Версия для печати
Вернуться к списку

РЫЦАРЬ ЛИНГВИСТИКИ

А. А. Зализняк — настоящий живой классик, автор фундаментальных трудов сразу в нескольких областях лингвистики («Грамматический словарь русского языка» и «Русское именное словоизменение», исследования берестяных грамот и «Древненовгородский диалект», «Труды по акцентологии» (науке об ударении) — и исследование языка «Слова о полку Игореве»), просветитель и борец с обскурантизмом, да к тому же и классик жанра лингвистических задач.

По телеканалу «Культура» показали очень симпатичный фильм о Зализняке [1], а коллеги и ученики подарили новорожденному юбилейный сайт: http://inslav.ru/zalizniak80. В основном сайт этот заполнен небольшими научными статьями по вопросам не просто специальным, а даже и изысканным — поскольку поздравители справедливо считали, что для юбиляра, не любящего чествований и любящего науку, это будет лучший подарок. Но всё же эти материалы создают вполне ясный образ Зализняка. И прежде всего выступают две его черты.

Первая отражена в эпиграфе, который предпослал своей заметке (посвященной, кстати, нашему «Активному словарю русского языка») академик Ю. Д. Апресян:

М.: Наше счастье, что Зализняк не занимается семантикой.

Иначе нам нечего было бы делать.

А.: Нам это не грозит.

М.: Это почему же?

А.: В семантике невозможно достичь совершенства.

(Из разговора полувековой давности.)

Вторая черта становится очевидной, если поразглядывать приведенные на сайте во множестве фотографии с лекций Зализняка или из новгородских экспедиций. С лиц слушателей не сходит выражение чистого, назамутненного и бескорыстного счастья. Все, кто учился у Зализняка, кто просто его слушал, знают, как умеет он сделать научное познание праздником, сообщить всем эту радость от найденного красивого решения и несколько даже несовременную любовь к научной истине.

И вот эти две черты — совершенство и рыцарское служение науке, с одной стороны, и легкость и радость, с другой, — они видны во всех рассказах, во всех воспоминаниях.

Редкостное сочетание совершенства и легкости — это ведь мы знаем, это то, как Пушкин описал Моцарта.

Не случайно приведенный на сайте текст Марины Бобрик озаглавлен «Ludi Magister». Вместо портрета (это латинский каламбур, знакомый нам по «Игре в бисер», выражение можно понять и как «магистр игры», и как «учитель»).

Приведу выдержки из этого текста: «Когда говоришь об Андрее Анатольевиче Зализняке, в уме возникают: красивый почерк, легкие руки, соединяющие концы порванной берестяной грамоты, голос, взлетающий на интонации „немы-ы-ыслимо!“, улыбка радости в ответ на реакцию аудитории. Запомнившаяся реплика: „Сколько на свете миров!“»

Там, где она повествует о лингвистических задачах, придуманных А. А. Зализняком, она отмечает, что они «рассчитаны на человека, не знакомого с рассматриваемыми языками. Важно потому, что, в отличие от многих других авторов лингвистических задач, Зализняку не нужно проверять знания того или иного языка. Он стремится избавиться от этого дидактического, репродуктивного элемента задания как от помехи. Ему важен чистый интерес и живой поиск — свойства, роднящие задачу с загадкой и превращающие ее в увлекательную интеллектуальную игру».

В подглавке «Компендиум и словарь» мы читаем: «В науке им движет живой интерес. Поразительна цельность его характера — от пятиклассника, взявшего с собою в летний лагерь англо-русский словарь, до нынешнего А. А. З. Как будто стеклодув на протяжении жизни равномерно выдувает шар удивительно прекрасной формы и чистого звучания».

«…По остроумному замечанию В. Плунгяна, каждый студент знает, насколько бесполезное занятие конспектирование текстов А. А.: очень скоро обнаруживаешь, что переписываешь текст целиком. Но для самого А.А. особенно увлекательная сверхзадача — испытание слова науки на сжатие: книга („От праславянской акцентуации к русской“, 1985) — очерк (в книге „Древнерусское ударение“, 2014) — трехстраничный компендиум для слушателей лекций-семинаров по русской акцентологии в МГУ».

«…Интерес к живым людям — ситуациям их быта, разговорам, отношениям, реакциям. И с теми же любопытством и доброжелательностью, с какими А. А. обращен к своим близким и неблизким современникам, он вслушивается в голоса и вглядывается в лица древних новгородцев. Какова же его радость, когда обнаруживается, что и в XII веке были люди, которые, как и мы, объяснялись в любви и отдавали детей в школу; и что новгородки не были поголовно невежественны и неграмотны; и что правовое сознание не в пример нам сегодняшним было чрезвычайно высоким и внятно артикулировалось. <…> Почти с каждым сезоном Новгородской археологической экспедиции корпус берестяных грамот пополняется новыми находками (последняя из них получила номер 1063)».

«…Традиционные осенние лекции А. А. о новинках сезона собирают всё больше слушателей. Аудитория приобрела совсем другой масштаб, когда в 2011 году А. А. в цикле из двух лекций рассказывал о берестяных грамотах в рамках программы „Академия“ на телевидении. И это не полный перечень. Не будет преувеличением сказать, что благодаря Зализняку исторический китч в представлениях непрофессионала о древнерусском человеке на глазах отшелушивается и открывается захватывающая картина, наполненная живыми голосами и деталями быта».

«…Важна, как мне кажется, сама установка А. А. на открытость и общедоступность науки. Речь при этом ни в коем случае не идет о том, чтобы опустить научную планку, но лишь о том, чтобы писать и говорить внятно и доступно как для профессионала (он тоже человек!), так и для каждого заинтересованного читателя и слушателя. Эта двоякая обращенность (а по сути — универсальность) означает осуществление наукой своего предназначения: добывание истины профессионалом и сообщение ее публике. У А. А. накоплен огромный опыт публичной речи — в преподавании и в общественном пространстве. И перед какой бы аудиторией он ни говорил — в МГУ, в школе, в Новгородской экспедиции, в Политехе, на телевидении, — у слушателей остается приятное ощущение, что с ними говорят уважительно и доброжелательно, не упрощая и не затемняя предмет. Что же это, как не высокое качество культуры человеческого общения? — способность говорить с другим так, чтобы различия в социальном и культурном статусе отступали в тень, а на первый план выходил бы взаимный интерес».

В подглавке «Школа» Марина Бобрик пишет: «Не скажешь, пожалуй, что Зализняк создал школу… Он не любит руководить (как и не любит, чтобы им руководили) и не держит подмастерьев. Ему дороги свобода и индивидуальность. Он ценит положение вне групп. А школа — как ни крути — тоже род группы или партии, даже если ты в ней — главный… Тут иначе. А. А. сделал эпоху своим присутствием в науке — своим способом мысли и своей личностью. Он индивидуален и невоспроизводим. Но в то же время выросло уже несколько поколений ярких, талантливых, выдающихся лингвистов (некоторые из них уже сами стали основателями научных школ), в научном почерке каждого из которых безошибочно узнается бывший студент Зализняка».

«Преподавание для А. А. страшно важно (Е.В. Падучева о субботних семинарах Зализняка в МГУ: „Нет большей радости для него“). Арабский, акцентология, санскрит сменяют друг друга; всегда есть новые участники семинара, но многие повторяют курс вновь и вновь — „ради самого процесса“. Детская аудитория привлекательна для А. А. особым образом. Может быть, потому, что свобода игры детям дана вполне, они предаются ей непредвзято и страстно. Взрослому, чтобы играть со вкусом, нужно хотя бы на время пробудить в себе дитя. Мне приходилось наблюдать, с каким увлечением А. А. играет в шахматы не со знатоком, а с ребенком, — ему интересно не соревноваться и демонстрировать свое умение, а передать ребенку то, что сам умеешь, и порадоваться вместе с ним отдаче! Летом каждого года его ждут в Дубне в Летней лингвистической школе. И он ездит туда с радостью — ему интересно на самой восприимчивой из аудиторий испробовать, к примеру, абрис общей линии развития русской грамматики, а потом еще часа два отвечать в фойе на бесконечные вопросы слушателей. Традиционными стали лекции А. А. в московской школе „Муми-Тролль“. Лекции Зализняка для школьников — не пресный катехизис лингвистики, а введение в загадки и лингвистические задачи филологического ремесла… Дети научаются видеть в науке не столько собрание неколебимых утверждений, сколько открытый состязательный процесс».

«…На лекции А. А. они обнаруживают себя в этот процесс целиком вовлеченными. Попутно усваивается важное правило научной этики: не обвиняй писца в ошибке, ищи причину несообразности — ошибается скорее исследователь. В чем успех и главная ценность такой лекции? В самой материи — безусловно, но в еще большей степени — в тоне: на равных и без унизительной снисходительности — это то, что дети ценят больше всего на свете. А когда взаимное доверие установлено, им совершенно ясно, что поиск истины — это живая, захватывающая игра» [2].

Пожалуй, самый трогательный, самый личный текст на сайте — это мемуар замечательной лингвистки Т. М. Николаевой «Вспоминаю…». Вот выдержки из него:

«Андрей, мы познакомились с тобой в 1952 году. Так что, наверное, кроме Лены, я знаю тебя дольше всех. Буду вспоминать хотя бы немногое из того многого, что я помню. А помню многое. Конечно, все твои данные прекрасны, но я больше всего вспоминаю твою доброту и дружбу.

Не хочется писать о твоих творческих успехах. Они известны всем, и я ничему у тебя не научилась, потому что это невозможно. Но помню и легенду о тебе, как твоей маме сказали, что Андрюше лучше не учить немецкий, так как мальчик к языкам очень неспособен. Однако в 1962 году мы сидели рядом в самолете, летящем в Будапешт, ты раскрыл учебник венгерского языка, погрузился в него — и через два-три дня уже пытался разговаривать на улице, а в конце нашей турпоездки уже привирал, что венгерский — это твоя университетская специализация. И ты пытался научить меня своему пятисотсловному списку. Тогда ты совершил поступок по тем временам героический. В каком-то баре, куда повели нашу академическую группу посмотреть заграничную жизнь, пела красивая певица. Потом ты подсел к ней — группа замерла — и заказал ей, кажется, хороший коньяк.

Каждый год, и не раз в год, вплоть до перестройки, нас гоняли на овощную базу, мы вставали на заре и плелись в Кунцево. Один раз сообщили, что овощерезка сломана и овощи (капусту особенно) нужно резать руками. Мы пошли и долго и мучительно что-то резали. А ты пошел — и починил ее минут за десять. Бабы с базы смотрели на тебя с ненавистью. Помню, как быстро ты освоил мотоцикл, а потом и машину и отвозил меня домой неблизким путем из Трубниковского на Малую Никитскую (тогда — Качалова). Прошло много лет. Институт славяноведения, конец 70-х. Наш шеф, Вячеслав Всеволодович, направляет тебя в издательство „Наука“ сдавать коллективную рукопись (Это была „Категория определенности/ неопределенности“). Но, считая тебя нервным и ранимым, он послал с тобой „сильную личность“ — меня. Новые поколения не представляют себе издательство „Наука“ тех лет. Это была сплоченная стая женщин, объединенных одним сильным чувством — ненавистью к автору. Рассказывать об этих годах можно часами. Мы сели. Редактор — сразу: „А вот у вас на странице 244 буква Б плохо пропечатана. Принять не могу“. И тут ты вынимаешь из кармана что-то крошечное, перышко, что ли, и говоришь: „Сейчас исправим“. „А на странице 321 какое-то пятнышко“, — орет редакторша. „Сейчас сотрем“. И опять какая-то крошечная резиночка вынимается. Наконец, пускается в ход тяжелая артиллерия. „Я ставлю вам рукопись по 21 странице на лист“. „Ну, всё“, — подумала я. Это значит, что несколько хороших работ надо выбросить, так как в книге может быть только 20 листов. Что делать? Что делать?! И тут ты, обаятельно улыбаясь, говоришь: „Надеюсь, это только шутка?“ И сдалась злобная редакторша, сдалась».