Версия для печати
Вернуться к списку

ГЕНЕРАЛ ОТ БИОЛОГИИ. АКАДЕМИК ИГОРЬ АШМАРИН БЫЛ И СТРАТЕГОМ, И ТАКТИКОМ

- Еще здесь стоял роскошный кожаный диван, но шеф от него избавился (об этом позже), - начинает рассказ Андрей Александрович. - Сначала напомню биографию Ашмарина - у моего учителя она была непростая. В 1941 году он окончил школу в Ленинграде. Во время первой же бомбардировки города от инфаркта умер его отец, ученый-химик. Поступить в Военно-медицинскую академию юноше не удалось, поскольку ее эвакуировали в Ташкент. И в армию его не взяли по возрасту, но призвали на трудовой фронт, и он ушел рыть окопы. После войны, как блокадник и участник трудового фронта, Ашмарин был награжден медалями, но никогда их не носил - стеснялся. Из блокадного города его эвакуировали, когда он заработал дистрофию и был тяжело болен (мать осталась в городе - не могла бросить вуз, где преподавала). Отлежавшись в госпиталях, юноша поехал в Ташкент и там все же поступил в Военно-медицинскую академию (в конце войны ее вернули в Ленинград). Но окончил ее не старшим лейтенантом, как все, а капитаном медицинской службы. Как так случилось - неизвестно, но, похоже, еще в академии он сделал нечто такое, за что ему присвоили внеочередное звание. Подтверждением тому и другой факт: когда Ашмарин был еще студентом-старшекурсником, на него обратил внимание сам министр здравоохранения и одновременно начальник главного военно-медицинского управления Министерства обороны Ефим Иванович Смирнов. Замечу, что во время войны у немцев эпидемии случались, а у нас нет. Заслуга в этом, как считается, во многом принадлежит выдающемуся врачу и организатору науки Смирнову. По окончании академии он направил Ашмарина в адъюнктуру. Окончив ее, кандидат медицинских наук хотел остаться в академии, но у Смирнова, в то время возглавившего новую секретную структуру по защите от оружия массового поражения, были другие планы. В конце 1940-х, когда началась “холодная война”, военного иммунолога Ашмарина направили в закрытый исследовательский центр под Свердловском - разрабатывать средства защиты от различных видов биологического оружия. Мой будущий начальник был награжден орденом Ленина за создание вакцин против очень сильных и опасных природных вирусных инфекций (одна из них напоминает нынешнюю Эболу). В 42 года майор Ашмарин руководил целым научным направлением.

- Как вы думаете, военная служба его тяготила?

- С его слов знаю точно: тяготила. Он прилагал значительные усилия, чтобы уйти из армии и заниматься только наукой. Помог Ефим Иванович Смирнов: получил у министра обороны разрешение полковнику Ашмарину, в виде исключения, по совместительству возглавить кафедру биохимии Ленинградского университета. И по выходным Игорь Петрович летал в университет руководить кафедрой сначала из Свердловска, а потом и из Москвы. И весь отпуск проводил в Ленинграде. Из Свердловска его перевели в подмосковный Загорск на должность заместителя командира военного-медицинского центра и одновременно заместителя начальника управления Минобороны. Целый год, по его словам, он был сам себе командир. На бланке министерства писал приказы: “управление предписывает...”, и сам же их исполнял. Делал это хорошо: удостоился Госпремии и ордена Октябрьской Революции. Карьерный рост продолжался: Ашмарину присвоили звание генерал-майора, а он по-прежнему стремился заниматься гражданской наукой. Пришел на биофак МГУ им. М.В.Ломоносова и вел несколько тем на разных кафедрах. Постепенно мы оценили этого незаурядного человека и, когда на нашей кафедре физиологии человека и животных освободилось место заведующего, попросили его: придите и возглавьте. Игорь Петрович отказывался, говорил, что он не физиолог, а военный врач. Причем, замечу, врач, что называется, от Бога: посмотрит на тебя и скажет, чем ты болен. Но все-таки согласился, пришел в этот кабинет и 20 лет руководил кафедрой, удостоился ордена и премии Правительства РФ. Награды почти никогда не надевал, но знаю, что их была уйма, как у боевого генерала. Из армии Ашмарина долго не отпускали, предлагали стать начальником управления Минобороны в звании генерал-лейтенанта. Но он все же ушел с армейской службы, прослужив, наверное, лет 40. Тогда ему было около 60 лет. Мы, его ученики (а было нас несколько сотен - военных и гражданских), написали книгу “И.П.Ашмарин - жизнь в науке и наука в его жизни”.

Стратег и тактик, Игорь Петрович первым среди биохимиков понял, что пришло время заниматься регуляторными пептидами - маленькими белковыми молекулами, которым тогда не придавали особого значения. Ашмарин разработал программу “Нейропептид” и пробил ее во всех инстанциях. За ее выполнение и достижения в самых разных областях его наградили премией им. М.В.Ломоносова. Так появился известный сегодня препарат “Семакс”, благодаря его применению смертность от инсульта снижается на 80%. Он говорил нам: обратите внимание на кортикотропин, он активирует кору надпочечников - и сердце лучше работает, но может действовать и на мозг. Воспользовавшись этой идеей, сотрудники нашей кафедры совместно с химиками из Института молекулярной генетики РАН разработали лекарственное средство для людей, работающих в чрезвычайных условиях, в том числе операторов атомных станций, горноспасателей и др. Он исследовал работу организма с точки зрения воздействия многочисленных регуляторных пептидов. Составил справочники, где указал, какой пептид в организме человека за что отвечает и как действует. Выдвинул иммунную теорию происхождения памяти, проследив ее зависимость от иммунных реакций. На его книгу “Загадки и откровения биохимии памяти” ссылаются и сегодня. Некоторые его работы не оценены до сих пор - время еще не пришло. Это был выдающийся ученый.

- А каким он был человеком? Какое впечатление произвел на вас, когда вы увидели его впервые?

- Когда Игорь Петрович пришел к нам примерно в 1980 году, я был младшим научным сотрудником, хотя мне уже было за 30. Скажу так: первое время все сотрудники и даже начальство боялись его страшно, слово сказать при нем не могли, язык к гортани прилипал. Трудно объяснить, почему он так на нас действовал, ведь вел он себя чрезвычайно галантно. Маленького роста, худой, подтянутый, почти седой, но с оттенком рыжины (потом он мне говорил: как хорошо, что я поседел еще когда был майором - ведь генералов рыжих не бывает), вежливый и улыбчивый - обаятельнейший человек! Поди, пойми, отчего мы его боялись? Но при всей его обходительности, когда он говорил с тобой, его глаза не улыбались, и становилось как-то жутковато. Он подавлял нас своей невероятной организованностью. Никогда не обрывал говорившего, но видно было, что стремится уловить суть того, что тот хочет сказать. И мы путались в словах еще больше. Речь его была четкой, быстрой и всегда по делу. Мы старались перенять его манеру, но не получалось, потому нередко и вовсе сбивались. Он не был излишне требовательным, но его просьбы звучали как приказ: “Андрей, надо быстренько посмотреть один пептид - что там да как, ну ты сам все знаешь”. Я прикидываю, что поручение это дня на три-четыре. А он звонит на другой день: ну что, получилось? И не понимал, как я мог до сих пор не сделать - а ночь на что? Так обычно мы и поступали: сидели в лабораториях, сколько было нужно. Но объясняли генералу, что с крысами ночью работать нельзя: они к этому не приучены, и результат будет неверный. Этот довод он принимал.

Работать с ним надо было на пределе возможностей. Думаю, когда он служил в армии, его подчиненным было куда труднее, чем нам: там он отдавал приказы, а здесь давал задание. И, если сотрудник его не выполнял, поручал другое, попроще. Даже слабакам ставил такие задачи, которые им были по силам, а выгонял лишь тех, кто не желал работать. Не терпел разгильдяев, халтурщиков, кичившихся прежними заслугами сотрудников - избавлялся от них спокойно, без сантиментов. Людям при этом доверял, нечаянные промахи прощал, но если ошибка “злокачественная” - жди неприятностей. Сотрудников уважал за профессионализм, не обращая внимания на плохой характер, ценил знания, культуру, умение поддержать разговор. Отмечал их реакцию в поисках быстрого точного ответа. Сам решения принимал буквально на лету, мгновенно. Очень не любил людей малограмотных.

Я много лет работал рядом с ним и неплохо изучил своего шефа. Как-то он сказал: “Жить надо по принципу пожилой обезьяны: забрался на дерево повыше - опусти хвост, пусть молодые карабкаются”. Действительно, присмотревшись к сотрудникам, он их продвигал. Это относилось и ко мне: до прихода Игоря Петровича моя карьера фактически топталась на месте, а при нем я быстро стал старшим научным сотрудником, потом ведущим и профессором.

- Все же, вам всем удалось сработаться с шефом?

- Да, но со временем, примерно года за три. Мы свыклись с требовательностью нашего завкафедрой, и на первое место незаметно выдвинулись его умение работать, профессионализм, обходительность. В этом кабинете мы отмечали праздники и дни рождения шефа. Но тосты в свою честь он запрещал, славословия не терпел. Мог выпить, пошутить - человек он был с юмором (очень любил стихи Губермана). Между прочим, и сам писал стихи и рисовал. Ректоры МГУ - Анатолий Логунов и Виктор Садовничий - его ценили. По моему разумению, это был настоящий интеллигент, в жизни я таких встречал редко.

Большинство наших сотрудников - женщины. И едва ли не половина была в него влюблена (даже цветочки под дверь, бывало, клали). Каждый день десятки раз они заходили в этот кабинет, и каждый раз Игорь Петрович вставал: не мог сидеть при даме. Как-то я не выдержал и говорю ему: вы генерал, мы рядовые - так, может, вам не стоит вскакивать, работать же невозможно! Знаете, сколько времени генерал боролся со своей галантностью? Целый год. А еще в этом кабинете стоял очень удобный диван. Однажды шеф мне признался: “Когда наши дамы заходят в кабинет и устраиваются на диване, мне делается как-то неуютно, как будто к чему-то обязывает”. Последней каплей стал эпизод, когда сотрудницы, рассевшись на диване, устроили горячий “разбор полетов”. Ашмарин терпел недолго: вышел из кабинета и запер его на ключ. Зашел обратно минут через 20 - в кабинете стояла гробовая тишина. Так вместо дивана здесь появился этот маленький круглый столик.

А потом Игорь Петрович заболел - у него была меланома, самая страшная форма рака. У рыжеволосых людей с очень светлой кожей это не редкость. Однако с меланомой он прожил почти 10 лет. Причем лечил себя во многом сам, пользуясь последними разработками онкологов, даже не дошедшими до клиники. А умер ученый не от рака, а потому, что сломал ногу и начались осложнения.

Ректор умолял его не оставлять кафедру, но Игорь Петрович был непреклонен: если я внезапно уйду из жизни, говорил он, то еще неизвестно, кому достанется кафедра. А надо, чтобы ее возглавил мой ученик и продолжил мое дело - исследование пептидов. Он ходил к ректору, хотя ему было очень трудно, и настоял, чтобы при нем оформили все необходимые документы. Так я стал заведовать кафедрой, а шеф остался профессором: читал лекции, руководил аспирантами - до последнего дня. Он прожил еще года три и умер в 2007-м, ему было 82. Я больше года не переезжал в этот кабинет - не мог. В 2015-м исполняется 90 лет со дня рождения моего учителя.