Версия для печати
Вернуться к списку

О КОНКУРЕНТОСПОСОБНОСТИ РОССИЙСКОЙ НАУКИ

Период выживания российской науки завершился?

По словам М. Угрюмова, всех интересует в целом конкурентоспособность российской науки и то, что наука может дать российскому обществу в виде новых технологий и продуктов. Собственно, это то, что ждёт от науки в любой стране налогоплательщик и население в целом. Гость в студии считает важным проанализировать развитие российской науки и отечественных технологий в последний исторический период – в течение последних 20-25 лет, используя для этого три подхода.

Первое – это исторический подход, когда можно посмотреть динамику развития. Не только в обозреваемый период, но, может быть, обращаясь ещё в советские времена.

Второй – это сравнительный подход, когда можно сравнивать, какими были состояние российской науки и развитие новых технологий по отношению к аналогичным РАН научным организациям в европейских странах, таким как Национальный центр научных исследований во Франции, Институт имени Макса Планка в Германии и т.д. Это полные аналоги РАН по организации и задачам.

Третий – выяснить с помощью системного анализа, что происходит с самой Академией наук и с самой наукой в России. Сейчас большой интерес проявляется к РАН. Новый министр всё время говорит об этом, хотят провести аудит того, что же РАН делает. Очень важным, как кажется гостю в студии, поставить здесь такой вопрос: насколько Академия наук сейчас конкурентоспособна по отношению к другим научным организациям в России? Это первый вопрос. И второй. Насколько Академия конкурентоспособна по отношению к аналогичным организациям в Европе?

М. Угрюмов очень много лет проработал в различных зарубежных странах, поэтому тамошнюю науку знает не хуже, чем российскую.

М. Угрюмов признался, что у него есть некоторое преимущество перед его коллегами, поскольку он был в роли приглашённого профессора в Японии, США, Германии, Франции больше 25 лет. Занимался он не только чистой наукой, но и организацией науки там. Поэтому гость в студии очень хорошо представляет, как эти структуры функционируют.

Что происходило в течение 20 лет после перестройки? Первый момент шоковой терапии, которая была в стране повсюду, сопровождался тем, что науке просто отрубили финансирование. Оставили копеечное финансирование на чисто символическую зарплату (это было то ли 20 долларов, то ли 50), на то, чтобы поддерживать тепло в институтах. Примерно на такие элементарные нужды. Причём каким был аргумент? Как говорил Е. Гайдар в своё время, экономике важно пойти в свободное плавание при открытом рынке, который всё расставит на свои места, выстроит и т.д. Понятно, что это был ложный лозунг, заведомо, осознанно ложный лозунг, потому что Е. Гайдар не упомянул два очень важных момента, о которых он, безусловно, знал как грамотный экономист.

Что, во-первых, любая неконкурентоспособная система, вступающая в открытую систему, тут же банкротится. Во-вторых, что открытый рынок в любой цивилизованной стране контролируется государством.

Вот такой же лозунг, как производное, был провозглашён и в науке: что наука во всём мире себя сама финансирует, включая фундаментальную науку. Имелась в виду в основном фундаментальная наука. Это такая же неправда, как и то, что открытый рынок сам себя полностью регулирует. Почему? Потому что нет ни одной цивилизованной страны, где бы фундаментальная наука не финансировалась на 100 процентов государством. О чём только можно вести речь? О том, что в бюджете фундаментальной науки есть деньги, которые приходят из частного сектора. Но эти деньги – некая добавка, которая принципиально ничего не решает. Тех денег, которые получаются от государства, вполне достаточно, чтобы развивать фундаментальную науку.

Дальше в то время что произошло? После того, как сказали, что наука должна сама себя финансировать, сразу как следствие большинство прикладных институтов были приватизированы. И как следствие того, что происходит в открытом рынке, они оказались неконкурентоспособны, обанкротились, и таким образом в России просто исчезли прикладные научные институты и прикладная наука. До сих пор они не восстановлены, их просто нет.

Академия наук оказалась в хорошем смысле слова консервативной структурой, и поэтому она пошла не по пути революционных преобразований, как это было предложено тогдашними руководителями государства (по этому пути пошла прикладная наука), а по пути эволюционных преобразований. И только благодаря этому академическая наука сохранилась до сих пор. Пожалуй, это единственное серьёзное светлое "пятно" на карте российской науки.

Насколько субъективно то, что Академия наук – это единственное, что сохранилось в России, на что можно опираться и к чему можно апеллировать?

М. Угрюмов не так давно сделал анализ того, насколько РАН конкурентоспособна в науке по отношению ко всей другой российской науке? И университетской, и госкорпораций и всего другого. Было проведено сравнение этих двух секторов науки по нескольким ключевым показателям.

Первое – по количеству исследователей. В РАН трудится всего 13 процентов от всех исследователей в России.

Далее эти два сектора науки сравнили по продукту. Продукт фундаментальных исследований – это международные публикации. А продукт прикладных исследований – это количество патентов и их внедрение. Таковы два объективных показателя.

Так вот, на РАН при 13 процентах исследователей приходится около 60 процентов международных публикаций. Если взять общий пул международных научных публикаций, которые исходят из России от российских исследователей, то 60 процентов этих публикаций принадлежат РАН, несмотря на то, что там трудятся всего 13 процентов исследователей. Если одну цифру поделить на другую, то можно понять, что производительность и эффективность сотрудника РАН в 4-5 раз выше, чем в любом другом секторе.

А если сравнить с общим количеством публикаций в мире, то какова доля российских публикаций?

М. Угрюмов ответил, что хотел бы говорить о том, о чём он точно знает, поскольку он не является кладезем всех цифр, которые возможны.

Но что ещё он проанализировал? М. Угрюмов провёл сравнительный анализ всех цифр, которые возможны. Если сравнить по публикациям РАН с аналогичными структурами в Западной Европе, учитывая то, что Национальный центр научных исследований во Франции и Институт имени Макса Планка в Германии несоизмеримы по количеству исследователей (РАН намного больше, там 50 тысяч исследователей, а во Франции – 12-13 тысяч), получились две очень интересные цифры.

Первое. Россия по количеству публикаций в 8-9 раз отстаёт от своих западных партнёров. Но в такое же количество раз меньше финансирование в России на одного исследователя, чем в западных стран. Отсюда вытекает очень простой вывод: единица научной продукции стоит одинаково во всём мире. Наверное, это неслучайно. Почему? Потому что, если взять расклад стоимости единицы научного продукта, то она складывается на 50-60 процентов из стоимости оборудования (оборудование делают, как правило, монополисты, и его стоимость одинакова для всех стран); 20-30 процентов – это материалы, ну и совсем небольшой процент – это зарплата. И поэтому получается, что единица продукта стоит везде одинаково.

Отсюда вытекает другой интересный вывод: конкурентоспособность науки определяется в первую очередь её финансированием. Сколько вложено денег, столько и получено единиц продукта. А это уже политическое решение.