Версия для печати
Вернуться к списку

Очень хотелось, чтобы он был вечен

Ушел академик Андрей Воробьев

15 июня от врача Павла Воробьева пришло печальное известие — дома в Москве в кругу семьи скончался его отец, выдающийся врач и специалист в области фундаментальных и клинических проблем онкогематологии, первый министр здравоохранения России, создатель Гематологического научного центра, академик и большой друг «Новой газеты» Андрей Иванович Воробьев. Вся его жизнь — такая долгая, непростая и насыщенная — была посвящена медицине и спасению людей.

Я впервые позвонила ему летом 2008-го. Да, как оказалось, академику можно было спокойно звонить. У академика не было помощников, пресс-секретарей и прочих вроде как полагающихся по должности прибамбасов. У академика Воробьева вообще не было так присущего многим уважаемым людям напускного величия.

Величие врача Воробьева было в простоте и прожитой жизни.

Я звонила ему, чтобы он рассказал для газетной вкладки «Правда ГУЛАГа», как он помогал во время перестройки возвращать дачи потомкам репрессированных жителей Николиной горы, отнятые у них в 30–40-е. Я оказалась обескуражена: Воробьев буквально двумя словами сказал что-то мимоходом о своей помощи (а она была неоценима, о чем свидетельствовали жители поселка) и начал вдруг рассказывать мне, совершенно незнакомому человеку, о своей жизни и родителях.

А родители были перемолоты в сталинских жерновах. Его отец, тоже врач, в 30-х был расстрелян, мать, ученый-биолог, провела в лагерях 20 лет. Ему было 8 лет, когда он остался без родителей.

ИЗ ТЕЛЕФОННОГО РАЗГОВОРА ЛЕТОМ 2008 Г.

— Вы меня слышите? — все переспрашивал он меня тем июньским днем по телефону. — Так вот. В декабре 1934-го после убийства Кирова отец на партсобрании сказал, что сомневается в причастности Зиновьева к этому преступлению. На следующий день его исключили из партии и отправили в Алма-Ату заведовать кафедрой физиологии. Ну да. А мама осталась со мной и сестрой в Москве. Мама работала научным сотрудником в Институте биологии. Отец не велел ехать с ним. И его там вскоре арестовали, привезли в Москву, где состоялось заседание Военной коллегии Верховного суда. Приговорили к расстрелу и в тот же день привели приговор в исполнение. Маму арестовали в день папиного расстрела. Хоть диссертацию дали дописать…

Вам интересно?

Она буквально накануне закончила диссертацию по эндокринологии рака. Два года, пока шло следствие, она просидела в одиночной камере на Лубянке и в Бутырке. Ей было 38 лет. Молодая, красивая женщина… Началась цинга, выпали зубы, она уже умирала от сердечной недостаточности... Как ни парадоксально, но от смерти ее спас лагерь. Ее отправили на Колыму. Туда мама добиралась в одном вагоне товарного эшелона с Евгенией Гинзбург. Там было несколько жен врагов народа, включая маму и Гинзбург.

Слышали, наверное, такую?

Ну да. Мама Василия Аксенова, которая в 60-х годах написала книгу «Крутой маршрут». Там она описывает и этот свой путь на Колыму в 7-м вагоне с остальными женами изменников родины.

Вам интересно?

Господи! Да мне было безумно интересно все, что он говорил. А он все переспрашивал...

Человек-скала. Замечательный. Чудной. Добрый. Пробивной.

Когда страна «счастливого детства» лишила его родителей, Андрея отправили из Москвы в детский дом в Пермском крае, где он и провел свои школьные годы. Общую могилу, в которой был похоронен расстрелянный отец Иван Иванович Воробьев, найти так и не сможет. Украденное детство не забудет никогда.

— Детство кончилось с арестом родителей. Я все время видел сон — это луг, и я бегу навстречу папе, идущему в белом костюме. Я не мог поверить, что это необратимо.

И — основной принцип на всю жизнь: никогда не проходить мимо чужой беды.

И не проходил.

Он всегда был в самых страшных точках. Чернобыль, Армения, Норд-Ост, Беслан. Везде лечил и спасал.

Спасал без лишнего пафоса и какого-либо пиара, что особо важно подчеркнуть сейчас, когда некоторые чиновники от медицины, которые называют себя «врачами», больше похожи на шарлатанов, сидящих на контрактах у Первого и Второго каналов телевидения и занимающихся откровенной дезинформацией и оболваниванием населения.

Воробьев вообще никогда не светился на ТВ. Это противоречило его природе. Он не бронзовел.

Воробьев — это была высшая проба. Больше, чем академик. Больше, чем врач.

Вступался за униженных и оскорбленных, за преследуемых и гонимых — экономических, политических, разных. Он планомерно доказывал, что любой человек, в том числе сидящий в тюрьме, имеет право на медицинскую помощь. Будучи директором НИИ гематологии и интенсивной терапии, Воробьев сыграл свою роль в жизни юриста ЮКОСа Василия Алексаняна, когда того, уже почти умирающего, в 2008 году перевели к нему в Гемцентр. Вместе с коллегами Воробьев пытался сделать все, что было в его силах. Точнее — успеть наверстать то, что было упущено за два года нелечения Алексаняна и выбивания у него показаний в СИЗО. А это было нереально. Но Воробьев все равно пытался.

Вообще, в случае с этим необычным академиком у государства был шанс стать цивилизованной страной, но государство этим шансом не воспользовалось. В 1991 году Воробьева, выступившего против путча, пригласили возглавить Министерство здравоохранения в правительстве Ельцина.

Воробьев согласился с одной оговоркой — что в этой должности он переведет тюремную медицину из подчинения МВД в Минздрав. Ельцин условие принял.

— Узнав, что рассадником устойчивого к лекарствам туберкулеза являются места заключения, понимая, что пытки, введенные в 1937 году по личному указанию Сталина, могли сохраниться, — я поехал вместе с замминистра внутренних дел в Бутырскую тюрьму, — вспоминал на страницах «Новой» о своей работе на посту министра сам Андрей Иванович.

— Мы попали в обеденное время. Кормили тогда вполне прилично. На пытки никто не жаловался. Но медицинское обеспечение тюрьмы было скверным: по медикаментам — уровня 30-х годов, по условиям стационара — недопустимым. После детального ознакомления с медициной мест заключения, обсудив проблему на коллегии Минздрава с участием лагерных и тюремных врачей, я провел через Совет министров закон о передаче охраны здоровья арестантов из системы МВД в Минздрав. Это было в последних числах октября 1992 года. Для опубликования закона необходимо было его окончательный текст завизировать у всех министров. К концу декабря получил последнюю визу — министра юстиции Н. В. Федорова.

Но на следующий день кабинет был распущен (вместо Гайдара назначили Черномырдина). Меня уволили. Принятый на заседании Совмина и прошедший все формальности Закон о передаче охраны здоровья заключенных в Минздрав не опубликовали. А через какой-то срок стало известно, что здравоохранение тюрем из МВД изъяли, но передали не в Минздрав, а в Минюст...

Подчиненность медицинской службы мест следствия и мест заключения Министерству юстиции позволяет прокурорам и следователям отстранять независимых от тюремной администрации врачей от наблюдения за здоровьем заключенного и подследственного. В существующих у нас условиях допрашиваемый лишен возможности обратиться за медицинской помощью к врачу без чьего-либо разрешения. Нашумевшее на весь мир «дело Магнитского» могло произойти только потому, что медицина тюрьмы подчинена тюрьме, а не системе Минздрава.

В общем, «Закон Воробьева» так и остался лежать под сукном. И никто за эти 30 с лишним лет из последующих министров здравоохранения не пытался его реанимировать, чтобы избежать тысячи трагических историй. Неоказание медицинской помощи в тюрьмах, как и пытки, за эти 30 лет стали нормой.

До середины 2018 года, своих 90 лет, Андрей Иванович еще выступал в судах в качестве независимого эксперта, пытаясь достучаться до черных мантий и объяснить им элементарное — нельзя людей, имеющих, например, онкологию, не опасных для общества, проходящих по экономическим статьям, держать под стражей и уж тем более отправлять в колонии. Потому что в наших тюрьмах нет специализированных клиник. Для «мантий», которые уверены, что ни они, ни их близкие никогда не окажутся в тюрьме, пожилой академик был сумасшедшим стариком с улицы. Его медицинские заключения они хамовато игнорировали. А он искренне не понимал, как судья, будучи оповещен о том, что у подследственного смертельное заболевание, может приговаривать его к реальному наказанию вместо условного срока либо денежного штрафа.

«И происходит это в стране, где на смертную казнь наложен мораторий», — писал сам Андрей Иванович.

После одного из последних таких судов он был так подавлен, что вскоре слег. Последние два года уже не вставал.

Никто не вечен. А так хотелось бы, чтобы именно такие, как Воробьев, были вечны. Они незаменимые механизмы и винтики, без которых эта страна точно обречена. Они компенсируют безнадежность и зло. Кажется, в небесной канцелярии такими очень дорожат и спускают на землю с различными миссиями раз в несколько десятков лет. Спасибо, что врача Воробьева задержали здесь подольше.