http://93.174.130.82/digest/showdnews.aspx?id=5961b0b7-d9c8-4e7c-a0d3-7c1ccaf7362e&print=1© 2024 Российская академия наук
Пока мы сами — по-честному — не разберемся с нашей историей, мы гражданина не воспитаем
«Пока мы сами — по-честному — не разберемся с нашей историей, мы гражданина не воспитаем», — считает доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института научной информации по общественным наукам (ИНИОН) РАН, профессор Алексей МИЛЛЕР.
— Как вы относитесь к созданию Комиссии по борьбе с фальсификациями истории? Что может стать результатом ее работы?
— Сам факт создания такой комиссии причинил России, на мой взгляд, серьезный имиджевый ущерб. На одном из польских интернет-форумов читатель написал: «Русские вляпались в ту же грязь, которая нам так хорошо знакома по собственному двору». Самое обидное, что он прав. Создавая особый политический орган для регулирования исторических проблем, мы поставили себя на одну доску с теми, кого осуждаем за использование истории в политических целях.
Нам надо знать, какие территориальные, материальные и прочие претензии предъявляются России нашими соседями со ссылками на историю? Аналитические структуры МИДа отлично справятся с этой задачей. Нам надо выработать политическую линию в этих вопросах, напомнить про «уши мертвого осла», отказать в визах особо отличившимся клеветникам? Для этого комиссия тоже не нужна. Значит, комиссия будет заниматься подготовкой «наших» исторических ответов на «их» исторические нападки. Говорят, комиссия будет заниматься открытием архивов. Для решения этой задачи достаточно использовать прокуратуру для наказания чиновников за неисполнение законов Российской Федерации. Есть закон о том, что все документы после 30-летнего срока перестают быть секретными, если не принято специального решения по конкретному документу о его закрытии. А у нас до сих пор действуют, вопреки закону, комиссии «по рассекречиванию». Если сейчас избирательно станут вытаскивать из архивов отдельные документы или их куски для доказательства нужного тезиса, то убедительность и научная ценность этих усилий будет такая же, как у «архивных публикаций» украинского СБУ.
— В ряде стран Восточной Европы — например, в Польше и на Украине — действуют институты национальной памяти. В чем заключается их функция и чем они отличаются от российской комиссии?
— Польский Институт национальной памяти (ИНП) — крупная структура с большим бюджетом. Его сотрудники считаются госслужащими, историки ИНП получают в разы более высокую зарплату, чем ученые в академических структурах. Институт противоестественным образом объединяет исследовательские подразделения, прокурорские структуры и контроль над архивами. Украинский аналог — заметно более убогое учреждение. Поскольку одна из ключевых функций обоих институтов заключается в изучении преступлений служб безопасности и политического сыска прежнего режима, то, даже если у нас создадут аналог ИНП, он будет существенно отличаться по «профилю», что, разумеется, не значит, что в нашем варианте он будет лучше.
— Имеют ли такого рода структуры отношение к научному изучению прошлого или это исключительно пропагандистские структуры?
— Наряду с пропагандой польский институт издал ряд серьезных исследований. Но я совсем не уверен, что академические структуры, получив те ресурсы, которые есть у ИНП, выдали бы на гора меньше ценной научной продукции. Польский ИНП — это еще и инструмент политической борьбы внутри страны, потому что он избирательно вытаскивает архивный компромат на действующих политиков и участвует в судебных процессах, которые должны определять, сотрудничал ли человек с СБ ПНР. У украинского ИНП таких функций пока нет, а его продукция, насколько я ее знаю, вполне постыдного пропагандистского уровня.
— Может ли государство, любое, обойтись без пропаганды на исторические темы, без политизации истории? Сейчас распространяется представление, что «все так делают». Насколько это справедливое утверждение?
— «Все так делают» — это любимый аргумент тех, кто проводит историческую политику. Ссылаются, как правило, на внешние происки, а главные цели исторической политики — внутри страны. И в нашем случае вся эта «история» отнюдь не только, и не столько для внешнего употребления. Самое яркое проявление современного раунда нашей исторической политики — это то, с каким упорством, изобретательностью и мощью админресурса внедряется в школы целый комплекс учебников и учебных пособий, который у нас коротко называют «учебником А. Филиппова».
— Вы, насколько известно, предлагаете разделять «политизацию истории» и «историческую политику». В чем отличия этих двух явлений?
— Я предлагаю различать политизацию истории, с одной стороны, как явление, существующее издавна и в той или иной степени неизбежное, и историческую политику как плод определенной, вполне сознательной политической инженерии — с другой. Политизация истории — вечная проблема, а историческая политика — проблема ситуативная, Одно дело, когда признание того факта, что историк испытывает влияние своих политических и национальных пристрастий, является отправной точкой для выработки определенных механизмов снижения этого влияния через рефлексию и самоконтроль, внятное изложение альтернативных точек зрения, одним словом — когда нормой признается стремление к объективности и исследовательский поиск (то есть постоянное «переписывание истории», которое и является формой ее существования). В обществе, в том числе и в преподавании истории, это предполагает дискуссию и плюрализм мнений, именно в этом случае история и выполняет полезную функцию.
Другое дело, когда заявления о неизбежной политизации истории звучат ради самооправдания — дескать, «все так поступают», а потому следует отбросить ложную стеснительность и признать изучение истории не научным поиском, а ареной политической борьбы. В целом историческая политика — это качественно более интенсивное, чем обычно, вмешательство в трактовку истории той части политической элиты, которая контролирует власть (или часть власти) в данный момент, прежде всего в своих собственных групповых и корпоративных интересах. Рассуждения о пользе таких действий для воспитания патриотизма и национального единства опровергаются фактами: историческая политика везде раскалывает общество — и в Польше, и на Украине, и у нас, — что и в реакции на указ хорошо видно. Чтобы понять, какая именно группа у нас сегодня наиболее активна в проведении исторической политики, достаточно прочитать заключительную главу из филипповского пособия для учителей про суверенную демократию. Уверен, что эти же люди готовили указ о комиссии. Посмотрите на тех, кто радуется появлению этого указа, — это радость стаи, предчувствующей возможность поохотиться на оппонентов.
— Нет ли у вас ощущения, что современная российская историческая политика больше ориентирована на негатив — «против фальсификаций», тогда как новой позитивной постсоветской трактовки прошлого пока создать так и не удалось? Почему?
— Нет, я убежден, что борьба против фальсификаций — это удобное прикрытие для утверждения «позитивной» версии, которая очень явно видна в «учебнике Филиппова». Только эта «позитивная» версия слишком примитивна, как и некоторые прежние «очернительские», и воспитывает не любовь к Родине, а самовлюбленность и любовь к власти. У нас есть дурная традиция считать власть и государство неизменным злом, но стремление оправдать грехи власти трудными условиями и враждебным окружением — не ответ. Пока мы не разберемся сами, для себя — по-честному — с грехами власти и людей наших в ХХ веке, мы гражданина не воспитаем. Ведь гражданин — это не только любовь к Родине, но и способность критически мыслить, в том числе о нашем прошлом. И до тех пор, пока мы это не сделаем, мы останемся легкой мишенью для тех людей за рубежом, кто хочет использовать в собственных интересах трудные, трагические, иногда позорные страницы нашего прошлого.
— Можно ли говорить о том, что у разных стран есть «своя правда» по поводу прошлого, и не противоречит ли это основным принципам истории как науки? Ведь для науки истина одна, и она не зависит от национальной принадлежности исследователей.
— Понятие «истина» применимо к тем историческим фактам, которые могут быть более или менее четко установлены. Сколько как минимум людей погибло в нацистских, сталинских или других лагерях и застенках, сколько умерло от голода 1932—1933 годов, чья армия взяла Берлин в 1945-м, кто какую бомбу куда сбросил. А вопросы о том, почему нечто случилось, каковы последствия, кого винить или хвалить и как это называть, — всегда будут предметом для дискуссии. Политические взгляды, национальная принадлежность исследователей, равно как их способность к рефлексии и пониманию своей собственной субъективности, — неизбежные составляющие этих дискуссий.