Геннадий Матишов: в географию я был влюблен с рождения

Мы продолжаем цикл публикаций, посвященных 300-летию РАН, которое мы празднуем в следующем году. В наших видеоинтервью профессора РАН, члены-корреспонденты и академики рассказывают о науке и технологическом суверенитете страны. Текстовая версия — сокращенная, полную смотрите в наших аккаунтах в Rutube, Youtube и ВКонтакте. Беседует научный редактор порталов, спецпредставитель Десятилетия науки и технологий, Алексей Паевский. Наш четвертый герой — научный руководитель Южного научного центра РАН, академик РАН, Геннадий Матишов.

— Откуда такой интерес к географии и океанологии? Как Вы пришли в науку?

— В географию я был влюблен с рождения. Я часто читал в детстве: в пятидесятые годы было много познавательных книг, например, про Антарктиду. Кроме того, мой отец был военным, поэтому мы много ездили по России. Я родился на Дальнем Востоке, один мой брат на Чукотке, другой — в Прибалтике. В школу я пошел уже в Приазовье, там у меня были дедушка с бабушкой. И то, что я ездил по свету, наверное, сыграло свою роль: география как то, чем я буду заниматься, для меня была уже с детства определена. Мой родной дядя, который воевал в Кенигсберге, оттуда привез массу книг, среди которых я впервые увидел атласы, и я их выучил почти наизусть. Такая была тяга. Я не слишком любил художественную литературу, а такую — очень.

Потом, в то время, когда я поступил учиться — а это был 1962 год — в Ростов было сослано много профессоров, в том числе Дмитрий Геннадиевич Панов, исследователь Арктики. По большому счету, я от него так заразился любовью к океанологии. Он очень хорошо лекции читал. Это было крайне интересно, и потом мне все пригодилось. В 1965 году я попал в Мурманск на практику. В то время океан был изучен весьма относительно, а в Мурманске шло бурное развитие морского транспорта, военно-морского флота. Тогда у нас был такой закон: когда мы ходили в рейс, например, в северную Атлантику, обязательно все, что видели, мы измеряли и записывали. И постепенно мы узнали все про океан. Тогда я не понимал, зачем это было нужно, но потом выяснилось, что туда ходили наши подводные лодки и, конечно, им нужно было знать топографию, батиметрию, течения. В общем, мне повезло с хорошими учителями. Хотя, может, в то время плохих и не было.

— Вы — известный океанолог. Расскажите о том, какие проблемы сейчас стоят перед отечественной океанологией?

— Я работал в советской системе, когда только в Мурманске было примерно 800 рыболовных кораблей, и каждый из них проводил какие-то измерения. Кроме того, еще была промысловая рыбная разведка. Эта наша родственная организация, у них было очень много кораблей. И все, что они измеряли — и в воде, и на дне — все попадало ко мне. Сейчас объем таких данных на много порядков меньше. Это первое. Второе, тогда использовалась разработанная еще Марчуком система проведения исследований. Измерения проводились ежегодно строго по одному и тому же профилю, а не вразнобой. Любой институт должен был работать по этой схеме и обмениваться данными. Сейчас этого нет. Я считаю, это большая проблема. Кроме того, были более доступны наблюдения минрыбхоза. Огромное количество материалов в библиотеках, картотеках было в совершенно свободном доступе. Сейчас такого объема нет.

Сейчас слово «Арктика» стало очень популярным, но совсем немногие понимают, что это такое. Недавно столкнулся с тем, что у нас под Арктикой понимают, например, Архангельск. На самом деле, Архангельск — это север, но не Арктика. Арктика — это полярный круг, где хотя бы один день бывает полярная ночь или полярный день. Мурманск находится на 70 широте, там полгода — ночь, полгода — день. И нужно понять и изучить, что это значит и для человека, и для океана, и для природы. Так что Арктикой нужно заниматься совсем не потому, что это политика, или в этот регион будут вкладывать деньги. При Советском Союзе об этом не думали, такого понятия не было.

— Изучение Мирового океана невозможно без научного флота. Как сейчас в России обстоит дело с научными судами?

— В Советское время во главе нашего научного флота стоял Иван Дмитриевич Папанин, которого не обманешь, который понимал суть своей работы и прекрасно знал Арктику. Но никто его и не собирался обманывать, мы все работали за идею. И идеологами были люди, которые все это прошли, в том числе и Папанин. И тогда было, наверное, в общей сложности около ста разных типов научных кораблей. Даже суда Академии наук фактически покрывали все океаны и моря. Сейчас же этого нет. Но для флота нужны деньги. Корабли — это все-таки дорогое удовольствие: им нужен ремонт, обслуживание. В то время хватало денег. Также в то время Главкомом ВМФ был Сергей Георгиевич Горшков, еще и он нас подгонял. Тогда были программы по исследованию Мирового океана, а где они сейчас? Нужно все хорошее, тот фундамент, который был создан при Советском Союзе, сохранить. Его взять, и от него уже оттолкнуться, но в таком же масштабе, в таком же размере, в таком же объеме.

— Вы — научный руководитель Южного научного центра РАН. Какова сейчас функция подобных научных центров? Чем сейчас занимается ЮНЦ?

— Расскажу для начала, как я туда вообще попал. В 2000 году возникла проблема, что на юге, кроме Северо-Кавказского научного центра высшей школы, академических структур почти не было. Поэтому меня отправили на юг, и мы уже более 20 лет формируем там академическую науку. Стараемся делать так, чтобы она развивалась, чтобы было меньше политических проблем, чтобы было более стабильным сельское хозяйство, чтобы была вода. И вот тогда Юрий Сергеевич Осипов, увидев все это множество проблем на южном фланге нашей родины, принял решение, что нужно создавать научный центр.

Раньше здесь был Радиотехнический институт. Это был крупный, очень известный институт, который выпускал нужных специалистов, в том числе по беспилотникам. Его и некоторые другие институты объединили с классическим университетами, чтобы сделать научными. И где же эта наука? Видимо, не стоило этого делать. Раньше еще был Ростовский институт сельхозмашиностроения, который тоже готовил отличных специалистов. Значит, здесь были школы, были преподаватели, и все это теперь надо восстанавливать.

Сейчас мы помогаем восстанавливаться и развиваться крымским институтам. Они долгое время не могли интегрироваться, в частности в получении государственных финансов, и это они делали через нас. Мы должны их усилить, поскольку для нас важны и Азовское, и Черное моря для судоходства. Кроме того, нам нужно вернуться в Средиземноморье — мы там всегда работали. Нужны новые специалисты: гидроакустики, гидрофизики, нужна новая приборная база. Сейчас этого нет. Нужно все это возрождать, а чтобы было больше внимания, необходимо создать Южное отделении Академии наук. Это нужно, чтобы придать определенный статус, чтобы с нами все-таки считались и к нам соответствующим образом относились.

— Какова роль Академии наук в современной российской науке? Что стоило бы скорректировать?

— В 1981-1982 году, когда я был молодым директором Мурманского морского биологического института, к нам приезжали академики, которых мы, образно говоря, встречали у трапа самолета вместе со вторым секретарем областного комитета партии. Вот так и должно быть. А сейчас — не то, что мы никому не нужны, но должно быть все-таки большее уважение. И у Академии должен быть приоритет. Помните, в свое время хотели повернуть сибирские реки, но, к счастью, не повернули. Академия сказала нет, и государство послушало. А сейчас же не слушают. Если будут уважать знания академиков и их слово будет последним, может быть, все будет по-другому. Кроме того, наши знания должны идти в массы. Сейчас возможности совсем не те, хотя и есть Интернет. Я сторонник старой школы, гласящей, что книга — источник знаний.

Я считаю, что Академия наук — это и естественные науки, и инженерно-технические. Во главе наших классических университетов, особенно федеральных, должны быть специалисты из естественных или технических наук. Я не против гуманитарных наук, я их очень уважаю и вообще очень люблю военную историю, но сейчас такое время, что нужно меняться. Еще относительно Академии я считаю неправильным, что мы избираем в академики людей «один к одному», без конкурса. Должно быть хотя бы два человека, должен быть конкурс. Но я надеюсь, что Геннадий Яковлевич Красников все это исправит.