Версия для печати
Вернуться к списку

РЕФОРМА БУКСУЕТ, ИЛИ АПОФЕОЗ БЮРОКРАТИИ

Сначала реформы РАН прошло полтора года, и уже можно довольно уверенно судить о том, каково научным сотрудникам жить и работать в новых условиях, под управлением ФАНО. Существенные достижения у ФАНО, несомненно, есть. Активно продвигается юридическое оформление прав собственности на имущество РАН, чем прежний Президиум Академии наук долго пренебрегал; в некоторых случаях ФАНО удалось выиграть тяжбы, с которыми он не справлялся, и вернуть институтам здания, которые могли быть утеряны. Создается впечатление, что Агентство лучше справляется с управлением собственностью, чем это делал прежний Президиум РАН, и с этой точки зрения его деятельность следует признать успешной и поблагодарить за нее М.М. Котюкова.

Однако главное в научных институтах — это все-таки не собственность, а научная работа, и здесь результаты управления ФАНО выглядят гораздо менее убедительно. Часто они описываются словами «удалось избежать» и «удалось сохранить»: удалось избежать разрыва в финансировании, удалось сохранить научные направления и научные издания. Но если главным результатом реформы оказывается «сохранение» прежних достижений, то возникает вопрос в ее осмысленности.

На самом деле, конечно, изменения есть, и неверно говорить, что научные сотрудники реформы не почувствовали. Основной результат реформы, который отмечают все, — это многократное увеличение бюрократической нагрузки: из ФАНО в институты постоянно приходит множество бумаг, требующих немедленного ответа; запрашиваемая информация многократно дублируется, смысл запрашиваемых сведений неочевиден. От этого страдает, конечно, в первую очередь администрация институтов, но ведь ее сотрудники, кроме того что занимают административные посты, часто являются и действующими учеными, и им приходится всё больше времени посвящать бессмысленному бумаготворчеству, отрывая его от научной работы. Однако и простые научные сотрудники не остаются в стороне — всё больше времени на планы, отчеты и регламенты приходится тратить и им.

Иногда приходится слышать о том, что это издержки переходного периода, однако этот период длится уже целых полтора года, а конца ему, похоже, не видно. Возрастание бюрократической нагрузки свидетельствует обычно о недостаточной компетентности управленцев. Поскольку они плохо ориентируются в том, чем управляют, то чувствуют себя неуверенно и стремятся компенсировать эту неуверенность, а заодно и обезопасить себя на случай неудач, обильным бумаготворчеством. Видимо, чиновники ФАНО чувствуют себя уверенно в своей профессиональной сфере, управлении имуществом, и неуверенно в управлении наукой, специфику которой представляют плохо. Чего стоит, например, требование планировать для каждого сотрудника на три года вперед не только число статей, но и их точные названия, объем и даже место публикации: требование, которое ФАНО, к счастью, отозвало, вняв доводам здравого смысла.

Другой пример: много обсуждаемая сейчас реструктуризация, а попросту укрупнение институтов, всячески поощряемая ФАНО. Ее причины никак не связаны с наукой: укрупнения проводятся без предварительной научной оценки институтов, без формулирования научных задач. Задачи здесь чисто управленческие: трудно управлять почти тысячью организаций, и кажется, что уменьшение их числа за счет укрупнения облегчит задачу. В то же время опыт показывает, что для многих научных исследований, хотя, конечно, не для всех, эффективнее оказываются как раз небольшие специализированные институты.

Здесь, пожалуй, полезно сравнить нашу ситуацию с ситуацией во французском Национальном центре научных исследований, CNRS, самом близком к РАН из западных научных учреждений. В CNRS на 30 тыс. сотрудников, из которых около 12 тыс. — исследователи, приходится 1170 так называемых исследовательских единиц, которые соответствуют нашим институтам и являются юридическими лицами со своим счетом, бухгалтером, директором и т.д. Как видите, их больше, чем институтов в РАН, при гораздо меньшем числе сотрудников. Типичный французский институт — это несколько десятков человек, а не несколько сотен, как у нас. Хотя, конечно, есть и исключения: когда это необходимо по научным соображениям, создаются очень крупные институты.

Небольшие специализированные институты обеспечивают наибольший комфорт для исследователей — в них меньше бюрократии, доступнее администрация и другие службы. Разумеется, в CNRS есть и надструктуры — 40 секций, объединенных в 10 национальных институтов по тематике, что примерно соответствует отделениям и секциям в прежней РАН. Возможно, именно тот факт, что отделения не получили в системе ФАНО адекватной замены, сильно затрудняет управление институтами и приводит к желанию их укрупнить. Предлагаемая реструктуризация, на мой взгляд, — движение в противоположную сторону по сравнению с общемировой тенденцией. Это усиление централизации и бюрократического контроля там, где требуются автономия и самоуправление. В самом деле, главный принцип управления наукой давно известен и подтвержден практикой во многих странах: наукой эффективно управлять могут только ученые; наука развивается лишь в условиях самоуправления.

Выход из нынешней ситуации, на мой взгляд, напрашивается: каждый должен заниматься тем, что он лучше умеет. ФАНО должно оставить за собой управление имуществом, а управление наукой вернуть Академии, у которой это получается лучше. Я именно так понимаю разграничение полномочий между РАН и ФАНО по принципу двух ключей, который предлагает В.Е. Фортов, и здесь его можно только поддержать. Реализация этого принципа в интересах и ФАНО, и РАН, и научных институтов.

Есть и еще одна причина поддержать этот принцип. Надо сказать, что Россия была не первой страной, где проводилась реформа академий: такие реформы были проведены в ряде постсоветских стран, а еще раньше в ГДР. На этом фоне российская реформа выглядит скорее мягкой, компромиссной, поскольку предполагает сохранение системы академических институтов, хотя и отделенных от самой Академии. В Грузии, например, реформа была гораздо радикальнее — сама система академических институтов была уничтожена. Часть их была закрыта, другие сильно сокращены, а их остатки были переданы в университеты или учреждения культуры, например музеи.

Результат был катастрофическим — сократилось и число занятых в науке, и число публикаций, а качество исследований упало. У нас, к счастью, система академических институтов сохранена. Однако не секрет, что и в России есть немало сторонников, в том числе и влиятельных, реформы по грузинскому, так сказать, сценарию, в том числе демонтажа системы академических институтов и их передачи университетам.

И, на мой взгляд, опасность того, что реформу будут пытаться развивать в этом направлении, довольно велика. А это противоречит интересам и ФАНО, которое в таком случае просто перестанет существовать, и РАН, и академических институтов, и, главное, российской науки. При таком развитии событий ФАНО и РАН являются естественными союзниками, и, на мой взгляд, лучшей базы для сотрудничества и взаимной поддержки, чем принцип двух ключей, придумать трудно.

Поэтому я призываю и членов Общего собрания, и других наших коллег поддержать это разграничение компетенций по принципу двух ключей: ФАНО должно управлять имуществом, обеспечивая условия для занятия наукой, а Академия должна осуществлять координацию и экспертизу научных исследований и отвечать за собственно научную сторону дела. Это разграничение должно быть закреплено законодательно, например в виде поправок к закону о реформе РАН.