http://93.174.130.82/digest/showdnews.aspx?id=74f3fb06-21ed-4f11-a1f6-5057d5491ef3&print=1© 2024 Российская академия наук
Уже сегодня пресса и интернет пестрят выступлениями ректоров различных вузов, которые на голубом глазу утверждают, что как раз их университет и есть исследовательский. Появляется риск, что новая форма в очередной раз будет приклеена к старому содержанию
«Это доктор Скорби? Вас беспокоит Долби из отдела информации» — с этих слов начинается специальный сюжет, посвященный взаимоотношениям бюрократии и науки во всемирно известной книге «Закон Паркинсона». Скорби — умный, но бедный проситель. Долби — богатый, но тупой жмот. Скорби стремится увлечь Долби идеей. Долби требует от него понятных результатов. Скорби жалуется на недостаток финансирования. Долби в ответ призывает его зарабатывать деньги самому. Скорби требует создания условий для научного творчества. Долби отвечает ему увеличением контролирующих и координирующих «наднаучных» бюрократических структур.
Казахстанскому специалисту по истории и проблемам организации науки так и хочется воскликнуть: «Да это прямо про нас!» Такой же возглас просится на язык его коллеге в любой стране. И везде симпатии общества, конечно же, на стороне Скорби. А вот это, на мой взгляд, не справедливо, по крайней мере — не совсем правильно.
Во все времена и во всех «научно значимых» странах наука плохо дружила с рынком. Отмечались, конечно, в этом правиле и корпоративные, и индивидуальные исключения. Достаточно вспомнить Маркони, Эдисона, Теслу. Однако большинство ученых были и являются плохими продавцами своей продукции. К тому же значительная часть этой продукции не продаваема: результатам некоторых фундаментальных исследований прогнозируется спрос, отложенный на десятки лет.
Казалось бы, чего проще — отправь прикладную науку в рыночное плавание, иногда компенсируя ее «коммерческую наивность» управленческой помощью и государственным заказом, а фундаментальной науке обеспечь достойное бюджетное финансирование под знаменем вложения государственных капиталов в будущее нации. Однако эта предельно понятная схема ни в одной общественной системе не работает. Острая полемика Скорби и Долби не прекращается ни в США, ни в странах Западной Европы, ни в Японии. Везде наука обвиняет государство в невнимании к себе, везде государство обвиняет науку в иждивенческих настроениях.
Уроки истории
Прежде чем приступить к рассмотрению отечественных реформ науки, а конкретнее к длящимся уже несколько лет попыткам пристроить основной научный кадровый и материально-технический потенциал в систему высшего образования Казахстана, предпримем экскурс в историю. В дореволюционной России, как и большинстве стран мира, наука развивалась преимущественно в университетах. Одновременно существовала и обладала исключительно высоким статусом Академия наук. Как и в других странах, Российская Академия не имела своих институтов или каких-либо предприятий, а представляла собой собрание элиты научного сообщества. Однако, в отличие от других стран, Академия наук в России была еще с петровских времен фактически государственной структурой. Академики имели довольно высокую степень профессиональной свободы, кооптировали в свои ряды новых членов тайным голосованием, но возглавлял академию либо высокопоставленный царский сановник, либо монарший фаворит, либо даже член августейшего семейства.
Советская власть уже в первые годы своего существования поняла, что Академия наук может стать отличной площадкой для организации науки по понятному большевистским идеологам производственно-цеховому принципу. В результате АН СССР, ее отделения, а затем АН союзных республик превратились в некий гибрид научного ареопага и министерства науки. Избрание в академики было высшей статусной оценкой ученого, и вместе с тем Академия наук СССР и республиканские академии являлись государственно-управленческими структурами, подразделения которых не только координировали и направляли, но и непосредственно делали науку.
Тем не менее монополизировать научные исследования академии не дали. С конца 20-х годов прошлого века в советской науке образовались три сектора — академический, отраслевой и вузовский. При этом важно заметить, что между секторами не было совершенно четкого распределения фундаментальных и прикладных уровней науки. Академические учреждения нередко решали прикладные задачи, а отраслевые выходили на фундаментальный уровень исследований. Советское государство, кстати сказать, поддерживало в науке, в отличие от других отраслей, достаточно сильную конкуренцию: по судьбоносным проектам, например в ядерных вооружениях, атомной энергетике, авиастроении, всегда создавались конкурирующие команды. Но при всем при этом вузовскому сектору науки была во всей советской истории отведена роль самого слабого — и по кадровому потенциалу, и по материальным ресурсам, и, соответственно, по продуктивности.
Идея вернуть ядро, лучшую часть науки под крыло университетов или, по крайней мере, повысить роль университетов в науке стала робко обсуждаться еще в последние годы существования СССР, когда все больше обнаруживала себя неэффективность организации научной отрасли. Она выражалась во все более низкой доле СССР в производимой в мире наукоемкой продукции при самой большой на планете численности научных работников.
Во весь же рост проблема объединения академического, вузовского и отраслевого научных секторов под институциональной эгидой образования встала уже в первые постсоветские годы. При этом корни проблемы лежали не столько в стремлении заимствовать международный опыт, сколько в сложившейся реальной ситуации.
В административном полете
Из всех компонентов интеллектуальной сферы казахстанского общества наука испытала наибольшие трудности в адаптации к условиям независимой государственности и рыночной экономики. Научный комплекс республики обнаружил в новых условиях гораздо больше, чем система образования, болевых точек. Намного болезненней оказался для науки распад единого экономического пространства. В бывшем СССР наука, в отличие от образования, была гораздо более «ведомственной», нежели «республиканской».
К этим «пережиткам прошлого» добавились пагубные для национального научно-технического развития факторы, связанные с действиями новых, рыночных сил. Научные коллективы Казахстана очутились в крайне невыгодной конкурентной среде, не огражденные даже минимальным государственным протекционизмом перед мощной экспансией технологического импорта. Не существовало сколько-нибудь эффективной системы защиты интеллектуальной собственности. Наконец, востребованность научного потенциала в транзитном казахстанском обществе оказалась гораздо ниже, чем потребность в образовательных услугах.
В первые годы независимости государственная научная политика определялась попытками административно решить проблемы финансирования науки. При этом главным объектом государственной поддержки была Академия наук. Однако с годами становилось все более ясно, что Казахстану не под силу сохранить советские объемы научного потенциала. Тем более что различные составляющие этого потенциала имели далеко не одинаковую ценность. Советская наука, как и советская экономика, несла в себе немало балласта.
Разомкнутые объятия
С 1996 года государство встало на путь решительного и радикального реформирования управления наукой. 11 марта 1996 года президент Н.А.Назарбаев подписал указ «О мерах по совершенствованию системы государственного управления наукой в Республике Казахстан». Этим указом создавался новый исполнительный орган в составе правительства Республики Казахстан — Министерство науки — Академия наук РК. Он объявлялся единым органом государственного управления в сфере науки и техники, реализующим государственную научно-техническую политику и осуществляющим финансирование целевых программ фундаментальных и прикладных научных исследований на конкурсной основе с применением независимой государственной экспертизы.
Формально Министерство науки — Академия наук являлось структурно-функциональным объединением Министерства науки и новых технологий, НАН РК и Казахской академии сельскохозяйственных наук. Менее чем через год произошла новая реорганизация и научный комплекс стал прерогативой Министерства образования и науки. Все сохранившиеся академические институты оказались под одной ведомственной «крышей» с учебными заведениями.
В марте 2003 г. Национальная Академия наук была преобразована в республиканское общественное объединение. В глазах общества, тем не менее, членство в НАН осталось свидетельством высшего признания научных достижений и главным индикатором принадлежности к научной элите.
Появились надежды, что вузы станут теми долгожданными «буксирами», которые вытащат академические институты с рыночных «мелей». Заодно предполагалось, что академические ученые смогут гораздо лучше своих вузовских коллег приобщить студентов к настоящему научному поиску, сделать исследования неотъемлемым и постоянным атрибутом учебного процесса.
Реальность, однако, оказалась гораздо сложнее. Вузовские кафедры просто физически не могли проглотить предполагавшееся огромное пополнение из академических институтов. К тому же академические ученые свысока смотрели на вузовских: у них было гораздо больше научных публикаций и прочих фиксированных достижений, что, с другой стороны, естественно, ибо наука была их основным занятием. Привыкнув к тиши академических кабинетов, к свободному режиму работы (один-два «явочных» дня в неделю), они явно тяготились текучкой учебно-воспитательного процесса.
Проведенные как раз на пике обсуждения интеграционистских идей, в 2006 году, исследования BISAM показали, что против объединения усилий академических и вузовских коллективов на постоянной институциональной основе выступили около двух третей преподавателей и ученых, в том числе 83% респондентов, представлявших научно-исследовательские институты, и 52% респондентов из вузов.
Организационные слияния по модели «научно-исследовательский институт при университете» были единичными. Ведомственная общность не помогла. С начала двухтысячных годов началась активная приватизация государственных вузов. Новоявленные АО не горели желанием принимать в свою структуру хронически нерентабельные академические учреждения. Не рвались в объятия друг друга и академические институты с национальными университетами.
Новая панацея
И вот сегодня появилась новая организационная форма — исследовательские университеты. Академические учреждения с их грузом традиций решено, судя по всему, на очередной крутой инновационный маршрут не брать.
В принципе, вести научные исследования и организовывать исследовательскую деятельность должен любой университет. Это всегда было четко закреплено и в национальных законодательствах, и в международных декларациях и соглашениях. Однако в исследовательском университете осуществляется не только процессная, но и институциональная интеграция обучения и исследований. Иными словами, учебные и научные учреждения предлагают себя и рынку, и бюджету, и научным фондам «в пакете». Отличием исследовательского университета является также высокая количественная доля и структурный приоритет магистерских и докторских программ в сравнении с программами бакалавриата.
Казахстан до сих пор шел по всем направлениям научно-образовательных реформ впереди всех стран СНГ, особенно России, которая до сих пор практику образовательных грантов толком не внедрила, советскую систему аттестации научно-педагогических кадров не отменила, а Академию наук продолжает держать на государственном довольствии. Но вот во внедрении категории исследовательского университета Казахстан отстал. В России уже более 20 вузов на основе специального конкурса получили статус исследовательских университетов. В Казахстане же только в феврале 2011года категория «исследовательский университет» нашла законодательное закрепление. В законе РК «О науке» устанавливается, что в обмен на обеспечение интеграции научной деятельности и учебного процесса на всех уровнях обучения исследовательский университет получает значительную автономию в определении содержания образования, в комплектовании контингента обучающихся и будет финансироваться по специальной правительственной программе. При таком подходе сразу же возникла угроза применения до боли знакомой технологии «я его слепила из того, что было, а что получилось, сразу полюбила». Покупка новой мебели может быть заменена перестановкой старой. Чтобы этого не случилось, важно понять суть и смысл исследовательского университета. Что это прежде всего — форма повышения эффективности и коммерческой отдачи науки или способ реально обеспечить опережающий характер образования по отношению к производству и технологиям? Напрашивающийся ответ «и то, и другое» не годится, ибо в этом случае мы получим очередную аморфную и всеядную концепцию.
Образование через исследование
На мой взгляд, в идее исследовательского университета должен выйти на первый план именно образовательный аспект. Мне представляется, что исследовательский университет — это не традиционное «вовлечение студентов в научно-исследовательскую работу», это даже не «образование плюс исследование». Это образование через исследование. Но с одним исключительно важным условием: сами исследования, осуществляемые университетом, должны быть реальными, востребованными, а главное — должны находиться на переднем крае науки.
Исследовательский университет не значит, что студент «учится у ученых». Он работает вместе с ними. Курсовые, дипломные, прочие самостоятельные работы должны выполняться в рамках большого, реального, передового научного проекта. Иными словами, исследовательский университет — это вуз, в профессорско-преподавательской среде которого сформировались сильные, международно признанные научные школы, и студенты включаются в эти школы, варятся в их соку с первых дней обучения. Студенты исследовательского университета получают возможность находиться в мире самых передовых научных, технологических, социальных и бизнес-идей, общаться непосредственно с авторами этих идей, быть причастными к их разработке и работать на новейшем, существенно опережающем текущие производственные стандарты оборудования.
При словосочетании «исследовательский университет» у меня возникают ассоциации не с Гарвардом или Стенфордом, а с Московским физико-техническим институтом и Новосибирским государственным университетом периода их расцвета. Исследовательская природа, а точнее сказать, исследовательская элитарность Московского физтеха была персонифицирована в личности великого ученого и одновременно великого педагога Льва Давидовича Ландау. Знаменитая «система физтеха» превращала учебу в тяжкий труд (не все его выдерживали, отсев был огромный), но, вместе с тем, в беспрецедентно увлекательный исследовательский процесс.
Новосибирский государственный университет был (и пока еще является), пожалуй, единственным в мире учебным заведением, где не наука встроена в образование, а образование в науку. Организационно университет принадлежит Сибирскому отделению Академии наук. Все специальные и часть общенаучных кафедр действует не при, а непосредственно в составе научно-исследовательских институтов знаменитого Академгородка.
НГУ до последнего времени всеми силами защищался от массовизации образования, не допускал увеличения численности студентов свыше 4 тыс. человек. На 90% студенческий контингент формировался из учащихся знаменитой Физико-математической школы (ФМШ) имени академика Лаврентьева, созданного более полвека назад прообраза многих подобных учебных заведений, включая создающиеся сейчас в нашей стране Назарбаев интеллектуальные школы. В Лаврентьевской ФМШ преподавали ведущие ученые университета. Школа искала таланты по всему Советскому Союзу, а до недавнего времени — по всему постсоветскому пространству, и сразу же окунала своих питомцев в исследовательскую деятельность, параллельно осуществляя отбор креативно мыслящих студентов. К сожалению, сохранение уникальной модели НГУ оказалось сегодня под вопросом, прежде всего в силу ослабления материального и кадрового потенциала, а затем — в силу политических причин. МОН РФ лишило НГУ каких-либо привилегий в отборе студентов, и учащиеся ФМШ сдают пресловутый ЕГЭ на общих основаниях. И тем не менее и в физтехе, и в НГУ сегодня сохранилось то, что можно было бы назвать особой ментальностью исследовательского университета.
Следуя букве
К нам, однако, идея исследовательского университета пришла с Запада, поэтому повернемся к западным образцам.
В опусах некоторых наших ректоров, торопящихся заявить о соответствии своих вузов статусу исследовательских университетов, приводятся подозрительно повторяющиеся цифры о том, что в США 260 исследовательских университетов, в Германии и Великобритании — по 70. Российские авторы пользуются источниками с несколько более скромными цифрами, утверждая, что в США 100 исследовательских университетов.
Почувствовав что-то не то, я выяснил, что в Великобритании всего-то 60 университетов, и 70 исследовательских в их числе никак быть не может. И вообще, в странах Европы не оперируют понятием «исследовательский университет» как официальной или даже формальной категорией. Что касается США, то в этой стране существует давнее равнодушие к бюрократической легитимации статусов. Классифицирующее понятие «исследовательский университет» здесь не столь давно вошло в обиход. Оно призвано заменить во все более демократизируемом общественном сознании понятие «элитный университет».
У американцев прослеживается два подхода к пониманию исследовательского университета. Расширительный подход относит к ним все университеты, в структуре которых действуют научно-исследовательские подразделения и в которых значительную, если не большую часть контингента составляют слушатели магистерских и докторских программ. Таких университетов можно действительно насчитать в районе 100. Более узкий подход относит к исследовательским университетам действительно элитные вузы, где студенты в процессе обучения включены в большую науку, которая в Соединенных Штатах, как правило, поддерживается большим бизнесом. Число таких университетов умещается в двадцатку, и все они на слуху во всем мире — Гарвард, Стенфорд, Йель, Джорджтаун, Дьюк и т.д.
Думается, нам целесообразно следовать второму подходу. И пусть еще лет пять у нас не будет статусно оформленных исследовательских университетов вообще, пусть идет подготовка к этому статусу, а затем появятся один-два вуза, которые будут отвечать званию исследовательского университета не только по букве, но и по духу. Тогда мы избежим того, чтобы в очередной раз форма дискредитировала содержание.