Версия для печати
Вернуться к списку

Почему Ломоносов так и не стал русским Ньютоном

В отечественной историографии противопоставление имен двух великих ученых всегда было актуально

После полудня 7 января 1698 года, «из Амстердама поехали в английскую землю валентеров 16 человек». Компания подобралась пестрая. Среди 16 волонтеров, отплывавших в Англию, скрылся и десятник Петр Михайлов. Это был молодой московский царь Петр I.

Рано утром 10 января завиделся английский берег. А на следующий день несколько яхт с русской делегацией стали на якорь на р. Темзе, несколько ниже лондонского Тауэра, у доков Святой Екатерины. Судя по всему, господин десятник не очень-то «шифровался». По крайней мере его инкогнито достаточно быстро было раскрыто. Австрийский резидент в Лондоне Гофман отмечал в своем донесении в Вену: «При осмотре города он обыкновенно ходит пешком, а когда устает, садится в извощичью карету. Раз он побывал в опере и сажал свою свиту перед собой. Но как он ни старался не быть узнанным, его легко узнать по постоянным конвульсиям в руке и ноге и особенно в глазах. Сильный холод, который держит лед на Темзе, мешает ему отправиться в Чатам осматривать большие военные корабли, что только и доставляет ему удовольствие». Но австрийский резидент ошибался.

В походном «Юрнале» русского посольства – запись от 9 марта: «Ездил десятник верхами к астрономику». Речь идет о посещении Петром Гринвичской обсерватории, основанной в 1674 году. Ее директором был тогда Джон Флемстид, первый Королевский астроном.

Пожалуй, с этого момента и начинается интрига многовековой истории научных коммуникаций двух держав – знакомство России с трудами Исаака Ньютона. Российская наука без Ньютона уже не мыслила себя. Хотя зачастую и спорила с ним отчаянно.

Ломоносов – Анти-Ньютон

«Уже на первом заседании Академии с возражениями против доклада Я. Германа выступил Г.-Б. Бильфингер (1693–1750), ученик немецкого философа и ученого Х.Х. Вольфа (1679–1754). Как и Вольф, Бильфингер принадлежал к лагерю противников Ньютона. Эта борьба продолжилась и в последующие годы, когда в работах Академии приняли участие ее питомцы. В частности, в выступлениях Ломоносова, как устных, так и письменных, в его научных трактатах и личной переписке неоднократно оспаривался ряд положений, выдвинутых Ньютоном», – отмечал советский историк науки Моисей Радовский (1903–1964).

Ничего удивительного, ведь Михаил Васильевич Ломоносов также был учеником немецкого философа и ученого-энциклопедиста Христиана фон Вольфа (1679–1754). По преданию, М.В. Ломоносов, просмотрев «Математические начала натуральной философии» Ньютона, отложил эту книгу со словами: «Премудрость сия великая есть». Доктор физико-математических наук Юрий Нечипоренко отмечает в связи с этим: «В том, что Ломоносов не освоил подхода Ньютона и Лейбница в науке, заключалась одна из причин его драмы как ученого: многие явления он понимал верно, описывал точно, но не мог облечь эти описания в формулы».

Действительно, с математической подготовкой у Ломоносова не все обстояло блестяще. Заложено это отставание было еще в юности, когда «19 лет от роду холмогорский рыбак засел за школьную науку в Московской славяно-греко-латинской академии… Пытался он изучить также и математику с физикою, для чего отправился даже в Киев, в тамошнюю духовную академию, но не получил там надлежащего научения в этих науках «и больше упражнялся в чтении древних летописцев и других книг, написанных на славянском, греческом и латинском языках», – подчеркивал профессор Московского университета М.К. Любавский, один из авторов сборника «Празднование двухсотлетней годовщины рождения М.В. Ломоносова Императорским Московским Университетом» (М., 1912).

Кстати, в 1736 году в Марбургском университете, куда Ломоносова отправили для получения общего физико-математического образования, Михаил Васильевич становится одним из любимых учеников того самого Христиана Вольфа. Немаловажная деталь: Марбургский университет был первым протестантским университетом в Германии. Три года, проведенные в нем, были чрезвычайно важны для становления Ломоносова как ученого, для формирования его мировоззрения.

И это именно Вольф был советчиком и агентом Петра I при учреждении Российской академии наук. На всю жизнь Ломоносов сохранит признательность своему учителю Вольфу. Так, в письме к Леонарду Эйлеру Ломоносов признается, что им двигало нежелание «опечалить горечью духа старость мужу, благодея­ния которого по отношению ко мне я не могу забыть». Ломоносов прибавляет, что иначе он «не побоялся бы раздражить по всей Германии шершней-монадистов».

И тем не менее Ломоносов относился к Ньютону именно как к научному оппоненту. А это подразумевает, несомненно, и уважение к нему. Некоторые исследователи подчеркивали и еще одну черту, сближающую выдающихся английского и русского ученых. «Как религиозный мыслитель Ломоносов был, можно сказать, деистом типа Ньютона», – отмечал в 1912 году председатель Общества любителей российской словесности П.Н. Сакулин.

Как бы там ни было, М.В. Ломоносов пытался честно и глубоко разобраться в учении Ньютона. Для этого ему необходим был первоисточник. И 23 июля 1743 года Михаил Васильевич делает запрос в канцелярию Академии наук: «Потребно мне нижайшему для упражнения и дальнейшего происхождения в науках математических Невтонова Физика («Математические начала натуральной философии». – А.В.) и универсальная Арифметика, которые обе книги находятся в книжной академической лавке». Академическая канцелярия просьбу Ломоносова удовлетворила: «Оные книги для показанных в том его доношении резонов выдать ему, Ломоносову, на счет его заслуженного жалования сего 1743 года».

Результатом этого изучения стал незаконченный трактат Ломоносова «Опыт теории о нечувствительных частицах тел и вообще о причинах частных качеств» (1743–1744). Пожалуй, главное, в чем полностью солидарен Ломоносов с Ньютоном, – методологический принцип:

«22. Одни и те же эффекты происходят от одних и тех же причин.

23. Так, одинаковы причины дыхания человека и животного, падение камней в Европе и Америке, света в кухонном огне и в солнце, отражения света на Земле и планетах, говорит достославный Ньютон.

44. Здесь мы не оспариваем мнения мужей, имеющих большие заслуги в науках, которые принимают кажущуюся силу притяжения как явление, объясняющее другие явления; в этом им можно уступить по тому же основанию, по какому астрономы предполагают суточное движение звезд вокруг Земли для определения их кульминаций, восхождений и т.д. Знаменитый Ньютон, установивший законы притяжений, вовсе не предполагал чистого притяжения. «Я приступаю, – говорит он, – к изложению движения тел, взаимно притягивающихся, рассматривая центростремительные силы как притяжения, хотя, может быть, если говорить с точки зрения физики, правильнее было бы их назвать толканиями». И в другом месте: «Я пользуюсь здесь вообще словом «притяжение» для какого бы то ни было стремления тел взаимно сблизиться, происходит ли это стремление вследствие действия тел, взаимно притягивающихся, или от действия эфира или воздуха» и т.д.».

«Сами свой разум употребляйте… »

В советской историографии тема «Ломоносов и Ньютон» всегда была актуальна. Пика обсуждения она достигла в конце 1940-х – начале 1950-х, в период идеологической кампании борьбы с космополитизмом. Характерна в этом отношении статья довольно известного советского историка физики Павла Степановича Кудрявцева «Ломоносов и Ньютон». С этим докладом П.С. Кудрявцев выступил на Всесоюзном совещании по истории естествознания в Москве 12–16 мая 1953 года. (В виде статьи это выступление опубликовано в 1955 году.)

Главная задача, которую поставил себе Кудрявцев в этой работе, – доказать, что Ломоносов «шел дальше Ньютона в конкретном развитии монистического материалистического взгляда на мир». Чувствуется, что П.С. Кудрявцев едва сдерживается, чтобы не назвать Ломоносова приверженцем «исторического материализма» и «марксистом-ленинцем». Но к диалектическим материалистам Кудрявцев все же Ломоносова причисляет («Это краеугольный камень научного материалистиче­ского мировоззрения, и в этом пункте Ломоносов полностью солидаризируется с Ньютоном»).

Статья Кудрявцева – отличная иллюстрация тезиса о том, что идеи, научные концепции могут сосуществовать, идеологии непримиримы. Именно идеология – главный «научный» метод Кудрявцева. Он фактически и не скрывает этого: «Сопоставление имен Ньютона и Ломоносова не случайно. Ньютон завершает эпоху величайшего прогрессивного перево­рота в науке, блестящую характеристику которого дал Ломо­носов в предисловии к «Вольфиянской физике». Ломоносов работал на грани эпохи промышленного капитализма, наступле­ние которой было возвещено начавшимся еще в его время про­мышленным переворотом в Англии и разгоревшейся через четверть века после его смерти французской буржуазной револю­цией. Ньютон подводил итоги великой борьбы научного миро­воззрения со средневековой схоластикой, закончившейся торжеством учения Коперника и построением основ классической механики. Ломоносов открывал путь дальнейшего развития научного материалистического мировоззрения на базе закона сохранения материи и движения и закладывал основы будущего развития физики и химии. Развитие этих наук стало необходимым и возможным в эпоху промышленного капитала, и Ломо­носов видел свою задачу в том, чтобы расчистить путь для развития этих наук. Свою роль Ломоносов сознавал очень хорошо: «Покажу хотя некоторый приступ ко всем мне знаемым наукам. Я сам не совершу, однако начну, то будет другим после меня легче делать». Ньютону как завершителю приходилось вести многочисленные споры о приоритете, Ломоносову как зачина­телю приходилось сталкиваться с непониманием современни­ками его передовых научных идей. Обоим приходилось размы­шлять об общих принципах естествознания, научном методе, физической картине мира, проблемах теории познания. Они были участниками великой битвы научного, материалистиче­ского мировоззрения с реакционной поповщиной и идеализ­мом. Вся их деятельность была проникнута передовым мировоззрением эпохи. В этом мы усматриваем источник глубокого, не прекращавшегося до самой смерти интереса Ломоносова к Ньютону и его воззрениям».

И все же Ломоносов, конечно, у Кудрявцева является более прогрессивным и прозорливым, чем Ньютон: «Стремясь последовательно провести в естествознании идеи монистического материализма, Ломоносов решительно высту­пил против идеалистической концепции первого толчка, против первичности дальнодействующего тяготения. Именно в борьбе с этими реакционными взглядами Ломоносов выдвинул и развил свой великий закон сохранения материи и движения. Занимаясь настойчиво и упорно проблемой тяготения теоретически и экс­периментально, Ломоносов подходил к мысли о связи электриче­ских, световых, магнитных и гравитационных процессов посред­ством универсальной среды – эфира, являясь в этом отношении прямым предшественником Фарадея и последующих попыток создания единой теории поля. В связи с этим в оптике Ломоно­сов активно выступает против корпускулярной ньютонианской теории истечения, а в работах по атмосферному электричеству – против теории Ньютона о происхождении кометных хвостов. В противовес флюидным тео­риям электричества (сторонником которой был Ньютон – А.В.) Ломоносов размышляет об эфирной теории электричества. И эти идеи Ломоносова, несомненно, связаны с его борьбой против ньютонианства. Ломоносов усматривал в концепции флюидов, получивших в его время широкое распространение, рецидив перипатетической философии, обязан­ный своим возникновением ньютонианцам. Он последовательно боролся с этой концепцией во всех областях науки, противопо­ставляя им монистическое материалистическое воззрение на мир, находящее свое выражение в атомной теории вещества и эфирной теории света, электричества, тяготения. Показательны в этом отношении его «127 заметок к теории электричества и света» (написанные на латыни. – А.В.).

«Если нельзя создавать никаких теорий, то какова цель стольких опытов, стольких усилий и трудов великих лю­дей?» – спрашивает в восьмой заметке Ломоносов эмпириков, наводнявших своими слепыми экспериментами науку об элек­тричестве. Вместо расчленения мира непроницаемыми пе­регородками на флюиды, Ломоносов выдвигает идею связи и единства

Поразителен и грандиозен замысел Ломоносова! В его программе, над выполнением которой он напряженно и упорно работал, предвосхищены основные направления, по которым развивались физика и химия вплоть до нашего времени. Ломоносов охватил необъятную область физических и химических явлений. Механические, электрические, магнитные и химические взаимодействия тел, тепло, свет, тяготение – все это должно найти свое объяснение без помощи таинственных флюидов, без божественного толчка, без непонятного тяготения через пустоту. И опять при обдумывании этой грандиозной программы перед его взором встает тень великого Ньютона, чьим авторитетом прикрывались реакционеры в науке. Тогда, прерывая латинскую запись, Ломоносов твердо и решительно пишет по-русски: «Сами свой разум употребляйте. Меня за Аристотеля, Картезия, Невтона не почитайте. Ежели вы мне их имя дадите, то знайте, что вы холопи; а моя слава падет и с вашею».

Однако Павел Степанович Кудрявцев, говоря о «непонятном тяготении через пустоту», явно несправедлив к Ньютону. Англичанин и сам предвидел сомнения в реальности (вернее – в возможности наглядно продемонстрировать) притяжения между двумя земными телами: «Непостижимо, чтобы неодушевленная грубая материя могла без посредства чего-либо нематериального действовать и влиять на другую материю без взаимного со­прикосновения, как это должно бы происходить, если бы тяготение в смысле Эпикура было существенным и врожденным в материи… Тяго­тение должно вызываться агентом, постоянно действующим по опреде­ленным законам. Является ли, однако, этот агент материальным или нематериальным, решать это я предоставил моим читателям».

Отсюда и его поразительное нежелание в течение более 20 лет публиковать свои «Математические начала натуральной философии»; отсюда же – апокриф с яблоком, упавшим рядом с Ньютоном, что и дало толчок к открытию им закона всемирного тяготения.

Впрочем, в инвективах П.С. Кудрявцева помимо жесткого, сугубо идеологического контекста можно разглядеть и некий метафизический подтекст.

Кому не писан закон всемирного тяготения

В России всегда стремились открывать системы. Ни боль­ше ни меньше. Это пусть За­пад бьется над законами: частными, фундаментальными – какими угодно. И все это – из-за иррацио­нальной, казалось бы, полумистической уверенности русского человека в том, что закон всего лишь частность (часть) какого-то всеобъемлющего целого. Если же скрупулезно вы­полнять законы, то и не жить, пото­му как все это суть частности. В России вожделеют некий Всеобщий Закон, Систему. Для рус­ского даже закон всемирного тяго­тения – частность. (Это-то и пытается доказать П.С. Кудрявцев на примере Ломоносова.)

Россиянина Ломоносова, как это трактует Кудрявцев, такая перспектива устроить не может. Российский гений не согласен на частности – его может устроить только абсолютное и всеобъемлющее целое (единая теория поля прозревалась российским ученым М.В. Ломоносовым еще в середине XVIII века).

Выдающийся русский математик и механик, основатель русской математической школы, академик Михаил Васильевич Остроградский (выходит, что – тезка Ломоносова), еще молодым, 29-летним человеком, в академическом рапорте от 1830 года так характеризует состояние современной ему физики и формулирует свои цели: «Преемники Ньютона развили в самых мелких подробностях великий закон всемирного тяготения и сумели подвергнуть математическому анализу многие важные и трудные вопросы общей физики и физики невесомых веществ. Совокупность их трудов о системе мира составляет бессмертный труд о небесной ме­ханике, в котором астрономы еще долго будут черпать элементы своих таблиц; но физико-математические теории не объединены еще в одно целое, они рассеяны во множестве собраний академических мемуаров, они исследуются при помощи различных методов, весьма часто смутных и неполных; есть такие теории, уже сложившиеся и, однако, нигде не опубликованные. Я ставлю сво­ей целью объединить все эти теории, разработать их однородным методом и указать важнейшие их приложения.

Я уже собрал необходимые материалы по движению и равно­весию упругих тел, по распространению тепла внутри твердых тел, в частности внутри земного шара. Но эти теории составляют лишь необходимую часть всего труда, который должен заклю­чить также распространение электричества и магнетизма в телах, электродинамические явления, движение и равновесие жидкостей и теорию вероятностей».

Вот она – системостремительность русского ума, явленная в чистом виде!