Версия для печати
Вернуться к списку

Старики-разбойники

«ПЖ» беседует с одним из героев дня – вице-президентом РАН, членом Уставной комиссии РАН академиком Александром Некипеловым, сыгравшим в формировании нового академического устава роль «корректирующего фильтра» – чтобы все было в соответствии с законом».

– Мы старались сделать максимум возможного, – делится с «ПЖ» Александр Дмитриевич. – Во-первых, после совещания по развитию науки у президента Владимира Путина в марте 2002 года, которое провели Совет безопасности, Совет по науке при президенте и президиум Госсовета, принятое тогда решение и сейчас помогает нам в борьбе с Министерством образования и науки. В этом документе зафиксировано право научного сообщества страны самому определять приоритетные направления фундаментальных исследований. Плюс ко всему, там были обозначены темпы роста финансирования науки до 2010 года включительно, которые в последние пару лет соблюдались с небольшим превышением. Расходы на гражданскую науку растут очень быстро. Другое дело, что уровень, с которого они растут, исходно был очень низким.

Вообще говоря, мы не хотели заниматься созданием нового устава Академии, потому что и старый, действующий сейчас, был достаточно хорош. Однако принятые в конце прошлого года изменения в закон о науке сделали необходимым внести изменения и в устав Академии наук. Некоторые положения закона о науке, хотя и вызывают дискуссию, с моей точки зрения, несомненно, в нашу пользу. В частности, это решение об утверждении кандидатуры президента РАН, избранного общим собранием РАН, президентом России. Этот символический акт создает Академии серьезную дополнительную защиту. Человек, возглавляющий Академию наук, избран научным сообществом, актом его утверждения президентом нашей страны подчеркивается особый статус этого человека. При этом речь не идет о том, чтобы лидер государства выдвигал на этот пост своих кандидатов, он только утверждает избранного учеными. Более того, в законе даже не прописана ситуация, что будет, если президент страны не утвердит президента Академии. Сделано это сознательно, а не по ошибке, не потому, что что-то пропустили. Ведь не утверждение президента Академии не означает недоверия к конкретному человеку – в сущности, это акт недоверия всему институту Академии наук.

Для нас было достаточно неприятным утверждение устава Академии наук правительством, предусмотренное новой редакцией закона о науке. Но мы на это согласились, потому что не согласиться было нельзя. По закону, учредитель утверждает устав учреждаемой им организации. Ранее наш учредитель – правительство РФ – делегировал нам это право, но теперь он захотел утверждать этот документ сам.

– Похоже, однако, что документом, в котором правительство решило в полной мере «оттоптаться» на ученых, стал новый устав Академии, суть и детали которого были строго определены чиновниками Минобрнауки?

– Что касается самого устава, который мы разработали и разослали в министерства на предварительное согласование 16 февраля, то в целом отзывы на него были вполне положительными. Однако последовали замечания.

Минобрнауки и Минздравсоцразвития написали, что с их точки зрения устав не годится. Минсельхоз ответил, что претензий и замечаний к нашему уставу не имеет. Министерство культуры попросило уточнить в тексте устава, что музейный фонд РАН является музейным фондом РФ. Разумеется, мы это учли. У нас и раньше была эта идея, но учли мы ее именно в той формулировке, о которой просило Министерство культуры. У Минрегиона существенных замечаний не было. Было одно, обусловленное тем, что они не совсем правильно поняли, как действуют представители региональных коллективов и региональных отделений, участвующие в общем собрании Академии наук. Их замечание оказалось некорректным, потому что они, как оказалось, не поняли, как работает наша система.

Так что единства органов исполнительной власти в отношении проекта нашего устава не было. В результате то, что было разумно из внесенных министерствами предложений, мы постарались учесть, и на общем собрании Академии наук 28 марта утвердили этот устав. Теперь слово за правительством.

– Что подтолкнуло вас перейти от научной работы к деятельности по организации науки?

– Я никогда не стремился занять те посты, которые занимал. Если предлагали, я их занимал, не будут предлагать – для меня это абсолютно не принципиально. Я человек самодостаточный, к тому же у меня есть интересная работа. Вышло так, что когда в 2001 году. Академия наук готовилась к очередным выборам, от Президиума РАН к ее отделениям поступил запрос – кого бы они порекомендовали на пост вице-президента РАН. Коллеги отдали свои голоса за меня. Я был уверен, что с их стороны это не более, чем проявление доверия, однако президент РАН Юрий Осипов неожиданно вызвал меня к себе и предложил стать вице-президентом, курирующим блок общественных и гуманитарных наук. Его активно поддержал Владимир Кудрявцев, ранее занимавший этот пост, и я согласился.

Несколько месяцев я совмещал эту позицию с работой директора Института международных экономических и политических исследований. Но потом решил, что полноценно выполнять две эти обязанности одновременно очень сложно, и я ушел из института. Тогда, в конце 1990-х – начале 2000-х годов, академическим институтам порой не удавалось платить своим сотрудникам совсем ничего. Стало ясно, что академическая наука, которая пока еще была жива, могла очень быстро закончиться. Процесс деградации шел очень быстро, поэтому, чтобы как-то существовать, людям приходилось браться за любые заказы. Ряд сотрудников переключился на другие виды деятельности, некоторые из них сохраняли связь с институтом лишь формально. Тяжелее всего было наблюдать, что молодежь просто перестала идти в науку. Поэтому к тому времени, как я стал вице-президентом РАН, у меня уже были определенные взгляды, как вывести академическую науку из тяжелого кризиса. К счастью, эти представления оказались созвучны представлениям многих моих коллег, в том числе и в президиуме РАН. И хотя у нас постоянно шли по этому поводу серьезные дискуссии, тем не менее мы вышли на тот путь, по которому сейчас идем.

– Расскажите, пожалуйста, о ваших приоритетах.

– Главное, с моей точки зрения, в этой работе заключалось в том, чтобы внести перелом в оплату труда ученых и сделать нашу деятельность привлекательной для молодежи.

Когда в этом направлении удалось добиться некоторых результатов, в президиуме Академии наук мы пришли к выводу, что повышение зарплаты должно сочетаться с нравственным оздоровлением персонала. Ибо те, кто фактически потерял связь с наукой, для Академии наук представляли серьезный балласт. Поэтому в рамках первого этапа пилотного проекта повышения зарплаты, согласованного с президентом и правительством РФ, мы пошли на 20-процентное сокращение бюджетных ставок в академических институтах. Обсуждая это решение в президиуме РАН и с нашими профсоюзами, мы пришли к выводу, что, во-первых, реально сокращение будет меньше 20%, поскольку часть персонала получает деньги за счет внебюджетных источников, а во-вторых, когда начинают платить нормальные деньги, уже нельзя позволять себе то, что люди позволяли себе, работая почти бесплатно. Думаю, мы сделали правильный выбор. Уже в прошлом ноябре, еще до того, как люди получили повышенную надбавку за ученую степень, за счет бюджета мы вышли на среднюю зарплату научных сотрудников Академии в 12 тысяч рублей. В декабре средняя зарплата вообще оказалось больше 20 тысяч. Таковы результаты первого этапа пилотного проекта повышения зарплаты научных работников. Теперь Академия готова приступить ко второму этапу, однако его начало зависит от позиции Минобрнауки.

Лично у меня нет никаких сомнений, что в 2008 году мы выйдем на намеченный рубеж в 30 тысяч. К тому времени это будут, разумеется, тоже не бог весть какие деньги, но на них уже можно жить. А во-вторых, научные сотрудники приобрели определенный опыт зарабатывания дополнительных денег, которые ныне составляют 40% бюджета Академии наук. И молодежь сейчас уже начала потихоньку идти в науку. Это свидетельствует о росте социального статуса ученого.

Ведь если ученым не платят зарплату, понятно, что все будут относиться к ним, как к неудачникам, смеяться и показывать на них пальцем: чудаки какие-то. Но если зарплату будут платить и пресса станет писать о том, что делает российская наука, – ситуация изменится. А наука и сейчас делает кое-что стоящее, отчасти по инерции, а отчасти уже и нет. Думаю, что задачу спасти для страны ее выдающуюся науку удастся решить. Шансы на это сейчас неплохие, хотя недавно не было никаких.

– Выходит, вы пожертвовали своей личной научной работой ради спасения академической науки в целом?

– Я не совсем уж бросил заниматься наукой, хотя со временем у меня стало существенно сложней. Так, летом прошлого года я закончил работу над книгой «Становление и функционирование экономических институтов». Это абсолютно абстрактная экономическая теория. Писал я ее не спеша, урывками, по субботам-воскресеньям, в течение последних десяти лет. Теперь пишу таким же образом ее продолжение – вторую книгу.

Последняя надежда РАН – президент

В науке у меня два направления исследований: во-первых, это проблема перехода нашей страны к рыночной экономике и ее функционирование в России. Анализирую я данную проблему с учетом того, как это происходило в других странах. Второе – это экономическая теория. Плюс ко всему, три года назад я по предложению ректора МГУ академика Виктора Садовничего возглавил Московскую школу экономики (МШЭ) – новый факультет МГУ. Этот факультет не получает бюджетных денег, но у нас мощные спонсоры и платное обучение.

МШЭ основана на идеологии Физтеха, преломленной в экономической сфере. Мы пытаемся объединить образовательный процесс с научным потенциалом академических институтов, прежде всего экономического профиля. Лекции у нас читают, в основном, сотрудники Академии наук, 15 из которых – члены-корреспонденты и академики РАН. Благодаря спонсорской поддержке мы привозим сюда и иностранных профессоров. А главное, наши ребята активно проходят практику в основных академических институтах, у них есть возможность познакомиться с ними и поработать там. В прошлом году состоялся первый выпуск нашей магистратуры. Ее выпускников «на ура» разобрали крупные российские корпорации. Тем не менее 10 из этих ребят одновременно пошли в аспирантуру академических институтов. Это означает, что мы не зря их учили – у них возник интерес к науке.

– Возможно, делая такой вывод, вы используете слишком упрощенную модель. Ведь во времена, когда вы сами были студентом, экономика жила в тисках жестокой идеологической заданности. В ней, как в науке, мало что можно было сделать. А вы рискнули заниматься именно этим. Почему?

– Действительно, серьезный элемент идеологической заданности в экономике и экономическом образовании того времени присутствовал. Тем не менее наше образование не было ни начетническим, ни слишком поверхностным. В МГУ мы серьезно изучали историю экономических учений и современные экономические теории. Разумеется, под углом их критики с марксистских позиций. Но благодаря этому мы читали и первоисточники. Часто это были книги, изданные для научных библиотек малыми тиражами. Даже изучение «Капитала» Маркса было необычайно полезным и интересным занятием, развивавшим способность мыслить и воспринимать экономику целостно.

Видимо, подготовили меня неплохо, поскольку после МГУ меня взяли стажером-исследователем в Институт экономики мировой социалистической системы РАН (с 1990 года – это Институт международных экономических и политических исследований). Фактически здесь я и проработал всю свою сознательную жизнь, пройдя путь от стажера-исследователя до директора (правда, перепрыгивая порой через кое-какие ступеньки).

– И что ждало вас на рабочем месте?

– Институт изучал процессы, происходившие в мировой социалистической системе. Материалы исследований шли в соответствующий отдел ЦК, благодаря чему мы имели возможность своими глазами увидеть весь спектр опыта Венгрии, Югославии, Польши, Чехословакии и прямо противоположный опыт КНДР, Китая, который тогда еще не приступил к реформам, и позднее, когда те уже начались. Поэтому у нас был широкий кругозор. Мы видели разные варианты развития социализма. Творческую обстановку в институте во многом создавал его тогдашний директор, академик Олег Богомолов. Вокруг себя он собрал в институте многих талантливых людей, к которым у партийных властей были какие-то претензии. У нас, например, работали такие корифеи, как Евгений Амбарцумов, Анатолий Бутенко, Геннадий Лисичкин, в свое время опубликовавший в газете «Известия» знаменитую статью «План и рынок», ознаменовавшую начало косыгинской реформы, Отто Лацис, Александр Ципко и Лилия Шевцова (к последней, правда, никаких претензий у властей никогда не было). Работать в общении с этими сильными, очень интересными людьми было здорово. Меня это тогда серьезно обогатило. Хотя и тогда у многих из этих людей были разные позиции по тем или иным вопросам экономики, но царившая в институте творческая атмосфера помогла нам сохранять прекрасные личные отношения.

Наш опыт знакомства с зарубежными моделями экономики дополняло участие в международных конференциях, и к нам, в свою очередь, приезжали коллеги из соцстран. Более того, каждый десятый сотрудник института находился в длительной загранкомандировке. По специальному решению секретариата ЦК за нашим институтом во всех странах СЭВ были закреплены два места: одно в посольстве, другое в торгпредстве. Наши сотрудники работали там по три-четыре года. Я, например, с 1981 по 1985 год был поначалу вторым, а затем и первым секретарем в советском посольстве в Румынии.

– Наверное, время от времени у вас появлялось желание внедрить на Родине какие-нибудь идеи из числа увиденных за рубежом?

– Наш институт анализировал опыт соцстран, внутрисоветскими делами мы формально не занимались. Но получилось, что зарубежный опыт в институте мы, в основном, подавали так, чтобы показать важность гибкого сочетания на уровне предприятий планового хозяйствования с активным использованием товарно-денежных отношений.

Мы наивно полагали, что, мысля в рамках социалистического выбора, но достаточно широко, можно содействовать улучшению жизни в стране. Поэтому рекомендации, направляемые в ЦК КПСС, обращали внимание на необходимость придания гибкости отечественной экономике, для своего времени они выглядели весьма необычно. Кроме того, в институте была сделана оценка возможных негативных последствий только что состоявшегося тогда ввода советских войск в Афганистан.

За такие докладные записки нам, разумеется, регулярно давали по шапке. Например, когда я находился в командировке в Румынии, туда пришла циркулярная телеграмма из Москвы, где была негативная оценка статьи нашего сотрудника Евгения Амбарцумова о кронштадском мятеже 1921 года – он взглянул на эти события совершенно нетрадиционно. Отто Лацис вообще попал к нам в институт с выговором по партийной линии, а Саша Ципко подверг жесткой критике коллективную форму крестьянского хозяйствования и высказывался за развитие в этой области частного сектора.

Надо сказать, что наш директор академик Олег Богомолов всегда прикрывал своих сотрудников. Мудрый человек, он считал, что в институте должны работать люди яркие, мыслящие не по шаблону.

– Это, конечно, верно, но во времена Богомолова в вашем институте работали люди разных возрастов – от стариков до молодежи. Это обеспечивало преемственность идей в научной школе. А ныне в Академии наук в бой идут одни старики…

– Для омоложения науки Академии нам необходимо решить важнейшую с морально-нравственной точки зрения задачу – обеспечить ученым достойные пенсии. Потому что ни один директор академического института не отправит на нищенскую пенсию заслуженного человека, тем более, если тот внес серьезный вклад в развитие науки. Но существенных подвижек в этом направлении пока нет. Поскольку Минфин считает ситуацию с доходами и расходами Пенсионного фонда РФ близкой к критической и в обозримом будущем она вряд ли изменится, мы понимаем, что отдельных решений правительства по пенсиям сотрудников РАН не будет. Поэтому для доплаты к предусмотренной государством пенсии мы решили создать для ученых свой фонд из заработанных Академией средств. К сожалению, на этом пути нам пока не удалось преодолеть правовых барьеров.

– А как бы вы отнеслись к тому, что вам предложили бы возглавить Академию наук?

– Для этого вначале отделение экономики должно было бы предложить мою кандидатуру, у нас ведь выборы. Так что разговор об этом – преждевременный. К тому же в Академии наук есть свои традиции, к числу которых не относится избрание в президенты представителей гуманитарных и общественных наук.

ДОСЬЕ

Александр НЕКИПЕЛОВ

Академик РАН, вице-президент РАН. Родился 16 ноября 1951 г. в Москве. В 1973 г. окончил экономический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова, доктор экономических наук. С 1973 г. до 2001 г. работал в ИМЭПИ РАН (ранее – Институт экономики мировой социалистической системы). 29 мая 1997 г. избран академиком РАН по Отделению экономики (управление в социальных и экономических системах), 14 ноября 2001 г. – вице-президентом РАН, состоит в Отделении общественных наук РАН.

Председатель попечительского совета Национального инвестиционного совета; член Совета по конкурентоспособности и предпринимательству при правительстве РФ; автор многочисленных научных публикаций, в т.ч. труда «Очерки по экономике посткоммунизма» (1996); награжден медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени, орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени (2006); женат, имеет дочь.