Версия для печати
Вернуться к списку

АКАДЕМИК НИКОЛАЙ ПОХИЛЕНКО: ПОЧЕМУ БЕЗ НАУКИ НЕ ПОСТРОИТЬ НОВУЮ ЭКОНОМИКУ?

— Научное сообщество продолжает недоумевать по поводу того, что реформирование было запущено без обсуждения в профессиональной среде, без четко продуманных целей, ресурсов его обеспечения.

Больше всего нас напрягает — огромный поток бумаг, так напрягает, что аж зубы болят. И все на совещании говорили: «Ребят, хватит, разгоните свой бюрократический планктон».

— Николай Петрович, но в этом, к сожалению, нет ничего нового.

— Из нового — обсуждали проблемы взаимодействия с Федеральным агентством научных организаций (ФАНО). Они стараются максимально эффективно выполнять свои обязанности, делают всё возможное, чтобы финансирование подведомственных организаций шло стабильно.

Что касается распределения функций между академией и ФАНО, этот разговор ещё продолжается. Разрабатывается соответствующий документ. Посетивший общее собрание премьер-министр Дмитрий Медведев сказал, что выйдет постановление правительства, в котором будут регламентированы эти функции по разным направлениям деятельности. За Академией наук, как вы знаете, остались экспертные функции, причем не только для сугубо академических институтов, но и любой другой науки — вузовской, остатков отраслевой науки. По планированию, постановке новых задач — ещё есть разночтения.

У меня очень хорошие впечатления от руководителя ФАНО Михаила Котюкова. Он просто умница, очень быстро учится. Хороший администратор, руководитель, порядочный человек, «нераспальцованный». У него есть отличная черта, будучи крупным руководителем, он доступен, не кричит никогда.

— Мораторий на передачу объектов СО РАН в ведение ФАНО, в Росреестр продлили на год. Есть ли какие-то спорные объекты, которые пока не могут «поделить» между собой ФАНО и СО РАН?

— Конечно, есть. Например, наша ЦКБ (центральная клиническая больница). Сейчас у ФАНО и Сибирского отделения нет денег на ее содержание. Поэтому собираемся передавать на баланс фонда обязательного медицинского страхования, областного бюджета. Однако проблем с ней много. Дело в том, что там задействовано три организации. Вообще ЦКБ является структурным подразделением ФАНО, но есть один корпус, который отдан институту химической биологии и фундаментальной медицины, а также здание диспансера, которое до сих пор принадлежит Академии наук.

— В ЦКБ большой и профессиональный штат медработников. Есть какие-то гарантии, что эти люди сохранят свои места, не потеряют в зарплате?

— Об этом и речь. Сейчас надо сохранить коллективы, платить им бесперебойно зарплату. Это пытаемся учесть при переводе собственности.

А ещё, в том корпусе, который находится в ведении ИХБФМ, оборудования на сотни миллионов, которое закупалось через Сибирское отделение. Сейчас там работает известный в Новосибирске Центр новых медицинских технологий. И важно не допустить, чтобы это оборудование оттуда не вывезли куда-нибудь в другую коммерческую клинику. Центр надо сохранить, но сделать более доступным для населения.

— Реструктуризация коснется ведь не только объектов социального назначения. Укрупнять собираются и научно-исследовательские институты, лаборатории?

— Да, задача уменьшить число юрлиц: чтобы не 750 их было, а в 2-3 раза меньше. По каким критериям должно проходить объединение? Это очень дискуссионный вопрос. На мой взгляд, первое — если на лицо недостаточный кадровый потенциал в пределах одной организации. Например, институт, в котором 40 научных сотрудников: 10 докторов, 30 кандидатов — это маленькая организация. Второе — обеспечение инструментарием, приборной базой. Третье — неспособность включится в качестве надежного блока для решения государственных задач. Четвертое — эти объединения должны быть монодисциплинарными. Нельзя объединять организации, которые работают в разных направлениях науки. И ещё следует учитывать географическую составляющую — желательно, чтобы институты находились в пределах одного субъекта федерации или, по крайней мере, в рамках одного территориального отделения. Нельзя объединять институты, если один находится в Уральском, а другой в Сибирском отделении.

Уже запущены пилотные проекты. Например, Кемеровский научных центр, там будут объединяться три организации. И на базе Центра цитологии и генетики создаётся такой проект. По-видимому, будет открыт подобный же центр на основе института катализа. Пока принято такое решение: на первом этапе создать примерно 20 федеральных исследовательских центров, посмотреть, как они будут работать, и при необходимость внести коррективы.

— Целый год ученые СО РАН боролись за создание Научно-координационного совета, который должен определять приоритетные направления развития сибирской науки. В ноябре прошлого года он, наконец, заработал, и вы входите в его состав. Первые шаги уже сделаны?

— Уже определён состав Совета. В шесть секций входит 45 человек. 80% — это члены академии, порядка 70% — директорский корпус. Но, естественно, что компетенций только членов Совета недостаточно, чтобы принимать выверенные решения по всем направлениям. Поэтому внутри создаются рабочие группы, куда привлекается более широкий состав специалистов.

— Руководители СО РАН неоднократно заявляли, что сибирские НИИ будут делать упор на междисциплинарные исследования. Научно-координационный совет мыслит в том же направлении?

— Конечно. К примеру, на последнем заседании секции по междисциплинарным проектам обсуждались интересные вопросы по генетической этногеографии. Люди, проживающие в той или иной местности, имеют определённую специфику генома. Так, если человек из западной Бурятии, например, что-нибудь натворит в Москве, то по волосу, частичкам кожи, которые он оставляет на месте преступления, можно определить место его рождения. Помните, взрыв в Домодедово? На второй день спецслужбы выяснили, откуда террорист. Очень быстро — и это был фурор в криминалистике. Есть идея создать базу данных, карту геномов, по которой можно было бы детально определить позицию общности людей, имеющих такой генетический паспорт. Проектом заинтересовались высокопоставленные представители Следственного комитета России, его реализация планируется совместно с Белоруссией, в рамках бюджета Союзного государства.

На следующем заседании комиссии я буду делать доклад о ещё одном проекте. Его цель — обеспечение нашей высокотехнологичной промышленности исходным сырьем. Сегодня для современного скоростного транспорта, энергетики, автомобиле- или самолётостроения нужны новые материалы — использования редких и редкоземельных металлов. В свое время Дэн Сяопин сказал, что эти металлы для Китая в будущем будут тем же самым, что сегодня нефть для Саудовской Аравии. И сейчас КНДР контролирует добычу примерно 70% этих ископаемых, что позволяет ей быть лидером высокотехнологичной индустрии. Примерно 70% мирового использования в промышленности этих материалов приходится на Китай. У нас — меньше 2%, и то, в основном, за счет импорта.

— У нас вообще их нет, или мы их не добываем?

— У нас, как раз, очень много месторождений редких и редкоземельных металлов — об этом я и буду вести речь на следующем заседании Совета. Вот, мы сейчас ферродиобий закупаем в Бразилии — это сплав, необходимый для создания новых конструкционных материалов, например, для создания длинных, без стыков, рельсов.

— Это же тоже междисциплинарное направление?

— Да. На заседании Совета мы будем говорить о научной и технологической основе высокотехнологичной промышленности. Для этого нужно, во-первых, создать надежную и достаточную сырьевую базу. Знать, какие ископаемые у нас есть, где они залегают, где и каким образом их лучше всего добывать. Экономисты должны подключиться — изучить транспортные цепочки, состояние мирового рынка, сделать прогноз его изменений. Только потом принимается решение, какое месторождение лучше начинать эксплуатировать. Во-вторых, создаём технологический регламент переработки этих сложных руд. Сначала проводим фундаментальные исследования: термодинамики материалов, эффективных способов переработки, учитывая затраты на энергетику, экологические факторы. Здесь подключаются химики-технологи. В третьих, надо очистить эти металлы.

У нас в Якутии есть площадью в четыре квадратных километра, где практически на поверхности лежат богатейшие руды, с очень большим содержанием этих редкоземельных элементов. Представьте, чтобы добыть два грамма золота, которые затем можно будет продать за 60 долларов, придётся, в среднем, переработать тонну руды. Здесь же, тонна руды стоит более 10 тысяч долларов! С такими характеристиками её можно возить даже на самолётах и вертолётах, и это будет выгодно.

Кроме того, это месторождение уникально по содержанию средних и тяжёлых лантаноидов, содержание которых в других месторождениях — в Китае, Канаде, Бразилии — в сто раз меньше. Там почти на поверхности лежат ископаемые на 300 миллиардов долларов. И это только одна десятая часть запасов этого месторождения, которая хорошо разведана. А рядом ещё три!

— Но эту руду ещё надо переработать…

— В этих рудах в достаточно больших количествах содержатся радиоактивные уран, торий. Чтобы перейти к дальнейшей переработке, руду надо очистить от этих веществ. Например, пустить на создание торий-урановый реакторов, которые очень выгодно использовать для маленьких посёлков, да и с точки зрения безопасности они надежнее. Потом, когда эти реакторы прогорают, то из отходов получается топливо для других элементов, которые создаются у нас на заводе химконцентратов.

— Ничего не пропадает.

— Совершенно верно. В тонне руды содержится 400-450 кг полезного вещества. Это коктейль из 18 составляющих, который ещё надо разделить. Это можно делать, например, тоже на нашем НЗХК.

— Это направление входит в государственную программу повышения конкурентоспособности российской промышленности на период до 2020 года. То есть первых результатов ещё пять лет нам точно не увидеть?

— Она должна была пойти уже в этом году, но санкции, повышение курса валют отрезали нам пути к дешевым длинным деньгам западных финансовых организаций. А счёт идет на десятки миллиардов. Но это выгодно, ведь мы создаём основы высокотехнологичной промышленности.