Партийно-академическая драма

Чем закончилась последняя попытка советских ученых отстоять свою, пусть и относительную, самостоятельность

В президиуме торжественного собрания, посвященного 200-летнему юбилею Академии наук СССР. 1925 год. Через три года советская власть решит сделать АН СССР полностью идеологически прокоммунистической.

Именно в январские дни 1929 года, то есть круглым счетом 95 лет назад, решалась судьба того уникального явления, которое позже назовут «большая советская наука». В качестве эпиграфа к этому сюжету вполне можно было бы взять слова из обращения И.В. Сталина к делегатам VII Всесоюзного съезда ВЛКСМ 16 мая 1928 года: «Перед нами стоит крепость. Называется она, эта крепость, наукой с ее многочисленными отраслями знаний. Эту крепость мы должны взять во что бы то ни стало». И «штурм» этой крепости происходил по всем канонам фортификационного искусства.

«Просачивается чуждая нам идеология»

Академия наук СССР, согласно Уставу 1927 года, имела два подразделения в своем составе: Отделение физико-математических наук и Отделение гуманитарных наук (история, филология, экономика, социология и т.п.). 16 января 1928 года Политбюро ЦК ВКП(б) рассматривало вопрос об увеличении вакансий действительных членов Академии наук СССР до 80 человек с равным распределением по численности между двумя отделениями.

«Существенное расширение числа вакансий объективно способствовало росту авторитета Академии наук, превращавшейся из корпоративной организации в общесоюзное учреждение, объединяющее на самом деле научную элиту страны, включая ученых из вузов и отраслевых институтов, – подчеркивал историк науки, доктор биологических наук Эдуард Колчинский. – Среди вновь избранных академиков были: электрохимик В.А. Кистяковский, радиотехник Л.И. Мандельштам, электротехник В.Ф. Миткевич, оптик Д.С. Рождественский, химики-органики Н.Я. Демьянов, Н.Д. Зелинский, А.Е. Фаворский и А.Е. Чичибабин, специалист в области гидро- и аэродинамики С.А. Чаплыгин. В Академию пришли также выдающиеся геологи А.Д. Архангельский, А.А. Борисяк, И.М. Губкин, В.А. Обручев, математики С.Н. Бернштейн, И.М. Виноградов, Н.М. Крылов, Н.Н. Лузин, чья деятельность также была важна для превращения СССР в индустриальную державу. Появление в академии наук столь крупного отряда представителей дисциплин, без которых было бы немыслимо создание современной промышленности, открывало возможности для прямого участия академии в решении прикладных проблем».

Коммунисты ставили задачу расширения прежде всего Отделения гуманитарных наук. Именно по этому отделению они могли выдвинуть свои кандидатуры на предстоящих выборах в академию. И это было естественно: Институт красной профессуры, основанный в 1921 году, бесперебойно поставлял в советские учебные и научные учреждения страны идеологически подготовленные кадры большевиков. Но высшая научная элита до тех пор более или менее удачно «отфильтровывала» новых советских специалистов-гуманитариев. Так, 12 января 1929 года академики демонстративно провалили на Общем собрании трех кандидатов-коммунистов (заведующего литературным отделением Института красной профессуры В.М. Фриче, члена редколлегии журнала «Историк-марксист» Н.М. Лукина и директора Института философии Коммунистической академии А.М. Деборина), баллотировавшихся в состав АН СССР.

Краткую, но очень информативную характеристику этим выборам оставил в своих дневниках московский учитель истории И. Шитц. 13 января 1929 года он записал: «При «общих» выборах в Академию из навязанных кандидатов прошли: Крыжановский («создатель новой науки – планирования») [правильно - Кржижановский Глеб Максимилианович. – «НГН»], Рязанов (издатель Маркса и Энгельса, соз­датель института их имени – на большие деньги, отпущенные правительством, ярый библиофил и – никакой ученый), Бухарин (парень бойкий, развязный, умный и с хорошим образованием, подозрительный теоретик подозрительного предмета – ленинизма, ныне гонимый за какой-то уклон) и М.Н. Покровский, едкий разлагатель, слюнобрызжущий критик, не автор какого бы то ни было исследования.

Забаллотированы: Фриче, Деборин, Лукин; первый – ком­пилятор и публицист-марксист; второй – философ-марксист, сочетание достаточно нелепое; третий – посредственнейший из учеников талантливого Р.Ю. Виппера.

Как-то будет «реагировать» советская печать, а пуще разные месткомы из агитаторов и «технического персонала», выдвигавшие сих кандидатов» (И.И. Шитц, «Дневник «Великого перелома» (март 1928 – август 1931)». Париж, 1991. – 325 с.).

Реакция не заставила себя долго ждать. Насколько это было критично для советской власти, говорит, например, выступление директора Института литературы и языка Коммунистической академии Анатолия Луначарского на Общем собрании членов ВКП(б) АН СССР 11 января 1930 года. Его доклад назывался «О задачах парторганизации АН СССР». Луначарский подчеркивал, что именно благодаря гуманитариям в академии «просачивается чуждая нам идеология». Цель, провозгла­шенная А.В. Луначарским, – «приручить академию, сделать этот крупный научный штаб советским».

Мало того, Анатолий Васильевич ставил задачу свертывания гуманитарного отделения в течение 10–15 лет и передачи его в Коммунистическую академию. (Забегая вперед, заметим, что сама Комакадемия будет ликвидирована в 1936 году. Ее институты и научные кадры передавались в институты Академии наук СССР. Таким простым ходом, зеркально противоположным тому, что предлагал А.В. Луначарский, партийное и советское руководство решило проблему «просачивания чуждой идеологии» в АН СССР.)

«Тихий бунт» академиков

Между тем политическое руководство страны готовилось к предстоящей, казалось бы, рутинной внутриакадемической процедуре – январским 1929 года выборам новых членов Академии наук – как к стратегически важной, а потому засекреченной диверсионной операции. Причем эта подготовка началась задолго до самих выборов.

Еще 28 февраля 1928 года СНК РСФСР принял постановление «О порядке избрания представителей ученых учреждений РСФСР в комиссию по рассмотрению кандидатур в действительные члены Академии наук СССР».

Секретариат Ленинградского обкома ВКП(б) 17 мая 1928 года утверждает секретную «Директиву о проведении кампании по выборам кандидатов в члены Академии наук СССР». Была создана специальная комиссия, в задачи которой входила «активизация через партийные ячейки всех ленинградских учреждений, имеющих право выставлять кандидатов».

В августе 1928 года ставки повышаются серьезно. ЦК ВКП(б) принимает опять-таки секретную директиву ЦК союзным республикам, крайкомам и обкомам партии о негласном вмешательстве в кампанию по выборам в АН СССР. В приложении к директиве были даны списки кандидатур, которых необходимо активно поддерживать, и тех, против которых «основательно выступать».

По-видимому, руководство страны понимало, что в лице АН СССР оно встретит тихое, но упорное, «интеллигентское» сопротивление. Несмотря на всю внешнюю смиренность академиков. Смирение и есть самая страшная сила.

18 октября 1928 года на закрытом собрании бюро коллектива ВКП(б) Академии наук СССР был заслушан отчет о работе бюро в течение шести месяцев 1928 года. В принятом постановлении отмечалось: «В Академии враждебная к нам атмосфера все более и более увеличивается, но это не относится к высшему научному персоналу и рабочим от станка, а относится к той средней группе служащих Академии наук, которые когда-то принадлежали к привилегированным».

Подчеркивалась как серьезная проблема малочисленность коммунистической прослойки в Академии наук. И эти опасения, судя по всему, не казались простой перестраховкой. Первая партячейка в Академии наук СССР была создана в марте 1927 года. Через год в ней было 7 членов и 14 кандидатов в члены ВКП(б), причем все они принадлежали к техническому персоналу Академии. В июле 1929 года на 1158 человек, сотрудников АН СССР, было 16 членов ВКП(б).

Учитывая этот контекст, показательна ускоренная партийно-академическая карьера того же Абрама Моисеевича Деборина. Решением ЦК ВКП(б) от 4 июля 1928 года он был принят в партию без прохождения кандидатского стажа. 27 апреля 1928 года на заседании Президиума Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук его кандидатура выдвигается в действительные члены Академии наук СССР. Отделение гуманитарных наук АН СССР обсуждало кандидатуру Деборина 12 декабря 1928 года: 16 голосов было подано «за» и 1 – «против». А 12 января 1929 года кандидатуры были представлены Общему собранию АН СССР. В голосовании участвовало 30 человек; для утверждения кандидатуры нужно было набрать 20 голосов. А.М. Деборин получил 18 голосов.

Впрочем, современный российский историк С.Н. Корсаков в связи с этим пишет: «В этом провале сказалась поданная В.И. Вернадским «Записка» против кандидатуры А.М. Деборина. В «Записке» В.И. Вернадского вместо анализа научных взглядов А.М. Деборина рисуется типичный для мышления многих естественников «страшный образ» философии, подменяющей схоластическими построениями научные исследования. Не следует также забывать, что А.М. Деборин был вообще первым философом, избиравшимся в Академию, и критерии отбора были на тот момент не проработаны. В.И. Вернадский утверждал, что Академия наук должна выбирать в академики не философа как такового, а ученого – представителя философских наук: истории философии, логики, психологии».

Как бы там ни было, директор Библиотеки Академии наук Валерий Леонов отмечал: «В выборах 1928 г. Академия устояла: из 39 избранных только 5 были коммунистами». Сказать, что большевики, политическая верхушка страны, были уязвлены этим обстоятельством – ничего не сказать. Учитывая, что 27 июля 1925 года ЦИК и СНК СССР приняли постановление о «признании Российской Академии наук высшим ученым учреждением Союза ССР»; что вся кампания по выборам в Академию 1928–1929 годов – согласование, выдвижение, сопровождение, утверждение кандидатов в АН СССР – проходила под плотным контролем Политбюро ЦК ВКП(б) и Ленинградского обкома партии, – такое независимое поведение академиков было расценено как доказательство антисоветского заговора в Академии.

Для Академии наук это была, по существу, последняя попытка отстоять свою, пусть и относительную, самостоятельность. Академики вожделели обрести автономию каждого научного коллектива и каждого исследователя. Для большевиков же наука должна была прежде всего быть обращенной к практике. Причем тотально идеологизированной практике. В 1932 году, например, в журнале «НИИМАШ» («Известия научно-исследовательского института машиностроения и металлообработки») была опубликована статья «О марксистско-ленинской науке в кузнечном деле». Вот небольшая выдержка из нее: «Нужно помнить, что ни один технологический процесс в наших условиях не должен быть проведен в жизнь без достаточного марксистского обоснования, так же как ни одна машина не должна быть установлена, а тем более выписана из-за границ».

Это был спор двух фундаментальных установок, двух взглядов на место науки в обществе, на перспективы ее развития и способы управления этим развитием. Фактически речь шла о выживании, сохранении Академии наук как социального института. Не случайно директор Института красной профессуры, председатель Президиума Комакадемии, историк М.Н. Покровский, выступая 17 мая 1928 года на IV пленуме Центрального совета Секции научных работников, открыто признавался: «Для меня Академия наук как целое является неоправданным явлением в условиях XX века»… При этом 12 января 1929 года «придворный» историк ВКП(б) М.Н. Покровский станет действительным членом Академии наук СССР по Отделению гуманитарных наук.

В общем, «тихий бунт» академиков просто не мог остаться без последствий.

Уже в феврале 1929 года в условиях сильнейшего давления они были вынуждены пересмотреть свое решение. На экстраординарном заседании Общего собрания 13 февраля 1929 года было проведено повторное голосование – беспрецедентный случай в истории Академии! – по трем кандидатам в действительные члены, избранным Отделением гуманитарных наук, но не получившим в январе необходимых двух третей голосов: А.М. Деборина, Н.М. Лукина и В.М. Фриче. Присутствовали 54 академика, в том числе и избранные 12 января. По итогам голосования все три кандидатуры признаны избранными в действительные члены Академии наук. Но власти, дожав Академию, все же решили произвести «контрольный выстрел» в нее.

По «Академическому делу»

В апреле 1929 года началась финансовая ревизия АН СССР. 1 июля на заседании секретариата Ленинградского обкома ВКП(б) принято решение не возражать против проведения чистки в АН СССР. Создается специальная правительственная комиссия во главе с членом Президиума ЦК ВКП(б) Ю.П. Фигатнером по проверке аппарата Академии наук СССР. 30 июля комиссия прибывает в Ленинград и, надо сказать, планов и задач своих не скрывает. На заседании Общего собрания сотрудников Академии объявлено о соз­дании и задачах комиссии. Фигатнер ознакомил присутствующих с задачами комиссии, которые состояли в том, чтобы «обеспечить работу академиков и сделать научный аппарат соответствующим нуждам социалистического строи­тельства». Свое отношение к проверке высказали лишь 3 человека из более чем 300 присутствующих.

Чрезвычайная сессия Академии наук СССР в ноябре 1933 года.

Тем не менее комиссия выявляет около 20 сотрудников, способных «организовать критику» системы Академии. Без информаторов внутри Академии просто физически было не обойтись. Только книжный фонд Библиотеки Академии наук к 1929 году составлял 3,5 млн томов. А неучтенный (нешифрованный) фонд БАН к 1924 году насчитывал 1 369 640 единиц хранения. Видимо, не зря столько усилий и средств потратил ЦК ВКП(б) на «коммунизацию» Академии.

В итоге 21 октября С.М. Киров и Ю.П. Фигатнер отправляют шифрованную телеграмму: «МОСКВА ЦК ВКП(б) т.т. СТАЛИНУ и ОРДЖОНИКИДЗЕ

По агентурным сведениям [в] нерасшифрованном фонде библиотеки Академии наук имеются оригиналы отречения Николая и Михаила, архив ЦК эсеров, ЦК кадетов, митрополита Стадницкого, два свертка рукописей разгона Учредитель­ного собрания, материалы эмиграции 1917 г., воззвание советской оппозиции 1918 г. и другие материалы. Об этом знают академики Ольденбург, Платонов и другие, всего пять человек. Есть основание предполагать также в архиве в Пушкинском доме, Толстовском музее и Археографической комиссии.

Считаем целесообразным следующий порядок изъятия: Серго как Нарком РКИ присылает на имя Фигатнера следующую телеграмму: «Предлагаю комиссии [по] проверке аппарата Академии наук лично ознакомиться с фактическим содержанием материалов не расшифрованного фонда библиотеки Академии наук, со­держанием библиотеки и архивов Пушкинского дома, материалами Археографи­ческой комиссии и Толстовского музея. Материалы, имеющие архивно-историчес­кое значение, под личной Вашей ответственностью направить в Москву».

Необходимо учесть, что академики могут отрицать наличие этих архивов, мы источники наших сведений им никоим образом открыть не можем. Необходимо учесть созыв сессии Академии 28 октября. Есть опасения уничтожения и похищения этих материалов. Изъятие этих материалов может дать некоторые новые нити.

Необходим срочный ответ не позже понедельника из опасения уничтожения или похищения материалов. Сообщите Ваше согласие [о] привлечении [к] техническому выполнению этой операции под наблюдением комиссии Фигатнера ОГПУ. КИРОВ и ФИГАТНЕР».

Согласие и указания из Москвы были получены незамедлительно.

24 октября 1929 года непременный секретарь Академии наук С.Ф. Ольденбург и председатель Археографической комиссии, директор Библиотеки Академии наук и Пушкинского дома, академик С.Ф. Платонов были приглашены на заседание комиссии, чтобы дать объяснения по поводу обнаруженных важных политических документов. По «Академическому делу» арестованы ученый секретарь Археографической комиссии А.И. Андреев и помощник заведующего секретариатом АН СССР Г.Н. Соколовский.

Академия, что называется, «поплыла». 30 октября на заседании Общего собрания принимается резолюция по факту найденных документов. Ее автором были академики А.Е. Ферсман и А.Н. Бах: «Общее собрание признает совершенно недопустимым хранение в учреждениях Академии наук документов, имеющих актуальное политическое значение, без доведения о них до сведения правительства». Зачитывается телеграмма председателя СНК А.И. Рыкова о немедленном отстранении С.Ф. Ольденбурга от обязанностей непременного секретаря ввиду того, что он не доложил о хранении в Академии наук важных государственных документов.

Наконец, 11 декабря в Политбюро ЦК ВКП(б) были представлены три докладные записки с грифом «Сов. секретно» председателя Государственной плановой комиссии Г.М. Кржижановского, председателя правительственной комиссии Ю.П. Фигатнера и председателя Верховного трибунала, прокурора РСФСР Н.В. Крыленко об итогах работы Комиссии по проверке аппарата Академии наук и мерах по дальнейшему реформированию Академии наук.

Новоизбранный академик Г.М. Кржижа­новский вполне цинично предлагал постепенно ликвидировать гуманитарное отделение: «Считать целесообразным произвести постепенную ликвидацию 2-го отделения Академии наук (отделение гуманитарных наук) путем: а) незамещения впредь освобождающихся за смертью академиков вакансий; б) организационного слияния с другими научными организациями тех учреждений этого отделения, которые за смертью соответствующих академиков лишаются руководства и, наконец, немедленной ликвидации в порядке реорганизации структуры и научной работы Академии тех его учреждений, которые вообще не представляют собой значительной ценности.

Одновременно поручить фракции академиков (по-видимому, имеется в виду фракция академиков-коммунистов. – А.В.) а) систематически вовлекать академиков-востоковедов в общенаучную работу по изучению Востока и б) реорганизовать Пушкинский дом академии в научно-исследовательский институт по изучению русского языка и литературы, не возражая против сохранения в его составе действительно ценной части научной работы Академии в области славяноведения. В дальнейшем, по мере идеологического завоевания этих учреждений, они также должны передаваться в соответствующие научные организации – вне Академии наук».

В записке Ю.П. Фигатнера сообщалось о резу­льтатах чистки Академии, в ходе которой снято с работы 128 штатных и 520 сверхштатных сотрудников и арестовано 13 человек. Фигатнер настаивал на продолжении «чистки»: «Я должен со всей категоричностью сказать, что чистка должна продолжаться, что осталось еще немало хлама, а может быть, и вредного в людском составе Академии наук. Их проверка должна производиться в дальнейшем изнутри Академии наук теми работниками, которые сейчас в нее вливаются, совместно с профсоюзом под наблюдением коммунистической фракции Академии».

Специально Фигатнер касается персональных перспектив академиков. «Я считаю необходимым указать, что вопрос о проверке самих академиков стоит чрезвычайно остро, – подчеркивает Фигатнер в специальном разделе своей записки. – Без этого нам не обойтись. Среди академиков есть ряд людей вредных, в лучшем случае часть из них, бесполезных для советской науки.

Надо прямо поставить вопрос о перевыборах академиков. Если нам приходит­ся мириться с академиками такого типа, как Павлов, или менее крупными, но представляющими крупную научную ценность, то в отношении академиков, как Платонов, Лихачев, Ольденбург, Алексеев и т.д., занимающихся гуманитарными науками, людей по своему мировоззрению враждебных советской власти, их надо вышибать из Академии. От этого советская наука и сама Академия наук только выиграет.

Они иногда не безуспешно объединяют вокруг себя тех академиков, работа ко­торых является важной и ценной для социалистического строительства».

А прокурор республики Н.В. Крыленко обосновывал необходимость «возбуждения уголовного преследования против Ольденбурга, Платонова, Андреева и др. по обвинению их по ст. 78 УК (хищение, повреждение, сокрытие или уничтожение официальных или частных документов из государственных учреждений – при особой важности государственных документов лишение свободы до 3 лет). Можно полагать, что более углубленная следственно-агентурная работа может привести к связи верхушки Академии наук или, во всяком случае, некоторых лиц из верхушки с контрреволюционными организациями белогвардейского типа и к связям за рубежом».

В итоге в январе 1930 года арестованы академики С.Ф. Платонов, Е.В. Тарле, Н.П. Лихачев, в августе – М.К. Любавский. «К концу 1930 г. из 960 сотрудников Академии наук было уволено по чистке 648. По приговору 10 февраля 1931 г. 53 че­ловека подлежали заключению в исправительно-трудовые лагеря на срок от трех до десяти лет. 10 мая 1931 г. были приговорены к расстрелу Ю.А. Вержбицкий, П.И. Зиссерман, П.А. Купреянов, В.Ф. Пузинский, А.С. Путилов. Десятилетние сроки лагерей получили 18 человек. Российские академики были отправлены в ссылку в разные города: С.Ф. Платонов – в Самару, Е.В. Тарле – в Алма-Ату, М.К. Любавский – в Уфу, Н.П. Лихачев – в Астрахань. Из лагерей и ссылки вернулось менее половины осужденных по «Академическому делу». Можно заключить, что Академии наук в прежнем виде более не существовало», – заключает Валерий Леонов.

Прагматика идеологии

Так оно и было. «Академия наук, в которой не так давно произошел целый «октябрьский» переворот, целая революция, сумела повернуться к социалистическому строительству, сумела в значительной части перестроить своих ученых, начать методологическое их перевооружение, – отмечал в декабре 1931 года на Всесоюзном съезде научных работников сотрудник Комакадемии, историк и философ науки Эрнст Кольман. – Академия наук призвана к тому, чтобы в вопросах конкретной научной работы, в вопросах самой практики этой на­учной работы, в вопросах руководства са­мим научным исследованием как таковым возглавить отдельные научно-исследователь­ские институты, научно-исследовательские лаборатории ведомств, наркоматов и т.д.

Идя по тому пути, по которому Акаде­мия наук за последние годы, за самое пос­леднее время шла и развивается, она не­сомненно полностью преодолеет все остатки прежнего ложного академизма, отсталости, аполитичности и сумеет пойти нога в ногу с социалистическим строительством».

При всей жесткости – и даже жестокости – государственного управления наукой прагматика все-таки победила идеологию. Возможно, локально. Но победила…

Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О ликвидации Коммунистической академии» от 7 февраля 1936 года было лаконичным: «Ввиду нецелесообразности параллельного существования двух академий, Академии наук и Коммунистической академии, и в целях объединения в одном государственном научном центре деятелей науки признать целесообразным ликвидацию Коммунистической академии и передачу ее учреждений, институтов и основных работников в Академию наук СССР…».

Впрочем, как раз в 1936 году возникло «Пулковское дело». Было репрессировано до 30% советских астрономов. В том числе, например, директор Пулковской обсерватории Борис Герасимович и директор Астрономического института Борис Нумеров (расстрелян в 1941 году в Орловской тюрьме).

Но, повторим, прагматика победила идеологию. Проще говоря, инстинкт самосохранения подсказывал власти, что без академической науки, особенно технического и физико-математического профиля, страна, а следовательно, и сама власть обречены. «Голая» идеология не спасает. Вот и Институт красной профессуры будет ликвидирован 1 января 1938 года. Мотивы такого решения вполне понятны: количество слушателей, поступивших в ИКП с 1921 по 1930 год, составило более 3,5 тыс. человек, а число полностью завершивших обучение – 335 человек. То есть отсеялось около 90%.

В 1930-е годы в Советском Союзе очень быстро растет выпуск инженеров разных специальностей. По сравнению с 1926 годом в 1939-м количество инженеров в СССР увеличилось в 7,7 раза.

Превращение науки в громадное, индустриально организованное предприятие – это было общемировой тенденцией. Но наука, что с ней ни делай, требует дополнительных степеней свободы. Ее «турбулентность», которая, впрочем, не исключает никак внутренней логики саморазвития научного знания, – необходимое условие получения первоклассных, небанальных фундаментальных результатов.

Пройдет совсем немного времени, и физики, химики, технари создадут в невероятно трудных условиях научно-технический шедевр – советскую атомную бомбу. А от власти понадобилось-то всего – чуть-чуть больше доверия ученым. Бывший руководитель Федерального агентства по атомной энергии, академик Александр Румянцев очень четко сформулировал этот «парадокс»: «Я не знаю аналогов, чтобы фундаментальная наука получила такие полномочия! После атомного проекта такого не было никогда».