Версия для печати
Вернуться к списку

ЕВГЕНИЙ АВРОРИН: «МЫ НЕ ТОЛЬКО МЕЧТАЛИ О МИРЕ, МЫ ОБЕСПЕЧИВАЛИ ЕГО…»

Демидовская премия присуждается выдающимся ученым нашей страны. Так было в ХIХ веке, когда премия была учреждена. Так и теперь, когда она возродилась. Из трех ученых - Е.Н. Аврорин, Е.М. Примаков и И.И. Моисеев, отмеченных премией сейчас, академик Евгений Николаевич Аврорин, пожалуй, наименее известен общественности. Это и понятно, так как над ним и тем, чем он занимается всю жизнь, гриф «совершенно секретно» не снят до сих пор.

Он создавал множество ядерных боеприпасов. Для самолетов, ракет, ударных подводных лодок, зенитных орудий и артиллерии. Конечно, прекрасно помнит и их число, и их боевые характеристики, но говорить об этом – ни-ни! Иное дело, когда речь заходит о трех его «изделиях». Они суперсовременные, таких даже в США создать не смогли – американцы, впервые познакомившись с ними, только руками разводили, мол, будь у нас такие «изделия» судьба программы промышленных ядерных взрывов могла оказаться совсем иной: ее бы не запретили! А сейчас не вернешься в прошлое: раз уж договорились о сдерживании ядерных вооружений, то нужно слово свое держать…

- Я убежден, что обязательно настанет время, когда мирное использование ядерных взрывов вновь возобновится, - говорит академик Е.Н. Аврорин, - разум все-таки рано или поздно победит. И тогда вспомнят о наших зарядах… Мы же не только мечтали о мире, мы обеспечивали его…

Ныне Евгений Николаевич - Почетный научный руководитель Федерального ядерного центра России. Но ни должность, ни почтенный возраст не мешают ему каждый день быть на службе и заниматься тем, что он уже делает более полувека – создавать и совершенствовать ядерное и термоядерное оружие.

Именно о нем и шла беседа с нашим корреспондентом.

- Где-то я вычитал такое сравнение: создание атомной бомбы – это почти полет на Марс. Насколько оно правомерно?

- Полета на Марс еще не было, а атомная бомба уже создана. Причем не только в США и России, но и во многих других странах. Так что сравнивать трудно то, что сделано, и то, что еще не реализовано.

- А что самое сложное для изобретателя в бомбе?

- Самый простой ответ: все! Для создания бомбы создаются специальные лаборатории, в которые привлекаются к работе ученые и специалисты из самых разных областей науки и промышленности.

- Согласитесь, в Атомном проекте, как на подбор, собрались очень талантливые люди. Как это получилось?

- Вот именно, на подбор. Был очень жесткий отбор, критерий - хорошие вузы и отличники. Это формально. Работа новая, нужны были свежие идеи, и, конечно, талантливые люди. А, как талантливые, они быстро росли. Многие потом становились руководителями, хотя стартовые позиции были у всех одинаковые. К примеру, Лев Петрович Феоктистов или Александр Дмитриевич Захаренков пришли совсем молодыми и сразу же проявили себя.

- В 1953 году бомба была испытана. Вы пришли чуть позже…

- В 1955 году.

- То есть уже работали над новой идеей?

- Да, над «атомным обжатием». Это новый вид термоядерного оружия. К этой идее пришли в конце 1954 года. Кстати, ни Андрей Дмитриевич Сахаров, ни Юлий Борисович Харитон, ни другие творцы оружия так и не смогли вспомнить, кто именно предложил ее. Путь к ней был сложный, но естественный. Еще во время создания атомной бомбы надо было выяснить, как энергия выходит из нее. Это была научная задача, и в Арзамасе-16 ею занималась группа под руководством Юрия Александровича Романова. Они обнаружили, что вначале идет интенсивное излучение рентгеновского диапазона, оно постепенно ослабевает, а затем уже выходит в виде ударной волны. И так было, пока у атомного заряда были металлические линзы. Затем их заменили на пластмассовые, и выяснилось, что излучение выходит уже за пределы бомбы. Это был первый «намек». Второй, обжатие термоядерного горючего. Вначале предполагалось, что это будет ударная волна. Однако ее трудно фокусировать. Поэтому трудно обеспечить симметричное обжатие термоядерного узла. Многие пытались это делать, и я в том числе. Но ничего путного не получалось. Когда же увидели, что выходит излучение, то стало понятно, с ним работать легче. Вот и возникла «главная идея». Как утверждал Сахаров, она пришла в голову одновременно нескольким людям. Первый «Отчет» был подписан им и Франк-Каменецким. Это было в 1954 году. Я еще застал бурные дискуссии. Если у кого-то возникала новая идея, она немедленно выносилась на всеобщие обсуждения. Все новое рождалось именно на них. Собирались в кабинете у Забабахина. У доски предлагались, обсуждались, отвергались, воспринимались различные идеи, и потом, даже на следующий день, было трудно вспомнить, кто именно и что сказал, кому персонально принадлежит та или иная идея. Видимо, и с «атомным обжатием» было то же самое.

- Забабахин… Но ведь он был очень молодой!

- У многих был своеобразный путь в Атомный проект. В том числе и у Евгения Ивановича. Он закончил Военно-Воздушную академию. Его дипломная работа была посвящена, в том числе, изучению сходящейся ударной волны. С ней познакомился Зельдович. Он и привлек Забабахина к Атомному проекту. На Объект Евгений Иванович приехал уже со своей темой, и очень быстро вошел в курс дела. Он участвовал в подготовке первого испытания атомной бомбы, создал эффективные способы расчета… Тогда было два инструмента, помогавшие в расчетах. Машинка «Феликс» и полуметровая логарифмическая линейка. С их помощью и создавалась первая атомная бомба. Евгений Иванович очень изобретательный человек, и вместе с коллегами предложил конструкцию более совершенной атомной бомбы, которая была реализована в 1951 году. В несколько раз она была легче, больше по мощности и гораздо более эффективная.

- Вы, насколько я знаю, считаете его своим учителем?

- Безусловно. Учителей, конечно, было много. Я не могу сказать, что я лучший ученик Евгения Ивановича, так как многие вещи были присущи только ему, и перенять их было просто невозможно. По крайней мере, мне. К примеру, исключительная четкость в изложении своих идей, умение их точно изобразить на доске. Он схемы рисовал идеально, причем мельчайшим, но очень четким почерком. Тот же круг рисовал, не глядя, но тот обязательно замыкался. Казалось бы, мелочь, но чрезвычайно важная для понимания физической сущности процесса. В этом смысле очень похож на него был Лев Петрович Феоктистов. Это редкое качество для ученого, оно сильно утеряно, к сожалению, из-за влияния вычислительных машин. Сегодня кажется, что все можно на них рассчитать. Но это не так. Если не очень понимаешь существо процесса, то расчеты уведут тебя в тупиковое направление.

- А как же компьютер?

- Вы меня не провоцируйте, иначе я начну рассуждать о прогрессе, которого на самом деле нет. Линейного развития вообще быть не может. Это заблуждение! Как правило, прогресс обязательно приносит и какие-то отрицательные моменты, и их нужно учитывать. Появление электронных машин в какой-то мере отучает людей думать. Однажды за рубежом я пришел в магазин, что-то покупал. Нужно подсчитать было общую сумму покупок. Их было две, по двадцать евро каждая. Продавец, интеллигентного вида мужчина, начал набирать цифры на машинке. Я ему говорю: «сорок». Он удивленно на меня посмотрел и говорит: «О, как быстро вы считаете!» К сожалению, у современной молодежи такая «арифметика» слишком широко распространена…

- Говорят, что создание атомной бомбы во многом связано как раз с нестандартным мышлением наших ученых?

- Изобретательность – это детище нищеты. А потому и многие решения при создании атомной бомбы, которые принимались у нас, были изощренней, изобретательней, чем у американцев. Они подчас принимали «лобовые» решение: как компьютер сказал – так они и делали. Нам же приходилось искать нетривиальные, подчас неожиданные пути.

- Кого из ваших предшественников на посту научного руководителя ядерного центра вы выделяете?

- Безусловно, Евгений Иванович Забабахин и Лев Петрович Феоктистов – абсолютно выдающиеся люди. К сожалению, Евгений Иванович ушел слишком рано. Он мог бы сделать еще больше, ведь именно под его руководством наш Институт завоевал те позиции, которые он сегодня занимает.

- Насколько мне известно, вашу область в застое не заподозришь. И это, в частности, показал тот физический эксперимент, который вы организовали, не так ли?

- Мы провели не один, а целую серию экспериментов. Но самым известным стал первый…

Об Атомном проекте вообще ходит множество «баек». И эксперимент связан с одной из них. Когда обсуждали итоги испытаний так называемого «37-го изделия», то есть первой «настоящей» термоядерной бомбы, то ученые высказали обеспокоенность тем, что взрыв произошел на одну миллисекунду раньше, чем они ожидали. У руководителей это вызвало смех, потому что, по сути, был полный успех – взрыв был мощным и эффективным. Но позже задумались о том, что существуют неточные представления о свойствах веществ при высоких температурах, оттого и появилась та самая «микросекунда». Понятно, что эту погрешность надо было прояснить полностью. Расчеты проводились в Физическом институте Академии наук. Они были очень сложные, но все-таки достаточно упрощенные. Проверить их можно было только в эксперименте. По предложению Я.Б. Зельдовича эксперимент был проведен Саровским ядерным центром. К сожалению, он оказался неудачным. Никаких результатов не было получено, так как система регистрации оказалась несовершенной и никаких записей не получилось. Когда появился наш «Объект», Л.П. Феоктистов предложил провести такой эксперимент по изучению свойств веществ уже нашим институтом. Он не любил доводить дело до технической реализации, а потому нашли меня, молодого специалиста (я работал тогда всего полтора года), и сказали, мол, вот есть идея и давай придумывай, как ее реализовать. В течение нескольких месяцев я что-то придумывал, вместе с коллегами вел расчеты, а потом работал с конструкторами, которые еще оставались в Сарове и на Урал не переехали. Меня отпустили в «свободное плавание», но на каком-то этапе спохватились: что там молодой парень натворил? Поручили меня Юрию Александровичу Романову. А уже все было «в металле». И тогда Романов сказал, что изменить уже он ничего не может, а потому может только проверить, будет ли работать данная конструкция. Потом он предложил много чего нового, особенно по регистрации параметров.

В 1957 году опыт был подготовлен. Руководили испытаниями очень опытные люди. И в результате в августе все было готово. Но дальше произошел сбой. Очень удачный.

- Как это?!

- Подрыв изделия и включение регистрации осуществлялось по радиоканалу. Разрабатывалась система в каком-то «сельскохозяйственном» учреждении и называлась «Урожай». Было два канала. По одному шла команда на подрыв, а по второму включалась регистрирующая аппаратура. Нажали кнопку, и канал на подрыв не сработал. Гораздо хуже было бы, если бы отказал другой канал… Заряд не подорвался. Изучили все, исправили что необходимо, и в сентябре опыт был осуществлен. Вся система регистрации сработала. А сведения о свойствах веществ оказались чрезвычайно полезными… Подобные опыты у нас продолжались, но шли они «попутно» при испытаниях новых зарядов. А целевой физический эксперимент так и остался единственным.

- «Миллисекунду» вы поймали?

- Конечно. Многое стало известно, так как мы работали уже с веществами не только высоких температур, но и давлений – до нескольких сотен тысяч атмосфер и даже больше.

- В рамках Атомного проекта исследовались уникальные физические явления. Это нужно было только для создания оружия? Или они имели значение, как говорится, и для народного хозяйства?

- В основном для термоядерного оружия. До сих пор конкретные результаты не рассекречены. И это правильно, потому что, на мой взгляд, в этой области излишняя открытость опасна. К сожалению, американцы иногда публикуют подобные данные, но это я не приветствую. Ведь пока в «народном хозяйстве» нигде не применяются столь высокие температуры и давления.

- Какими достижениями особенно гордится ваша отрасль?

- Обычно называется термоядерный сверхчистый заряд. Действительно, он самый чистый в мире, то есть там используется минимальное количество делящейся энергии. Это хорошая работа, но, честно признаюсь, моих идей там немного – я был больше интегратором, активно поддерживал этот проект. Основная идея - как очень малым количеством делящегося вещества зажечь термоядерный узел - принадлежит Юрию Сергеевичу Вахрамееву. Очень интересная идея! Она относится к числу тех, о которых Нильс Бор говорил, что «хорошая идея должна быть достаточно сумасшедшей»… Вторая столь же необычная идея относится к иной проблеме: она позволяла перейти к зажиганию большого количества термоядерного горючего. Это всё - Владислав Николаевич Мохов из Сарова. Под его руководством она была реализована. И третье: зажигание газообразного дейтерия. Не в жидком состоянии, как у американцев, а именно в газообразном. Эта идея принадлежит Льву Петровичу Феоктистову. Все это вместе мы собрали с Вахрамеевым и Моховым, и в результате получалась хорошая работа.

- А вообще, что такое «чистый заряд», который, кстати, был использован, я слышал, на Кольском полуострове?

- Совершенно верно. В Институте «Промниипроект» был разработан проект по дроблению горных пород с применением в промышленности ядерных зарядов. Эффективность добычи руды при этом в разы повышается. Одним небольшим ядерным зарядом, мощностью всего около килотонны, можно раздробить куб породы размером 50 метров. Это огромное количество руды! И это было продемонстрировано. Руда была достаточно хорошо раздроблена, и она была вполне пригодна для дальнейшего использования.

- И что дальше?

- Ничего… Мы недавно с родственниками были в Кировске. На юбилейных торжествах, посвященных Ботаническому саду, который основал мой отец. Кстати, в этом саду я провел детство… Итак, гора как стояла так и стоит. Это был очень аккуратно проведенный взрыв. Некоторое количество руды выпустили, убедились, что она чистая, пригодна к использованию, и на этом эксперимент был завершен. Дальнейшего развития эти работы, к сожалению, не получили. Как и вся программа промышленного использования ядерных зарядов.

- Вместе с Борисом Васильевичем Литвиновым вы один из пионеров идеи использования ядерных взрывов в мирных целях. Как вы оцениваете судьбу этой программы?

- У всех в общем-то была одна мысль: огромная мощь появилась в руках человечества, использовать ее только в военных целях – бессмысленно. Хотелось найти применение нового мощного средства в народном хозяйстве. Этим занимались и в Америке, и у нас. Конечно, наиболее яркое применение - взрывы на выброс. Американцы осуществили несколько демонстрационных взрывов, а мы создали искусственное водохранилище. Однако все эти опыты сопровождались радиоактивным загрязнением. Даже от «чистого» заряда вредные продукты образуются, и они выходят на поверхность. Стали искать и другое применение. Один из примеров как раз – дробление горных пород. Это и создание полостей в соляных пластах, и интенсификация нефтяных месторождений, и другое. Очень эффективная программа – геофизические исследования. Проведено несколько профилей, которые позволили изучать крупномасштабное строение земной коры. Очень полезным оказалось экологическое применение. Не для ее нарушения, а для сохранения природной чистоты. Так, на Серлитамакском комбинате с помощью ядерного взрыва была создана глубоко под землей сеть трещин, в которые уже много лет закачиваются отходы производства – химически опасные вещества. Если бы эти отходы шли в Волгу, то река давно бы стала мертвой.

- Напрасно программа была закрыта…

- Конечно, работы можно было продолжать. Но появилась радиофобия, то есть непрофессиональная боязнь любой радиоактивности. Даже абсолютно безопасные уровни, сравнимые с полетом на самолете, воспринимаются в штыки. Намного опасней химические загрязнения, но они не вызывают таких протестов. Поскольку они воспринимаются органами чувств человека. К примеру, тот же сероводород. Его мы чувствуем, и организм сразу же реагирует на него. Ну а радиоактивность воспринимается иначе. Природа не дала нам нужных чувств, потому что не было необходимости в них. Природные уровни радиоактивности, существующие на Земле, не опасны для живых существ, вот и защищаться от нее не нужно. Даже знать о ее существовании! А с другой стороны, современными физическими приборами сегодня обнаруживаются даже очень низкие уровни радиации. Можно зафиксировать излучения в миллионы раз меньше, чем они представляют какую-то опасность.

- Ну, а трагедии в Хиросиме и Нагасаки, потом на Урале, в Чернобыле и на Фукусиме вносят свою лепту…

- Безусловно.