебена – инженера и фортификатора Севастополя во время Крымской войны. Как видим, разговоры об этом проишествии были весьма распространены в петербургском обществе. Пожалуй, наиболее подробно оно описано в дневнике Николая Александровича Добролюбова:
«Обед Тотлебена – напротив, наделал чудес... Там все напились до того, что И[ван] П[етрович] Шульгин, проф[ессор], стал приставать к Тотлебену, который у него когда-то учился и учился плохо... «Ну, что ты», – говорит, – «свинья»... Офицерам, окружавшим Тотл[ебена], это не понравилось; они, чтобы отомстить Шульгину, решили качать его... Шульг[ин] начал упрашивать, чт[о] б[ы] его оставили в покое, офицеры не отставали. Тогда за него заступился Якоби, акад[емик]: встал перед ним и сказал: если кто только осмелится тронуть Ив[ана] Петр[овича], я тотчас выброшу за окно этого господина... Ему сначала посоветовали быть поскромнее, «иначе вас выведут отсюда» – сказали ему. Но пьяный академик ничего слушать не хотел, и первого офицера, подступившего к Шульгину, действительно схватил за шиворот и оттолкнул очень значительно... Кончилось тем, что Якоби едва убежал в какой-то чулан от ярости офицеров, а потом, вышедши, заставлен был просить извинения у того, которого он толкнул так невежливо... Вот как подвизаются наши академики на поприще мирных искусств. Вот как проявляют свою силу!»