Вся наука должна быть энглизированной, если же у вас есть странное желание писать на варварском языке – пишите, но на общественных началах.

Подвиг градоначальника Перехват-Залихватского был повторен, хотя, может, и с меньшим блеском, уходящим руководством Министерства образования и науки. Хотя в тот момент оно еще не знало, что оно уходящее.

14 января с. г. МОН разослало письмо № МН-8/6-СК "О корректировке Государственного задания с учетом методики расчета комплексного балла публикационной результативности". 15-го министр М. М. Котюков вместе со всем медведевским правительством был отправлен в отставку, и с тех пор о нем ничего не известно. Примерно, как о его предшественнике Д. В. Ливанове, раскассировавшем Академию наук и тоже после этого канувшем в Лету.

Но личная судьба – это одно, а дело, начатое реформаторами науки – это другое. Дело живет и развивается.

Министерское письмо № МН-8/6-СК устанавливало новый способ оценки ученой деятельности. И прежде наукометрия рулила всем, т. е. главным критерием, по которому определялось, достоин ученый поощрения или не достоин, было количество публикаций. Но письмо радикально изменило принципы ранжирования.

Согласно новым правилам в количестве баллов, присуждаемых за публикацию, разрыв между престижными, с точки зрения МОН, и непрестижными научными изданиями стал очень велик. За статью в лучших журналах (англоязычных, естественно) велено присуждать 19,7 баллов, за статью в непрестижных отечественных, а равно и за целую монографию – 1 балл. А по сумме баллов решать вопросы дальнейшего финансирования.

Мотивация такого решения была в том, что отечественные публикации малоценны, в "Ученых записках" гонят всякую туфту, тогда как в лучших зарубежных журналах (опять же англоязычных, естественно), туфта не проходит и там публикуют лишь качественные работы, имеющие несомненное научное значение. Опять же наука интернациональна, и писать ученые труды не на универсальном языке учености, которым сделался английский (как в средние века латынь), а на вульгарном отечественном – не comme il faut. Надо быть в мировом научном процессе, а не в бесплодной изоляции.

Далее мнение научного сообщества разделилось. Началась борьба физиков и лириков.

Руководство РАН во главе с президентом А. М. Сергеевым взяло сторону физиков, тем более и сам Сергеев истый физик. Естественники, чья научная деятельность и вправду гораздо более интернациональна – элементарные частицы, они и в Африке, а также в Америке элементарные частицы, а их специальность свободно конвертируема, отнеслись к письму МОН довольно спокойно. Их оно затрагивало в наименьшей степени, а что об этом думали гуманитарии – так за чужой щекой зуб не болит. А также умри ты сегодня, а я завтра. Очевидно, многим физикам присуще мнение, что есть ученые-естественники, которые и являются настоящими учеными, а есть социогуманитарные мыслители, которые не ученые, а прохиндеи. В лучшем случае – клиенты собеса.

Не то, чтобы физики были совсем правы, но репутация лириков и самом деле подорвана. В советские времена – научным коммунизмом и марксизмом-ленинизмом, в послесоветские – гуманитарными штудиями, представляющими собой пересказ западного мэйнстрима. Тем более, что отчего же не пересказывать англоязычные учения по-английски? Сплошная экономия усилий. Недаром ВШЭ так гордится курсами и даже защитой дипломов и диссертаций на единственном языке настояшей учености.

Социогуманитарные мыслители действительно не пропадут, но этого нельзя сказать о тех, кто занимается традиционными историко-филологи-ческими штудиями на русском материале. Словари, издание и комментирование литературных, этнографических, исторических и философских памятников, подготовка капитальных трудов по истории (не все готовы удовлетвориться штудиями Акунина), словесности и философии etc.

Для всех этих научных текстов характерен сравнительный метод. Каждый тезис – результат обширного сличения источников, причем тоже написанных на русском языке. От старинных летописей, до, скажем, пушкинистики или, например, изучения творчества Ильфа и Петрова, а равно и Бердяева. Всюду необходим широкий контекст и обильное цитирование.

Теоретически можно себе представить все это и на английском языке. Все обильные цитаты переводятся на английский, все тонкие аллюзии также разъясняются по-английски. Возникает лишь вопрос "зачем?".

Всякое серьезное гуманитарное исследование предполагает за читателем, кем бы он ни был – хоть негром преклонных годов – некоторое знание языка, на котором написан объект исследования. И это не только к русскому языку относится. Труды хоть по Расину, хоть по Аполлинеру естественно писать и читать по-французски, труды по классическому испанскому сонету – по-испански.

Тогда как письмо № МН-8/6-СК хотя и не запрещает писать о русском по-русски, но делать это предлагается за свой счет. Вся наука должна быть энглизированной, если же у вас есть странное желание писать на варварском языке – пишите, но на общественных началах. Государство намерено поощрять в науке смешение английского с нижегородским (при последующем полной победе английского), а без поощрения вы вольны писать хоть на старославянском.

Последствия для отечественной гуманитарной науки очевидны, остается вопрос, для чего это делается.

Особенной злой воли здесь нет. Физическое руководство РАН исходит из того, что физическая рубашка ближе к телу, а общекультурные соображения – до них ли. Тем более эти соображения были чужды бывшему министру Котюкову, который вообще был не по этой части. Бессмысленно спрашивать с эффективного менеджера.

При этом начальство стояло перед необходимостью как-то формализовать систему критериев, по которой оценивается работа академии де сиянс. Наукометрия (она же хиршебесие) кажется приемлемым решением – "Не мы судим, Хирш судит". Правда, при этом получается такой странный результат, что советское руководство наукой (при всех гадостях и глупостях, которые были тогда) покажется образцом благорассудительности – по крайней мере, люди хоть как-то представляли, чем они руководят.

Но на это всегда можно ответить: "Хирш пробьет дорогу к знанию, несмотря на временные трудности".

Однако, трудно отделаться от впечатления, что убийство традиционной гуманитарной науки может быть не только побочными издержками планирования по Хиршу, но и осознанной целью. Зачем социогуманитарным мыслителям, изъясняющимся на птичьем языке, сохранение и приумножение национальных образцов? Зачем русское культурное наследие тому, для кого оно совершенно чуждо и неприятно? Смысла в таком факультете ненужных вещей нет никакого, а победному шествию прекрасного нового мира он мешает.

Возможность додавить таких стародумов (и произвести перекачку скромных, но все-таки бюджетов в свою пользу) – причем посредством объективнейшей методики, "мы здесь ни при чем" – точно ли социогуманитарные мыслители новейшей формации столь благородны, чтобы от этого отказаться?