http://93.174.130.82/digest/showdnews.aspx?id=6c6474e0-e9e8-4d04-87a4-845a8eb2faa9&print=1© 2024 Российская академия наук
На международной конференции "Проблемы загрязнения окружающей среды" он говорил о промышленности Урала, о том, какое влияние на природную среду оказывают предприятия и каким образом нужно бороться с отходами производства. Академик Леонтьев был заместителем председателя Уральского отделения РАН, потом переехал в Москву, где поработал в Министерстве науке, вновь вернулся на Урал. А потом его опять позвала Москва — здесь ему поручили создавать специальное агентство, которое должно распоряжаться всей собственностью Академии наук. Дело было новое и не совсем ясное, а потому мы говорили с академиком о той работе, которая составляет его жизнь.
Ваш доклад был весьма пессимистичен. Неужели столь тяжелая обстановка на Урале? Или вы преувеличили?
— Наука и существует для того, чтобы фиксировать все неприятности. А у вас создалось негативное впечатление потому, что я не рассказал о тех программах, которые существуют для выправления положения на Урале, где экологическая и экономическая обстановка необычайно тяжелая, и об этом, по-моему, все уже хорошо знают. Ну, а в отношении пессимизма и оптимизма есть известный анекдот: пессимист говорит: хуже быть уже не может, а оптимист возражает: нет, хуже еще может быть!
В таком случае скажите: что вас больше всего волнует по Уралу?
— Техногенная нагрузка огромная. Есть несколько мест, где пейзаж поистине "лунный".
Неподалеку от Миасса, рядом с медеплавильным заводом, Карабаш…
— Завод несколько лет стоял, а теперь вновь начал работать. И люди там живут, хотя по всем параметрам — там жить нельзя. Зеленого цвета там нет — только синий, фиолетовый, желтый…
А есть ли надежды на возрождение?
— Как ни странно, есть! И причин тому несколько… Во-первых, кризисная обстановка в стране — не удивляйтесь. Исчезли некоторые источники загрязнения из-за кризиса производства. Стало невыгодно привозить руду из других стран, и начался переход на работу с отходами, из которых извлекают ценные компоненты. Этот процесс идет повсеместно.
Я видел, как на Малышевском руднике ищут изумруды…
— Их много в шахтах, в свое время их не добывали — тогда в первую очередь нужен был асбест. Теперь же иное дело. А частники облюбовали отвалы, добыча там идет весьма успешно: пришлось поставить охрану. Так что в отходах — огромное богатство, надо только по-умному их перерабатывать и использовать. Кстати, существует даже президентская программа по переработке отходов, но на нее ни рубля не выделено. А идея очень хорошая и нужная! Ее осуществление помогло бы резко улучшить обстановку на Урале. Недавно в Екатеринбурге мы проводили выставку, где было представлено много очень интересных технологий по переработке отходов. Губернатор предоставил тем предприятиям, которые этим занимаются, налоговые льготы, думаю, дело может сдвинуться с мертвой точки… Конечно, говорить о полностью безотходном производстве — это маниловщина, такого никогда не будет, но тем не менее экологическая обстановка будет улучшаться.
А это не очередная "несбывшаяся мечта"?
— Тем не менее, работать надо. Еще при советской власти, а потом уже в России с Верховным Советом и тем правительством я был экспертом по экологической безопасности. Тогда мы создали программу по развитию горно-металлургического комплекса Урала. И мы показали, что даже при использовании самых современных и дорогих очистных сооружений в воздухе и на воде из-за высокой концентрации таких монстров производства, как Нижний Тагил и Челябинск, мы все равно будем превышать допустимые нормы по концентрации вредных веществ. А следовательно, нужно ограничивать и снижать уровни производств — требовали мы. И вот теперь это произошло само собой: Урал переживает острейший кризис, но с "нашей" точки зрения получается, что он полезен. Так что снижение объема производства положительно сказывается на состоянии природной среды.
Но это не вызывает у людей энтузиазма!
— Естественно. Однако образовалась своеобразная пауза, которая позволяет нам тщательно проанализировать ситуацию. К примеру, объемы отходов — шлама — сравнимы с количеством полученной продукции, и уже образовались гигантские "шламовые поля". Причем в них некоторых компонентов в процентом отношении содержится больше, чем в добываемой руде! Я могу приводить множество примеров, подтверждающих этот вывод. Те же бокситы. В отходах есть скандий, и есть технология его извлечения. Закладывать ее надо было с самого начала, но это никого не волновало. Но надо же когда-то начинать не говорить, а делать! И разве наше время не лучшее для этого?
Вы металлург?
— Да, я закончил металлургический факультет и всю жизнь занимался комплексной переработкой руд нетрадиционными методами. Работа очень интересная, необычная. Процессы сложные, но могу сказать - на любом заводе Урала есть практически неисчерпаемые возможности не только для совершенствования технологий, но и создания новых комплексных процессов. Надо только творчески подойти к делу, избавиться от стереотипных представлений, и тогда появятся новые схемы. Если существует прочная связь науки и производства, то успех закономерен.
У вас такие контакты есть?
— К счастью, да. В этом особенность развития науки Урала. Да и ее дальнейшая судьба: именно помощь предприятиям, на иное "переквалифицироваться" просто невозможно…
— Честно говоря, и "старых" здесь с избытком! Поистине, это великий подарок природы нашей Родине — таких мест, как Урал, на планете не сыщешь, и чем больше узнаешь о нем, тем щедрее он раскрывается перед человеком. Вот только бережно нужно относиться к такому богатству, разумно его использовать.
Вы работали заместителем министра науки, а потому хорошо ее знаете и наблюдали ее развитие за последние десятилетия. Вы можете оценить динамику — развиваемся или деградируем?
— Не стал бы драматизировать то явление, которое заметно всем — я имею в виду так называемую "утечку умов". Это нормальный процесс. Плохо то, что мы перестали обновлять экспериментальную базу в науке, тем самым "отталкивая" молодежь от ее последних достижений. И из-за невозможности работать здесь исследователи уезжают на Запад, где такая база стремительно развивается. Кстати, ошибочно считается, что молодежь не идет в науку. На самом деле желание есть, в каждом из уральских институтов много аспирантов. К сожалению, не все они завершают аспирантуру защитой диссертаций — но это уже объективные причины. Так что люди уезжают за границу не за большими деньгами, а из-за отсутствия нового оборудования в наших институтах, которое в последние годы практически не обновлялось. В этом главная беда.
Единственное, что удалось сделать — и первую очередь с помощью Миннауки! — это компьютеризации институтов. Но это все-таки не научное оборудование. Недавно японцы привезли два современных электронных микроскопа, мы их купить не смогли. Один все-таки они нам "уступили" за полцены, а второй увезли обратно. Полтора года назад Академии наук было выделено 70 миллионов евро как раз для закупки оборудования. Честно говоря, мы возликовали, потом самым тщательным образом обсудили, что именно надо закупить (а потребности в десятки раз больше!), согласовали все до каждого винтика и… ждем много месяцев, пока наконец-то оборудование не начинает поступать — но ни копейки, то есть, извините, ни одного евро не выделяется! Ну, а когда все же удается найти деньги, то стараемся закупить оборудование коллективного пользования — такое, чтобы ряд институтов могли его эксплуатировать.
Но в нищей стране не может быть большой науки!
— Безусловно, идет сокращение научных работников, "отсекаются" направления исследований, мы стараемся поддержать "тепло" в тех коллективах, где еще горит творческий огонь, но бесконечно так продолжаться, конечно же, не может — наука в России может погибнуть, и это должны сознавать не только руководители государства, но и общество в целом.
Экономика ведь в стагнации…
— Раньше наш Институт металлургии имел до 40 процентов так называемых хоздоговорных работ, то есть средства шли от предприятий, на которые мы работали. Естественно, труд ученого оплачивался выше, чем в других областях, и заниматься наукой было престижно. Да и успехи в космосе, ядерной физике и других областях поддерживали авторитет науки. Сейчас же предприятия не способны заказывать новые технологии. Все это, конечно же, не стимулирует труд ученого. Лихое время было в 90-х. У меня в кабинете лежали записные книжки и блокноты в кожаных переплетах — ужасно дорогие! Это оплата одной из исследовательских работ. Сначала институту предлагали кирпич, но потом его не достали, затем несколько эшелонов руды — представляете, они стояли бы у проходной! А кончилось весь этот бартер записными книжками. Бывало, что нам предлагали оплачивать исследования рессорами! Причем долго убеждали сколь они необходимы, забыв о том, что автомобили уже давно выпускаются без рессор. Разве в такой экономике могла развиваться наука нормально?
И как же все-таки институт выжил?
— Большую помощь оказывал РФФИ — Российский фонд фундаментальных исследований. Мы получили 12 грантов, участвовали в программах Министерства науки. Несколько лет мы особое внимание обращали на прикладные исследования, такие, что можно реализовать довольно быстро. Эта политика привела к весьма полезным результатам. И теперь это направление будем развивать: проводим анализ предложений, выбираем наиболее интересные и нужные прикладные работы, концентрируем на них все финансовые средства, то есть объединяем и финансы Миннауки, и гранты фондов. Не нужно растягивать исследования на много лет, целесообразно получать конечный результат через два-три года. Нам кажется, что в данной ситуации в России эта система поддержки отечественной науки весьма эффективна.
Вы занимаетесь рекламой — но зачем вам она? Ведь на том же Урале прекрасно знают о возможностях того или иного института.
— К сожалению, хозяевами и руководителями многих предприятий стали люди, которые хотят получать прибыль сегодня, они не заботятся о перспективе, будто завтрашнего дня для них нет. Был у меня такой случай. Вернулся я из Москвы в Екатеринбург, и тут же получаю приглашение приехать на один крупный комбинат к главному инженеру. Взял я своих сотрудников, которые разрабатывали именно это направления, и приехали на предприятие. Подробно все обсудили, договорились о сотрудничестве. И мы уехали в институт, чтобы детально проанализировать все, что можем сделать для комбината. Так пока мы такую работу вели, то на комбинате поменялся хозяин, который тому же главному инженеру заявил, что никакие контакты с наукой ему не нужны.
Неужели так сильно меняется ситуация на Урале?
Во всей экономике России, а не только на Урале. Помню, в Нижнем Тагиле мы ежегодно проводили встречу ученых Урала с руководством комбината, где обсуждали итоги работы и намечали детали дальнейшего сотрудничества. Все это шло под патронажем промышленного отдела обкома партии. Поверьте, это были плодотворные контакты для обеих сторон. Но теперь о них можно только вспоминать с грустью…
Пресса часто критиковала именно "отсутствие контактов науки и производства"…
— А ведь ученые дневали и ночевали на производстве, особенно когда возводились новые предприятия, осваивались новейшие технологии. Сейчас произошел разрыв между наукой и производством, а это чревато лишь одни: отставанием страны от передовых держав. Замедление технического прогресса низводит любую страну в разряд "слаборазвитых".
Какова на ваш взгляд судьба науки Урала и всей России?
— Что будет со страной, то и с наукой. Практически прикладная наука погибла. И по Уралу это видно. А ведь у нас была очень сильная отраслевая наука!
Случилась оказия, и я побывал на бывшей обкомовской даче, где сейчас останавливаются почетные гости губернатора. И встретил там знакомого — раньше он работал в научном институте, они вели исследования для оборонных предприятий, а теперь этот ученый сверлит дырки в потолке — стал строителем. Эта встреча — случайность или уже закономерность?
Она, конечно, символична и довольно точно передает состояние отраслевой науки — люди уходят из институтов, так как зарплата ничтожна и перспектив нет. Очень трудно уговаривать ребят (тем, кому под 40) поработать над докторскими диссертациями, они считают, что труд на подготовку к защите не оправдается. И с ними трудно не согласиться. Сегодня в науке остаются фанатики и те, кто без нее жить не может. И все-таки не хочу быть пессимистом: ситуация должна измениться. Появились первые признаки повышения авторитета образования, у молодежи появилась тяга к глубоким знаниям. Это отрадно. Думаю, престиж науки и ученого будет возрастать, потому что общество постепенно осознает, что только с банкирами и экономистами будущее не построишь — не они, а предприятия и научные учреждения являются тем фундаментом, на котором стоит России.