NO PASAРАН

http://93.174.130.82/digest/showdnews.aspx?id=6054d59f-79ec-4f89-b4ae-66a2971c16f8&print=1
© 2024 Российская академия наук

NO PASAРАН

Гениальный Фарадей считал науку не просто полезным (до практических приложений электричества и магнетизма было еще брести и брести), но святым делом. Гениальный Пуанкаре считал высшей ценностью науки ее величие и красоту; советская же власть опустила ее до «производительной силы», а Рынок вообще отправил ее на панель, стараясь и впрямь превратить науку в продажную девку, ценности низведя к ценам, а открытия к инновациям (особенно убоги рассуждающие о рентабельности академики). В итоге, как и тысячелетия тому, поиск знаний снова почти вытеснен поиском выгод и поиском чудес, от бесхитростного знахарства до шедевров извлечения энергии из камня и лептонно-фулеронных полей, щедро субсидируемых нынешней аристократией плаща и шпаги. Тогда как бескорыстный культ знаний может выжить лишь в свободных зонах, свободных и от чудес, и от торговли. Советские ученые, если отбросить идиотизмы марксизмов-ленинизмов, были в значительной мере свободны от забот о социальном выживании, а в какой-то степени даже почитались властью в качестве экспертов, во всяком случае, более авторитетных, чем экстрасенсы и астрологи, — и вот именно эти свободные зоны уничтожила революция лакеев и лавочников.

Науке прежде всего нужна свобода и бескорыстное восхищение: великих ученых, как и великих футболистов, рождают болельщики. Но нынешние массы, похоже, не могут испытывать почтение к тому, что не уважается властью. И покуда власть ценит только эффективность, науки в России не будет, как не было ее в сверхэффективных для своего времени Риме и Египте.

Когда Карл I в 1662 году взял под покровительство лондонское научное общество, которое в тот момент было не зависящим от церкви частным кружком, он сделал это, чтобы повысить свой престиж: «Чтобы в будущем образованный мир видел в Нас не только защитников веры, но и поклонников и покровителей всякого рода истины». Хотя ученые уже тогда считали себя солью земли и ничуть не скрывали своего свободомыслия. «Увеличивать власть человека над природой, — говорилось в торжественной речи по поводу пятилетнего юбилея Общества, — и освобождать его от власти предрассудков — поступки более почтенные, чем порабощение целых империй и наложение цепей на выи народов».

Перестав же считать себя солью, согласившись мерить науку мерками купцов, промышленников и генералов, ученые перестают быть учеными, но тоже превращаются в купцов и генералов, которых и следует отправить в войска и супермаркеты, ибо в науке от них толку будет мало: ученые должны чувствовать себя особой кастой, более высокой, чем все воротилы мира сего. Фарадей, скромнейший из скромных, так ответил на вопрос правительства об отличиях для ученых: их непременно нужно выделять и поддерживать, но не обычными титулами и званиями, которые скорее принижают, чем возвышают, ибо способствуют тому, что умственное превосходство утрачивает исключительность, — отличия за научные заслуги должны быть такими, чтобы никто, кроме ученых, не мог их добиться.

И распоряжаться учеными не должен никто, кроме ученых, — любой чиновник или менеджер может разве что их обслуживать, ибо чтобы руководить учеными, нужно быть не просто умнее, но идеалистичнее — где вы такое встречали среди эффективных менеджеров?

Мне могут сказать, что и в нынешних академиках и директорах научных учреждений идеалистичности негусто, — если так, значит, науке не помогут уже никакие припарки. Но реанимацию ее может осуществить лишь она сама.

Разумеется, лишь в том случае, если ее живые органы и клетки окажутся сильнее мертвых. Ну, а если внутри самой науки уже недостает бескорыстной любви к знанию, ее будет тем более не отыскать и снаружи.

Но я почему-то верю, что научная коррупция все-таки более чиста и бескорыстна в сравнении с общегосударственной.

В противном (чрезвычайно противном!) случае придется ждать, когда наука снова начнет возрождаться в лоне церкви. Авось в Третьем Риме это пойдет быстрее, чем в Первом.